Убежища не мог найти он брата...
А Зевс из бездны мрачного Аида
Призвал на помощь сына, Диониса,
Чтоб тот помог ему восстановить порядок,
Веками на земле покой хранящий.
И юный бог с женою Ариадной
Пустились в путь со свитою своею.
Врата заоблачные должен он отверзнуть:
Жена его ключом от них владеет,
Отнять который Посейдон не в силах.
И лишь тогда, найдя доспехи Зевса
И поборов коварного Тифона,
Пройдя по мрачным древним лабиринтам,
Ответив на вопросы древних стражей
И сквозь игольное ушко протекши,
Проникнуть сможет он в тот мир,
Где Зевесус Хтоний
Ждет воцаренья своего на небе...
— Это есть про Марс стихи? — первым нарушил молчание Крис Паттерсон, который ехал на полкорпуса за Дроновой.
— Здорово! Правда, я почти ничего не поняла, — в искреннем восхищении сказала Лайла.
— Неплохо выдержан стиль, — напыщенно похвалил Аурелиано, — но, боюсь, это вовсе не легенда, а фантазия современного автора на несколько мифов одновременно, к тому же Дионис и Артемида никогда не освобождали Зевса из царства Аида, хотя Посейдон действительно...
— Галиматья какая-то, — проворчал полковник.
— Пачэму галиматья? — удивился Азиз. — Красыво звучит как, э?
— Кто же это написал, а? — как-то комично развела руками Аюми.
— Пани Дронова, — сказал я, — а можно мне взглянуть на этот листок?
— Не отдам! — Полька прижала листок к груди — совсем как маленькая девочка, у которой хотят отобрать игрушку. — Это мое, это мне прислали!
— Честное слово Охотника, — я поднял правую руку вверх, — я верну вам его через полчаса!
— Точно вернете? — Она недоверчиво наклонила голову.
— Клянусь всеми глюками Марса! — произнес я торжественно.
— Ну смотрите, все свидетели: он обещал. — И она нехотя протянула мне драгоценный для нее лист бумаги.
— Выстраиваемся в цепочку в смене, — подал я команду и тронул поводья.
Мысли мои стали вновь хаотично вращаться в голове, как вариатор настройки приемника. Что это за любовное послание польской пани? Что это за Дионис и Артемида со свитой, идущие к Олимпу спасать папочку Зевса? Что это за грязные намеки, черт возьми? Ключ, которого не отобрать Посейдону? Что это за трубный глас в марсианской пустыне? Какие, на фиг, боги? Кто? Какой умник устроил это представление, сожри меня глюк?!
Я перевел КПК в видеорежим и сфотографировал послание: оно было написано на пористой серой бумаге, синим мелком, скорее всего, восковым... СИНИМ МЕЛКОМ! Я сегодня уже видел синий мелок! В рюкзаке у Джованни! Он написал это стихотворение! Он мелок наверняка украл у Дроновой! Я видел, у нее полно таких, разноцветных! Так... и оставил у себя в рюкзаке... либо не успел положить на место, либо... он боялся... Я обратил внимание вечером, перед вахтой: он был слегка взвинчен... Он догадывался, что с ним может что-то случиться. Может, он оставил мелок у себя как тревожный маяк, на всякий случай, чтобы я мог безошибочно определить авторство письма: ведь обыск — процедура стандартная при ЧП. Так... Может, он даже знал убийцу в лицо... хотя не факт... Спецагент из него — как из Йоргена буддийский монах... Он мог просто бояться: он же чувствовал, что в группе есть чужой, может, бластер Ирины его тоже ввел в заблуждение, и вообще... Так-так... Пока все худо-бедно понятно выходит...
А теперь надо как-то уяснить — на что он хотел мне намекнуть этим эпосом? "Вышел Пантеон на балкон — а оказался в подвале он". Так, кажется, говорил муж Ирины.
Стихи, конечно, да... вроде сюжет простой и понятный, а многое не ясно. А вот убийца эти стихи сейчас наверняка слышал, когда их Дронова читала. Интересно, там было для него что-то интересное? Вряд ли, иначе итальянец постарался бы подкинуть бумажку мне... хотя, может, просто не успел этого сделать?
— Что вы думаете об этом стихотворении? — тихим голосом спросила меня Ирина, поравнявшись со мной и слегка потянув поводья.
— Я думаю об этом, — ответил я с рассеянным видом.
— Я вас отвлекаю?
— Да нет, что вы. — Я закурил. — А вам что кажется?
— Я не знаю... — Ирина поежилась: подул порыв холодного ветра с равнины. — Если это намек на нашу группу и наш маршрут, то все это выглядит нелепо, так как ни к этому засекреченному месту, ни к итальянскому ученому (или разведчику, как я уже думаю) никакого отношения я не имею. И если соотносить двух упомянутых там персонажей, которых Зевс позвал на помощь, — это, конечно, лестно со стороны неизвестного автора, — со мной и вами, — то я никак не хочу понимать свою взаимосвязь с некими ключами, и вообще... я согласна с Аурелиано: это выдумка современного автора. И правильно сказал полковник — галиматья какая-то!
Она опять гневно сверкнула глазами.
— Почему вы так злитесь? — спросил я. — Вы мне все рассказали, и я верю, что это чистая правда.
— Не люблю, когда меня используют или пытаются одурачить, — сказала она уже более спокойно. — Простите, это эмоции — вечер сегодня... не особо обнадеживающе начался... Бедный Джованни... Я всегда говорила мужу после некоторых его историй, которые он иногда рассказывал, что разведка напоминает мне клубок сцепившихся змей, где нормальный человек долго не протянет... Эти интриги, эти бесконечные тайны, это вечное вранье...
— А я думал, вам нравится быть женой крутого разведчика... — Я опять заметил в Ирине перемены — сейчас она была уставшей женщиной, потерявшей любимого мужа и, возможно, часть веры в людей вообще.
— Нравилось, — поправилась она, — а потом я начала выматываться с этими его постоянными отъездами и секретами. Стала его просить как-то с этим развязаться или уйти хотя бы на менее опасную должность. Он мне пообещал, сказал, что на Марсе все будет иначе, по-другому... А сейчас оказывается, что хуже всегда есть куда...
— Не переживайте, Ирина: мы с вами сейчас уже попались на эту игру, — я попытался сделать залихватский вид, — так что теперь нам переживать поздно.
— Спасибо, подбодрили. — Она скептически покачала головой.
— Я хотел сказать, — попытался я объяснить, — что уныние нам только помешает сейчас, а здоровый оптимизм, внимательность и здравый смысл — просто необходимы. Согласитесь? Я тоже увяз в этой истории, а если задуматься, я выкручивался из таких заварушек, что все потом говорили: ты — везучий сукин сын! А я знал, что дело не в везении, а в общем состоянии... Это как в контакте с глюком...
— А что происходит во время контакта? — заинтересовалась вдруг Ирина. — Что вы чувствуете?
— Сперва... — Я задумался. — Сперва слышу или вижу многоголосые шумы, слова, картинки: тысячи мыслей. Потом один из моря образов затмевает все прочие... Потом какое-то легкое покалывание в затылочной области, как будто кто-то смотрит. Тогда я понимаю: вот оно! Вот и мой гость... А потом я начинаю думать о чем-нибудь спокойном, размеренном, неторопливом. О чем-то позитивно отстраненном: главное — не проявлять настороженности и чувствовать себя открыто, как на ладони, но при этом комфортно, понимаете?
— Это, наверное, очень трудно. — Ирина с интересом посмотрела на меня.
— Вовсе нет: возникает такой прилив тихой радости... Первый раз это получилось у меня спонтанно. Большой студенистый глюк, розоватого оттенка, сильно напомнил мне упавшее на пол желе, которое продолжает колыхаться некоторое время по инерции. И во-первых, я перестал его бояться, а потом мне стало поразительно легко, и покалывание в затылке сменилось каким-то теплым ветром. И я сказал про себя: "Привет, я просто прохожу тут мимо, по своим скучным делам". И мне показалось, что у меня в голове что-то зашелестело, похожее на мои слова, но ощущение такое, будто в моей подкорке гаснет эхо собственного голоса. И он проплыл в трех метрах от нашей смены, прямо перед мордой моего Чемберлена.
— Кого? — удивилась Ирина.
— Чемба, это я так моего верблюда называю. — Я как-то смутился, словно сказал какую-то глупость.
— Вот и не подумала бы. — Ирина негромко рассмеялась.
— А чего такого? — Я насупился. — У любого боевого коня в Средние века было свое звучное имя.
— А почему именно Чемберлен?
— Этот тоже важный очень. — Улыбнувшись, я потрепал верблюда по шее.
— Очень интересно вы с глюками общаетесь. — Ирина посерьезнела.
— Я уже говорил: общением это не назовешь, скорее обмен эмпатическими импульсами, что ли. Это я сам придумал такое объяснение...
— Хорошо, — теперь Ирина смотрела по-деловому, — я буду тренироваться по вашей системе: кажется, я поняла, в какое состояние надо входить и что чувствовать, как настраиваться.
— Зачем вам это? — Я вопросительно поднял брови.
— Я тоже хочу чувствовать природу аномалий. — Ирина решительно взглянула мне в глаза.
— Так можно и с ума сойти, — ответил я спокойно. — Глюки бывают разные — и агрессивные, и с очень мощным полем воздействия. Они непредсказуемы, они чужеродны...
— Но вы же нормальный? — Ирина пожала плечами.
— Кто вам сказал? — Я развел руками. — Я принимаю таблетки, пью спирт, бываю вспыльчив, мне снятся пророческие сны, я слышу голоса и ощущаю мысли разных людей, и еще кричу по ночам. Неплохо? Вы, кстати, тоже: я, когда с вахты шел спать, — вы крикнули пару раз, а Сибилла вас успокаивала...
Ирина вздрогнула, и лицо ее даже в бордовом призрачном сиянии полумрака марсианской ночи слегка побледнело:
— Просто приснился плохой сон, и все... — Она посмотрела в мерцающую облаками красноватую темноту ночи, которую прорезали на юго-западе высокие гребни гигантских барханов охристо-лилового цвета.
— И мне тоже не очень... — со вздохом согласился я. И, помолчав, продолжил: — А возвращаясь к тексту, скажу, что та информация, которую Джованни так пафосно и прозрачно придал огласке...
— Вы считаете, это он писал?
— Скорей всего — да, я нашел сегодня вечером в кармашке рюкзака итальянца синий восковой мелок — он его украл у Дроновой и оставил себе на случай, если с ним что-то случится, а я не пойму, от кого письмо. Он чувствовал за собой наблюдение, наверное. Так вот по поводу его текста становится понятно: некий очень важный объект, с которым, скорее всего, был связан ваш муж, находится где-то на нашем маршруте, возможно в районе вулкана Олимп, и у вас есть какая-то возможность на этот объект проникнуть: ваш муж как-то этому поспособствовал. А "плохие парни" об этом знают и хотят этим воспользоваться, поэтому в нашей группе есть "чужой". И вся эта катавасия с этим объектом связана с неким государственным переворотом. Мне показалось, что так.
— Это звучит логично, — вновь вздохнула Ирина, — но я никак не могу понять, как я могу что-то открыть, не зная зачем и не зная как?
— Значит, все гораздо проще, чем мы думаем. — Я обернулся на смену: не подслушивает ли нас кто.
— Как это проще? — удивилась Ирина.
— А что, если вы сами и являетесь ключом от этого объекта? Такого ключа враг отобрать у вас не сможет.
— О боже! — невольно вырвалось у Ирины. — Как это в его духе: он был уверен, что я буду повсюду с ним! Здесь, на Марсе... Но как я могу быть ключом?
— Пока вы проходили медицинское обследование, с вас могли снять отпечатки пальцев, сканировать сетчатку глаза, вживить микрочип...
— Это уже слишком! — Ирина возмутилась. — Он меня использовал?!
— Нет, — ответил я, примиряюще, — он улетал на Марс навсегда — не мог же он вас бросить? А так как вы летели отдельно, он подумал, что сам будет более заметен в этом случае, поэтому так поступил, обезопасив тем самым вашу жизнь. Он считал, что вам нужно всего лишь перелететь с Земли на Марс, а тут он бы вас уже встретил. Видно, он не догадывался о том, что враг в курсе его планов, иначе не поступил бы столь опрометчиво.
— Не знаю... дайте сигарету, пожалуйста...
Это была ее вторая сигарета, и, как ни странно, мне доставляло удовольствие дать ей сигарету: это своеобразно объединяло нас еще крепче.
— Да, — наконец произнесла она, закурив и закашлявшись, как и вчера, — в том, что вы говорите, есть здравый смысл, и скорее всего, так и было на самом деле, я не вижу других объяснений... И что нам теперь делать?
— Ни в коем случае не нервничать, а обострить чутье и наблюдать за всем, спокойно и внимательно, — сказал я. — Вы обещали мне, что будете тренироваться, как чувствовать глюки, вот и тут понадобится такое: я так часто вижу опасность заранее... Не всегда, конечно, но очень часто, как в ангаре с кадавром. Я действительно знал, что за дверью опасность... А кем вы работали на Земле, если не секрет? — решил я сменить тему разговора.
— Не секрет. — Она покачала головой. — Я занималась историей и лингвистикой, изучала древние языки народов Северной Европы.
— Я так и подумал, что вы с историей в ладу. — Я кивнул.
— Почему? — Ирина удивилась.
— Вы, как и наш эрудит Аурелиано, тоже подметили, что стихи современные.
— Надо же, — Ирина опять была удивлена, — все вы замечаете. А вы чем занимались?
— На Земле? — Я закурил. — Мы с вами коллеги, и это приятно: я преподавал мировую историю в университете, занимался археологией.
— Вот почему нам легко общаться, — улыбнулась Ирина, — вы тоже пытались понять человечество, изучив его историю...
— Возможно, — кивнул я задумчиво, улыбнувшись в ответ.
— А почему решили все бросить? — спросила Ирина с любопытством.
— Я нашел один монгольский курган под Алма-Атой — уникальный курган. — Я вздохнул. — Возможно, помощника самого Чингисхана... Но нам отказали в финансировании. Семейные проблемы стали возникать. Перспектив было мало — начался "тибетский кризис". Хотел даже стать наемником — навыки выживания в археологических экспедициях быстро возникают. Не жил я, а существовал, словно во сне, — мне иногда кажется, что меня не было на Земле, и родился я уже здесь, будучи Охотником. Вы правы в том, что на Марсе необычно, — да. Тут начинаешь острее чувствовать, приходят простые и верные мысли. Это трудно объяснить — легко и тяжело одновременно... Когда я встретился с вами, я был так удивлен...
Неожиданно я прервался. В мертвом пустынном безмолвии, нарушаемом только воем церберов и шелестом ветра, я услышал странный лязгающий шум где-то вдалеке. Будто пищали комары, и маленькие гномы били по маленькой наковаленке своими молоточками. Так как я был убежден, что ни комаров, ни гномов на Марсе нет (разве что где-то в секретных лабораториях), я подумал о плохом. Включил локационную антенну и перевел КПК в режим инфракрасного сканера. Примерно в километре от нас по плоскогорью, нам наперерез, двигалась группа точек — одна большая и несколько маленьких. Большая точка двигалась равномерно, а маленькие плясали вокруг нее в механическом ритме маятников. Реактор и разогретые сервоприводы!
