Часть 3. Испытание

— Нет, нет, Этьен... нет...

— Мессир Кретьен! Мессир... проснитесь! Да проснись же ты, ради всего святого!..

— Этьен... нет, Этьен, — он наконец разлепил безумные, почти что белые глаза, вглядываясь в лицо склонившегося над ним. Перепуганный, молодой катар изо всех сил тряс и тормошил своего друга, и мягкие волосы его слегка задевали Кретьена по щекам.

— Этьен? — повторил тот совершенно больным, сумасшедшим голосом; лицо у него было совсем мокрое, и волосы, и подушка.

— Да, да, это я... Все хорошо. Все хорошо, ты проснулся.

— Этьенет, — выдохнул Кретьен, вцепляясь в друга мертвой хваткой, но имя теперь относилось не к мертвому, ушедшему в тени сна. Оно было сказано живому, названо как его имя. И пробудившийся зарыдал, как малый ребенок, которого побили, — зарыдал, ткнувшись головой в черную, колючую ткань Этьеновой рубашки. Друг, пораженный, неуверенно гладил его по волосам. Таким он Кретьена никогда не видел — как, впрочем, и никто на свете — но это не приносило утешенья. Этьену стало жутко. Впервые в жизни он видел своего друга слабым, и, прижимая к груди его растрепанную голову, прошептал сам себе что-то невнятное. Кажется, молитву. А может, еще что-нибудь.

3.

...— Знаешь, — старший из двух всадников слегка осадил вороного коня. — Я хотел сделать здесь еще одно дело... До того, как мы уедем.

— Да? — младший насторожился, но виду не подал. — И какое же?..

— Исповедаться. Вообще, в церковь сходить.

Ну вот, так Этьен и знал! Лиха беда начало!

— И с чего это тебе вдруг... взбрело на ум?

— Да вот так уж... взбрело. Помолиться перед дорогой.

Юный катар весь скривился.

— Помолиться! Кретьен! Да сколько же раз я тебе говорил!.. Неужели же непонятно, что нет никакой разницы, где молиться — в кабаке, в поле, на улице... Или в этой вот, — он махнул рукой в конец узкой улочки, где высился, взлетая над домами, указующий в небо шпиль. — В твоей... сатанинской синагоге!.. Господь Своих детей везде слышит, а если уж не слышит — так запираться от Него в стенах тем более бесполезно!.. Ты же умный, Кретьен, ты же не фанатик какой-нибудь, который верит в то, что ему вдолбили прелаты... Пилаты...

— Мне нужно исповедаться, — голос Кретьена звучал ровно, бесстрастно. Он ехал, не глядя на собеседника — только в ясное, бледно-голубое небо. Светлое небо над городом Кагором.

Улица, не в пример Ломберским, была широкая — легко можно проехать вдвоем. Тем более что это главная улица, к собору же ведет!.. Этьен заехал чуть вперед, заглянул другу в лицо.

— Послушай... Я, наверно, очень плохой проповедник... Мой отец бы смог... Ну ради меня, пожалуйста, не ходи ты туда, не губи душу!..

— Этьен... Ну какая тебе разница? Ты же сам говоришь — Господь Своих людей везде слышит, так, может, меня услышит и в церкви. Представь, что меня просто так воспитали. Матушка научила. Привычка у меня такая, с детства...

— Она дурная, друг мой, верь мне, — Этьен вложил в голос всю силу убеждения, на которую был способен. Кретьен обернулся, посмотрел ему в глаза. Честные, серые, благородные.

— Ну не старайся ты меня спасти, Этьенет... Как твой отец говорит, — спасает не человек, спасает Дух Святой. Я же вот верю, что ты спасешься, хотя ты и не принадлежишь к моей церкви. Почему бы тебе не сделать насчет меня того же вывода?..

— А, ладно, поступай как знаешь, — Этьен отвернулся, махнул рукой. Ему было очень плохо. Он чувствовал себя, по правде говоря, просто жалкой тряпкой. Куском бесполезной плоти. Что проку становиться священником, держать посты и учиться проповедовать, если даже своего лучшего друга не можешь спасти?.. Можешь только беспомощно, бессильно смотреть, как он сам, своей рукой обрекает себя на бесконечную цепь отвратительных перевоплощений, на этот плотский ад... Но что же делать, если не может Этьен его переспорить. Не может, хоть ты тресни.

(Если бы я относился к нему равнодушнее, все могло бы повернуться иначе, мрачно думал Этьен, кусая в кровь нижнюю губу. Тогда бы я был жесток. Я метал бы молнии, как может это делать отец... А так... проклятье, плоть слаба! Нельзя никогда ни к кому так привязываться! Еще немножко — и я соглашусь, что он прав, и с улыбочкой подожду его у дверей этой церкви Сатаны... проклятая слабая плоть, язык, не умеющий говорить, руки, из которых выпадают поводья... Ох, Отче наш, сущий на небесах, сделай, сделай что-нибудь, пожалуйста, просвети ты этого идиота — не ради меня, Отче, ради него...)

— Приехали, — Кретьен легко спешился, огляделся в поисках коновязи. — Ты в церковный двор войдешь, я надеюсь? Это ведь вам не запрещено? Да и за лошадьми присмотришь, а то вон Морель, по-моему, заметил даму... своего сердца.

И впрямь, с ними разминулся всадник на гнедой кобыле, и черный жеребец затанцевал в поводу, раздувая могучие ноздри. Этьен фыркнул — вот они, плотские страсти, налицо! Удивительно ли, что желая сподобиться Царствия Божия, их надобно отвергать?..

Лошадиная красавица уже скрылась, но Морель и у коновязи продолжал приплясывать, кося огненным глазом.

— Зверюга, — ласково сказал Кретьен, трепля его ладонью по холке. — Ничего, вот вернемся из похода — найду тебе невесту... А пока терпи, негодный, стремись к совершенству... Этьен, я постараюсь скоренько. Постарайся тут не помереть до моего возвращения, ладно?

Катарский послушник только тяжело вздохнул. Кретьен глянул на него и решил не говорить фразу о том, что Морелю, возможно, помог бы в его беде консоламентум. Почему-то ему показалось, что Этьен сейчас не оценит шутку по достоинству.

Ничего, иди, подумал Этьен с внезапным облегчением. Все к лучшему, видит Господь. Как только ты заикнешься на исповеди этому служителю диавола, что ищешь Замок Грааля — или что дружишь со мной — тебя немедленно прогонят прочь. Может, даже отлучат. Тогда-то ты наконец поймешь, чему поклонялся, тогда ты увидишь во всей красе истину о своей разлюбезной церкви... И все станет очень хорошо.

Впрочем, кто знает, холодком пробежала по спине новая мысль — если ему предложат выбор, что он выберет?.. Может быть, свою церковь. И тогда... тогда все пропало. В конце концов, что ему я и мой отец?..

Ну нет, это же Кретьен, он не такой, — отмахнулся катар от своей тревоги, как от назойливой мухи. Я же его знаю. (Уверен, что знаешь?.. А, Этьенчик?..) Да, да, уверен!.. Мы же... говорили про Город. Мы видели друг друга совсем беззащитными, открывались до конца. Он меня не предаст. И Грааля не предаст.

...А ведь всякое бывает. Мало я, что ли, слышал историй о предательствах — дети порой предают родителей, братья — друг друга... Недаром отец говорил — старайся не доверять никому, кроме лишь собратьев по вере! Кретьен ведь так много знает. Мы же у него в руках. И, ради своего спасения...

Перестань, как тебе не стыдно, идиот! — мысленно крикнул Этьен сам себе, и даже в наказание ударил себя в челюсть кулаком. Не ожидал, что получится так сильно — но так тебе и надо. Кого ты подозреваешь?.. И — в чем?.. А кроме того, если так, то уже все равно. Если так случается на свете, то плевать, что будет со всеми нами. Значит, мир и спасение не стоят и обола. Значит, нет правды в царстве диавола.

А на самом-то деле она есть, я знаю, я видел. И все будет хорошо.

Но все-таки маленькая тень продолжала бродить неподалеку, когда за Кретьеном ухнула, закрываясь, тяжелая дверь, и Этьен принялся мерить шагами церковный двор, кусая губы и повторяя свою единственную молитву.

...Кретьен вошел. Дверь гулко ухнула, закрываясь за ним. После жаркого дня в церкви было, пожалуй, даже холодно. И — совершенно пусто.

Причем, похоже, здесь пусто всегда. Как это дико! Кажется, на юге католическая церковь столь же загнана и нелюбима, как катарская — у нас на севере. Хорошо, что я сюда пришел, подумал Кретьен, преклоняя при входе колено и истово крестясь. Очень хорошо. И дело не только в том, что мама с детства приучила меня не начинать никакого важного дела без исповеди. Кроме того, есть вещи, после которых быстро тянет в церковь. От вчерашнего кошмара хочется спрятаться здесь. От... того, у кого лицо цвета мокрого пепла. И еще непременно надо дать здешним священникам и служкам денег, чтобы они молились за раба Божьего Этьена, упокой Господь его душу.

Подойдя уже к самой ризнице, Кретьен обернулся на вход, как оборачиваются, почувствовав пристальный взгляд в спину — и вздрогнул. На него действительно глядели.

Там, над входом, был Всевышний. Sanctus, Sanctus, Sanctus Dominus Deus Sabaoth. Или нет, Христос — но в роли Пантократора, Судии. Отделяющий широким, неумолимым движением раскинутых рук — агнцев от козлищ. К избранным — правая, поднятая рука, там лоно Авраамово, гармония, светлые стройные фигуры. Левая, несущая наказание длань — опущена, карая порок, и судорожно сжавшиеся фигурки скорчились в мучении, и более нет им места среди людей. В мире черное и белое были безнадежно перемешаны, но пришло время, и Господь отделяет Своих. Лицо Его, белое, суровое и глядящее прямо... Его лицо...

Кретьен, побледнев, перекрестился. Прости меня, Господи, я не хочу оказаться слева, о, как же я не хочу оказаться слева...

...Он толкнул ризничную дверь. Маленький, лысоватый, старый священник, дернувшись всем телом, вскочил ему навстречу из-за стола.

— Сын... мой... Что вам угодно?..

— Я хотел бы, — и Кретьен с внезапной дрожью жалости, изумления, боли — понял, что священник его испугался. — Отец мой, — сказал он со всем вежеством, на которое только была способна его рыцарственная душа, сказал, преклоняя на пороге колено, — отец мой, я хотел бы исповедаться.

...Многое видел в жизни Кретьен, но вот такого — еще никогда. И более того — никому бы не пожелал того увидеть. Это была церковь Божия, та, которую он привык видеть в силе и славе, скорее подавляющей и грозной, нежели уничиженной. Церковь Божия, где в пустеющем соборе старенький священник боится входящего человека, боится, что явились защитники ереси — как-нибудь ущемить его... Кретьен бы все пережил — даже если бы ему предложили выбор: церковь или друг. Тогда он, наверно, выбрал бы того из них, за кем в данный момент видел бы правду. Но вот этого он спокойно воспринять не мог, и в этот миг стал ревностным католиком — более, чем когда бы то ни было. "Сатанинская синагога", вспомнилось ему скривившееся лицо Этьена, — и единственный раз за все время ему захотелось Этьену как следует врезать.

Что ж поделаешь, грубый франк. Что ж поделаешь, есть такая порода людей — они защищают тех, кого бьют. И в этот момент им даже все равно, правы те или нет. Увы им, увы.

— Отец, я... хочу покаяться в грехах.

— Говорите, сын мой. Говорите без утайки, с истинным раскаянием сердца, и помните о пяти ступенях покаяния — осознание греха, испытание совести, покаяние изустное, чистосердечное раскаяние и намерение боле не грешить.

Священник, при виде Кретьенова послушания, словно оттаял сердцем. А когда он, приосанившись наконец, указал покаяннику на скамеечку для коленопреклонения у своих ног, мир понемножку вошел в свою колею. Похоже, этот отец готов был отпустить любой грех за одно только достоинство — что к нему явился не катар, а честный католик.

— Грешен я гордыней. Пред высшими и пред равными. Так же грешен похотью. Я предавался греховным мыслям о замужней даме, жене моего сеньора.

— Так, сын мой, так... А не предавались ли вы с этой дамою плотскому греху, скажите без утайки — Господь все грехи прощает...

— Нет. Нет, никогда.

— Это хорошо, сын мой, это хорошо...

— А еще предавался я отчаянию. И давно не вспоминал о Церкви Божией. Лгал — как казалось мне, во спасение; гневался, презирал. Давно не вспоминал с раскаянием, что виновен в смерти моей матушки — она умерла от тоски по мне.

— Что еще, сын мой?.. Не убивали, не лжесвидетельствовали, не блудодействовали?

— В душе своей стократ все это совершал. Но въяве — не попустил Господь.

— Сим отпущается раб Божий... как ваше имя, сын мой?

— Ален.

...Он закрыл глаза, чувствуя, как они теплеют от слез. Но, твердо решив не плакать, он сжал зубы, радостный, радостный — и так стоял, пребывая словно бы в теплой воде, пока священник читал молитву отпущения.

— Встаньте, сын мой. Епитимья вам — пожертвовать на церковь, сколько можете, да посетить на Успение Богородицы какой-нибудь большой собор вашего края. Вы ведь не отсюда, наверное?..

— Из Шампани.

— По выговору оно и видно... Ну, вы сами знаете, что у вас там крупного есть, а если на юге останетесь — так у нас тут Сен-Жилль, или вот собор Святого Павла в Нарбонне, в Тулузе — святой Сернен, а в Кастре — Сен-Винсент... В Альби — святая Сесиль, а в Оше — Богородица... Наша-то — небольшая, но сюда тоже можно...

— Благодарю, отец.

— Не за что, не меня — Господа благодарите...

— Вот, возьмите на церковь.

Бледные глаза клирика расширились, когда он заглянул в кошелек.

— Сын мой... Да вы щедры...

(Бог с ней, с этой кольчугой. Ну, заедем в Труа, подумаешь. Или наймусь на корабль гребцом, а Этьен поедет на деньги от продажи коня...)

— Что вы, отец, вовсе нет. Можно ли попросить вас... молиться за душу моего брата?

— Ну, разумеется... Как имя?..

— Этьен.

(Имя, горькая льдинка, исходящая наружу из горла.)

— Этьен, а другие имена либо прозвища — есть?..

— Есть. Талье.

— Талье, сын мой?..

— Арни.

— Талье-Арни, сын мой? Я верно расслышал?..

(Почему я так сказал, Господи? Ответь мне, я сам не знаю. Ну... значит, пусть будет так.)

— Да, отец.

...— Исповедь окончена, сын мой, Ален. Вставайте же.

Колени уже слегка затекли, но Кретьен не спешил подниматься.

— Отец... Жоселин. Я хотел...Еще сказать.

Насторожившись, клирик как-то весь подобрался. Чего он еще хочет? Неужели задумал признаться в ереси или еще в чем?..

— Я хотел попросить... благословения.

(Это — прыжок в воду с моста. Все или ничего. Как в детстве он боялся выдирать зубы, а отец научил — если сразу, то не больно... Если не мяться, не размышлять, а сразу, одним рывком — р-раз! Все — или ничего. )

— Я ухожу... В далекий путь. Искать Замок Святого Грааля.

Кретьен прыгнул, и вода с грохотом сомкнулась над ним.

Священник молчал целую вечность. И от того, что он скажет, зависела Кретьенова судьба. Зависело, кто выйдет отсюда после исповеди. Человек — или тень. Мертвый — или живой. Господи, помоги мне, если я прав. Или убей меня, если я неправ. Потому что я, кажется, уже не смогу повернуть обратно.

— Что же, сын мой... Это опасный и долгий путь. Но он ведет к великой реликвии, и... — священник, слышавший слово "Грааль" второй раз в жизни, а в сочетании с замком — и вовсе впервые, несколько раз перевел дыхание, потом последний раз помедлил — и прыгнул вслед за ним.

— Dominus tecum.

— Et cum spiritu tuо.

— Benedicat ti omnipotens Deus, Pater, et Filius, et Spiritus Sanctus.

(И Дух Святой...)