"Тени таятся во мраке"

Едва увидев вошедших, капитан опричников с коротким поклоном в адрес Эллы и Сергея поставил возле изголовья выздоравливающей еще один стул, жестом пригласив Великую княгиню присесть и присоединиться к разговору с Екатериной.

"Умно, ловко и галантно, — отметил про себя Великий князь, покосившись на свою недееспособную пока руку, покоящуюся на перевязи, — Видимо, это и есть тот самый Василий Александрович Балк. Вот уж, как говориться, где бы было встретиться..."

Глава 4. После бала.

Париж, Токио, Вена, Лондон, Колорадо. Март-апрель 1905-го года

Вагон плавно покачивался, ритмично и мягко пересчитывая рельсовые стыки. В его окнах, окрашенных в розовые тона заката и покрытых мелкими блестками капель только что отшумевшего мимолетного дождя, отражались перистые облака и бездонное синее небо, перечеркнутое сияющим многоцветьем радуги. В Европу спешила весна...

Совсем скоро потеплеет, начнут распускаться тщательно обрезанные, белоствольные сады, зазеленеют геометрически безупречно расчерченные поля, разделяющие их бокажи, и шпалеры стосковавшихся по жаркому солнцу ухоженных виноградников. Вернувшись из дальних странствий, радостно защебечут у гнезд птицы, нарядная молодежь потянется на вечерние гулянья, а на лавочки выберутся степенные старики и чинные старушки.

Идиллическая картина гармонии природы и цивилизации. Однако, на сердце и на душе у зябко кутавшего шею в шерстяной вязаный шарф высокого джентльмена, было холодно и тоскливо. После завтрака в буфете, он одиноко стоял в вагонном проходе, задержавшись у окна, и почему-то не торопился заходить в уютное, пульмановское купе.

Возможно, это вид пробуждающейся природы властно поманил его взгляд. А может быть, дело было в том, что он никак не мог оторвать глаз от скрывающихся вдали крепостных валов Меца? От развевающихся над их гранитом и бетоном на высоких флагштоках огромных германских знамен, мимо которых его дрезденский курьерский прошел не более четверти часа назад...

До парижского вокзала Гёр де Л'Ес чуть больше двух сотен миль пути. А за спиной их — без малого полторы тысячи. Псков, Вильна, Варшава, Дрезден, Майнц, Страсбург. Бескрайние русские леса. Приземистая, грозная Псковская крепость на берегу только что вскрывшейся, несущей льдины, но прозрачной, словно студеное стекло, реки. Грязные проселки, деревни, телеги. Луковки невзрачных деревянных церквушек. Лапти, обмотки. Медленно оттаивающие поля...

Чистенькие, аккуратные, словно братья-близнецы похожие один на другой, немецкие городки с замощенными брусчаткой улочками, готическими кирхами и цветочными клумбами. Огороженные ровными штакетниками скотные выпасы, симметричные ряды хлевов и конюшен. Плацы и краснокирпичные приземистые корпуса казарм. Шлагбаумы, караульные будки. Станции и депо, полустанки со стрелками и разъездами...

И еще — трубы. Кирпичные, дымящие, словно их стальные морские сестры на куда-то спешащих корабельных эскадрах. Трубы заводов и фабрик. Их десятки, сотни. Маленьких и больших, высоких и не очень, рядом и вдали...

"И еще 220 миллионов человек, составляющих население обеих стран. Которые, при всеобщей мобилизации, легко смогут выставить на игровую доску Большой Мировой игры хоть двадцатимиллионную армию. Армию из лучших в мире солдат...

А если к этому войску прибавить растущую как на дрожжах мощь промышленной машины Германии и неиссякаемые запасы русских недр? — на лице сэра Чарльза Гардинга отпечаталась неподдельная горечь, — Мудрить тут нечего. Альянс России и Рейха — это без пяти минут катастрофа для Британской империи. Хвала Всевышнему, что хоть эти-то пять минут у нас пока остаются. Значит, у цивилизованного мира сохраняется реальный шанс выстоять перед очередным и, очевидно, уже неизбежным натиском варварства.

И шанс этот — в соединении военных и экономических усилий Великой империи и обеих Великих республик. Париж свою приверженность идеалам Сердечного согласия уже не раз подтвердил делами. Теперь настало время вступать американцам. Иначе...

Иначе — горе французам! Ибо если не увенчается успехом личная дипломатия короля Эдуарда, Император Николай заартачится и не пожелает поддержать идею тройственной Антанты, нам, скорее всего, останется только рецепт от Первого морского лорда адмирала Фишера: превентивная морская война на уничтожение русского, германского и австро-венгерского флотов, с последующей отчаянной гонкой наперегонки со временем.

Об окончательных результатах ее сегодня можно только гадать. Но то, что одним из первых будет неизбежный разгром и падение Франции, уже очевидно.

Парижане не хуже нас это понимают, отсюда, наверняка, и переговоры, начинающиеся после истерической "просьбы" Делькассе. И чтобы галльский задор не сменился паникой и предательством, нам необходимо поддержать в них твердую уверенность в том, что как Кабинет, так и Букингемский дворец, подобный ход событий даже не рассматривают.

Ну, что ж. Все, что может зависеть лично от меня, я сделаю. Мистер Тафт с его спутником должны были приехать в Париж позавчера. И поскольку не маркиз Ленсдаун или Премьер-министр, а сам Лорд Эшер настоял на моем непременном присутствии на переговорах, получается, что не только Кабинету, но и Королю для принятия решений необходима свежая информация о набеге кайзера с его камарильей на русскую столицу и охмелевшего от победы над незадачливыми самураями царька. Причем информация из первых рук.

Если интуиция не обманывает, а такое случается крайне редко, то сейчас мы стоим перед одним из решающих вызовов в истории Англии и англо-саксонской цивилизации. Мир действительно балансирует на тонкой грани всеобщей войны. И тот выбор, который в самые ближайшие дни должен быть нами сделан, несет на себе печать беспрецедентной ответственности. Готовы ли мы, британцы, к ней? Готовы ли наши союзники?"

* * *

Живописные парижские пригороды неторопливо проплывали за оконным стеклом, когда внезапный стук в дверь купе, прервал его невеселые раздумья. На пороге возник учтивый молодой человек в форме проводника экспресса. "Прошу прощения, мсье, но для Вас есть корреспонденция". И моментально удалился, ничем не ответив на вопрошающий взгляд Гардинга...

Аккуратно запечатанный сургучом конверт. И ни единой буковки на нем. Но печать! Эти-то шесть цифр и две буквы сэр Чарльз знал хорошо. Даже слишком хорошо. На вложенном листе была набранная на Ремингтоне записка:

"Мой дорогой Чарльз! По прибытии в Париж, не выходите из вагона и занавесьте окно Вашего купе. Вас не потревожат. Когда поезд придет на техническую станцию, за Вами прибудет лицо, которое Вы знаете лично. Дальнейшие инструкции — у него. В ожидании нашей скорой встречи, неизменно Ваш, ЛЭ"...

"Так... значит, я не ошибся. Начинаются очень серьезные игры, раз сам констебль Виндзора здесь. Возможно, что и от Кабинета будет не только маркиз Ленсдаун. Как же должны были перепугаться наши гордые французские друзья, если потребовали срочной и тайной конференции самого высшего уровня принятия решений?!

Хотя, откровенно говоря, я их вполне понимаю. Сегодня у галлов просто нет шансов устоять против германо-русского парового катка. Конечно, я не думаю, что царь или его новое правительство желают войны. Тем более, что за день до отъезда до меня донесли фразу Столыпина, которую он якобы произнес в узком кругу незадолго до официального вступления в должность Председателя Кабинета министров: "Нам сейчас нужны двадцать лет мира и взаимно уважительные отношения с Державами, чтобы по их истечении с нами никто уже не осмелится воевать".

Хорошие слова, которые могут подарить нам определенную фору по времени. Для подготовки к упреждающему удару, для срочного укрепления французской обороны на суше и для тонкой, командной дипломатической игры. В конце концов, за нынешний прорыв в России, у господина кайзера мы еще вполне можем взять реванш, если будем иметь на это несколько лет. Пусть даже нам за эти годы спокойствия и пришлось бы заплатить чем-то более серьезным, кроме денег.

Судя по кулуарным разговорам в русской столице, вопрос о Черноморских проливах неизбежен, как и тема разграничения в Персии. Сейчас эти настроения там сильны как никогда прежде за все время моей службы в Петербурге. Ясно, что в Лондоне и Калькутте многие и слышать не захотят об этом. Но поражение Японии — не самый лучший фон для ослиного упрямства. В данном случае лучше быть реалистами и пожертвовать меньшим ради большего.

Нет, не сразу, конечно, а в результате долгого и обстоятельного торга, цепляясь за каждый параграф, за каждую строчку и запятую. Но при этом ни в коем случае не вызывая у русских соблазна резких действий, к чему их безусловно будут подталкивать германцы"...

Едва его поезд подошел к платформе отстоя, тянувшейся вдоль приземистого, не первой чистоты пакгауза, как в дверь купе вновь постучали. Вошедший был в коротком кожаном пальто с торчащими из карманов крагами перчаток, такой же кепи с массивными мотоциклетными очками на ней и толстым кашне поверх воротника, каким водители обычно закрывают не только горло, но и часть лица, при езде в открытом авто.

— Рад видеть Вас, любезный мистер Кортни. Как я понимаю, все весьма серьезно, не так ли?

— Взаимно, сэр! Счастлив видеть Вас в добром здравии после долгой дороги. Что до наших дел, — то Вы абсолютно правы. Предстоит очень серьезный обмен мнениями трех заинтересованных сторон. Причем было решено организовать его в совершенно закрытом режиме.

— Это я уже понял, мой дорогой Джеймс.

— Поскольку, Вы уже собрались, сэр Чарльз, предлагаю не терять времени. Пойдемте, маркиз Вас ожидает в авто. По дороге он, несомненно, введет Вас в курс происходящего, — с этими словами второй секретарь Британского посольства в Париже, учтивым жестом предложил Гартингу проследовать за ним...

* * *

Мощный, двадцатисильный мотор "Рено" деловито урчал впереди под капотом, совершенно не мешая неторопливой беседе двух джентльменов, удобно устроившихся в четырехместном купе с аккуратно занавешенными стеклами окон. Его отлакированный, черный деревянный кузов был отделен от переднего, открытого всем ветрам кожаного кресла-дивана. На котором, в компании с дорожным чемоданом сэра Чарльза, за ветровым стеклом над приборной доской монументально восседал затянутый в кожу Кортни, ловко управляющийся с рычагами, педалями и массивным рулевым колесом.

Покачиваясь на битумно-гравийном покрытии шоссе, посольский авто уносил их от Парижа навстречу садящемуся Солнцу, развив бешеную по тем временам скорость в сорок миль в час. Тряска по мощеным булыжниками улицам, скрип тормозов, добротная ругань едва не задавленных и отрывистое рявканье клаксона Кортни остались позади...

Бывавший уже не раз во французской столице Гардинг, хорошо знал эту дорогу на восток от предместья Сен-Клу.

— Маркиз, а почему хозяева решили собрать нас всех именно в Версале? Разве там возможно соблюсти достаточный конфиденс наших встреч?

— Пусть все те, кто мог подсмотреть за нами, подумают так же, друг мой. Только мы едем вовсе не в Версаль. Через несколько миль будет поворот на юго-запад, в сторону Фонтенбло. Туда и лежит наш путь...

— Дворец в Фонтенбло? Место отречения Наполеона Бонапарта... пожалуй, не слишком веселые для французов исторические аналогии, не находите? Да и для наших совершенно не публичных целей, как представляется, он ничуть не удобнее Версаля.

— Нет, дорогой мой Чарльз, Вы во второй раз не угадали, — сдержанно усмехнулся лорд Ленсдаун, — Мы с Вами спешим в Во. Кстати, там уже все собрались, и первейшая наша задача — не опоздать к ужину. Поэтому бедняга Кортни и вынужден так гнать.

— Во-ле-Виконт? Печальное наследие несчастного Николя Фуке? Но ведь сейчас этот замок — чье-то частное владение, не так ли?

— Именно. Что, кстати, и позволило французскому правительству все организовать и подготовить, не привлекая лишнего внимания.

— Значит, как старый, мудрый заяц, путающий охотников и их собак, мы сделаем сдвойку два раза, милорд?

— В смысле того, — согласно кивнул глава Форрин Офис, — Но, согласитесь, мой друг, нам есть от чего страховаться, слишком высоки сегодня ставки.

— Да уж. Кстати говоря, в том, что конференция пройдет именно в этом замке, будет несомненно просматриваться еще одна занятная историческая аналогия, — Гардинг тонко улыбнулся, — Ведь король низверг Фуке, не только лишь узрев вещественный результат его излишеств и казнокрадства. Суперинтенданта сгубил тщеславный девиз над входом: "А что мне недоступно?", не так ли?

— "Quo non ascedam?.. Куда не поднимусь я?" И если бы только над входом, сэр Чарльз... я вчера тоже обратил на это внимание. Но ведь на гербе у него была изображена белка. Так что, с точки зрения геральдики, все безупречно.

— И все-таки, не напоминает ли Вам, милорд, эта поучительная история нынешние демонстративные лобзания Вильгельма с доверчивым русским государем? Ведь именно вызывающее поведение германца толкнуло нас на скорое согласие на эту конференцию.

— Пожалуй, Вы во многом правы, друг мой. Кроме одного, — в нас говорит не столько примитивная ущемленная гордыня оскорбленного сюзерена, сколько элементарный страх за наше будущее. Как и у Людовика, кстати.

Ему любой ценой нужно было перестроить финансовую систему страны, которая де факто зижделась на личных качествах, талантах и верности одного человека, а потому была критически уязвима. И он платил. Например, только за арест Фуке он отсыпал лично д'Артаньяну 10 тысяч ливров...

Что же до германских амбиций и гордыни, — конечно, они должны быть наказаны. Иначе пошатнется гармония мира. Нашего мира... — Ленсдаун многозначительно поднял вверх указательный палец, украшенный перстнем с темно-синим цейлонским сапфиром.

— Кстати, милорд, а кто еще, кроме военного министра, участвует в конференции с американской стороны?

— Президент прислал в Париж не просто чиновников, он прислал двух своих друзей и единомышленников, передав в письменном послании на имя Премьер-министра, что в данном конкретном случае, их совместное решение будет абсолютно тождественно его собственному. Иными словами, Рузвельт подтвердил со своей стороны высший уровень конференции личным векселем. С учетом невозможности для него прибыть в Париж инкогнито, мы приняли позицию американской стороны.

Вместе с Тафтом прибыл друг юности президента мистер Альберт Харт, которого сегодня в Штатах в сфере политических наук и истории ставят вровень с самим Мэхеном в области теории морской силы. И, кстати говоря, небезосновательно ставят.

Вы ведь, сэр Чарльз, несомненно, читали его великолепные "Основы американской внешней политики"? Лично для меня этот труд до сих пор остается настольной книгой. Я возвращаюсь к ней, когда что-то в действиях "белых американцев" начинает вызывать вопросы или опасения. Ибо при всей нашей близости с ними, мы не единое целое, как по ментальности, так и по общему мировосприятию.

— Конечно, читал, и, откровенно говоря, милорд, перспектива личного знакомства с мистером Хартом мне весьма импонирует.