История моей смерти

Хорошо еще, я находился сразу за поворотом! Больше не раздумывая, я нырнул в самшитовые заросли, как в воду; жесткие кусты переплелись с чем-то еще, колючим — наверное, с шиповником. Кубарем прокатившись сквозь заросли, я порвал одежду и исцарапал лицо в кровь. Бежать глубже в лес было нельзя — поднялся бы треск, лучшая приманка для охотника, и я просто вжался в землю у корней развесистой елки и затаился, вслушиваясь.

Стук копыт стал медленнее, перешел на шаг — и вовсе замер как раз напротив меня. Я не видел никого из-за лиственной ограды, но слышал шумное дыхание коней. Всадники молчали — наверное, тоже вслушивались. Наконец один голос — мужской, незнакомый — негромко спросил:

— Может, зверь какой?

— Может, — отозвался второй, пониже и погрубей. — Т-с-с...

Они снова помолчали, жадно слушая. Я старался сдерживать дыхание и громкое биение сердца.

— Да ну, поехали, — предложил первый. — Нету тут никого. Это заяц какой-нибудь прыгнул.

— Тебе не нужно десять золотых? — ехидно спросил его соратник. Тот неопределенно хмыкнул, должно быть, опровергая подобную клевету.

— Вот так-то, — победно сообщил низкий голос. — Давай-ка, парень, прочешем лес вдоль дороги. Если это он, далеко уйти не мог. Небось засел в двух шагах и трясется от страха.

Изумительно близкое к истине утверждение! Я закусил губу, лихорадочно молясь. И молитва моя в кои-то веки исполнилась.

— Да здесь бурелом еще тот! — возмутился молодой. — Я шкуру обдирать не хочу! Из-за какого-то зайца... Сам лезь, раз такой умный.

Но рано я обрадовался.

— Погоди-ка, погоди, — голос старшего зазвучал так, будто он наклоняется с седла. — Это что такое? Смотри, в кустах дырка, как будто кто-то крупный сиганул... Какой там заяц. Тут пахнет человечком. Эй, как тебя там, беглый! Давай, вылезай добром. Иначе за ноги вытащим.

Он тронул коня вперед, и я внутренне застонал. Бежать я не мог и не собирался — поздно было бежать. Я только еще плотнее прижался спиной к стволу ели, таращась сквозь резные ветви на свою приближающуюся смерть. Рука нащупала в торбе короткий нож. Раз уж все так, хотя бы не дам себя забрать, как кролика из силка.

Затрещали кусты, ветки шиповника зачиркали, впиваясь в лошадиную шкуру. Голова и грудь большого коня выплыли из темноты и нависли прямо надо мной. Широкие ноздри зверя раздувались.

Тот, кто сидел на нем, не желал спешиваться; он просто низко склонился с седла и всматривался в темноту. У него была короткая борода и толстый нос картошкой. Я видел, как в лунном свете блестят его глаза. Я зачарованно смотрел ему в лицо, не в силах зажмуриться, и думал, что у этого человека, наверное, есть жена и дети. Или братья и сестры. Или старые родители в деревне. И, возможно, именно ради них он старается заработать свои десять золотых, охотясь на загнанного человека.

Егерь, охотник на людей, смотрел точно поверх меня, в сплетение темных ветвей. Он втягивал носом воздух — не то нюхал, не то у него просто был насморк. Но тут я наткнулся на взгляд — глаза в глаза — и закаменел. На меня, низко склонив голову, смотрел конь. Его мягкие ноздри раздувались, на губе — в пятне лунного света и из-за облаков ясно видно — повисли капельки слюны. Конь видел меня, я видел его, и мы узнали друг друга. Это был мой Ор.

Его светло-золотистая морда грустно кивала. Если бы я вытянул руку, я мог бы погладить его по носу. Но я не шевелился, только умоляюще смотрел ему в глаза и беззвучно просил.

"Это я, я, Эрик, — думал я изо всех сил. — Пожалуйста... Ор, милый, пожалуйста... Мой верный конь, только молчи. Молчи. Не выдавай меня."

Может, он меня и впрямь услышал. Как бы то ни было, конь тяжко фыркнул и мотнул головой, разворачиваясь в сторону. Теперь бородатый егерь принялся обследовать другие кусты и деревья; в низкие, шатром раскинувшиеся ветки какой-то елки он потыкал длинной пикой и спугнул ночную птицу. Птица с шумом взлетела из-под корней, егерь выругался, страшная магия мига была разорвана. Мой добрый Ор послужил мне еще один раз.

— Ладно, давай отсюда, — проворчал бородач, направляя коня. — Черт, дебри-то какие... Колючки, прям сквозь сапог достают!

Шумно продираясь сквозь кусты, он выбрался обратно на дорогу, и оттуда послышался его раздраженный голос:

— А ты чего уставился? Давай, поворачивай! Поехали, как велено, к этой дурацкой церкви. Вот лорду-то вожжа под хвост попала, людей по ночам туда-сюда гонять...

— Ничего, около монастыря отоспимся, — жизнерадостно утешил его спутник. — Сколько нам там торчать — непонятно, но уж выспаться успеем.

Снова застучали копыта, но теперь звук отдалялся. Последние слова долетели до меня уже едва различимо:

— И какого лешего этого бедолагу ловить? Ну на что он сдался? Пусть бы себе бежал, все равно загнется в три дня. Он вроде благородный, а благородные, они вообще народ хилый...

Я наконец позволил себе громко дышать. Только теперь стало понятно, что я весь взмок от страха. Оставаться там, где меня чуть не поймали, вовсе не хотелось, и я, поднявшись, еще углубился в лес. К монастырю идти сейчас было нельзя — хитрый колдун как-то догадался, что я направляюсь туда, и поставил там свой пост. Я шел вглубь леса, покуда мог, а потом упал под самшитовый куст и мгновенно уснул.

Так прошла моя вторая ночь в Опасном Лесу.

Проснулся я, как и в прошлый раз, не без помощи человека. Но на этот раз вмешательство извне было куда менее приятным: меня попросту тыкали в бок чем-то острым.

Я взвился, как оглашенный — во сне опять вернулся вчерашний страх, и я был уверен, что люди Этельреда вышли-таки на верный след. Я вспрянул, моргая еще спящими глазами и прикрывая больную голову руками — привычка, появившаяся после месяца жизни с Гаспаром. Но тот, кто разбудил меня, не спешил бросаться, хватать и вязать. Он стоял, сжимая в руке короткое копьецо и отставив ногу в заплатанной штанине, и созерцал меня с не меньшим изумлением, чем я — его. Совсем молодой мальчишка, лет четырнадцати; лицо у него было веснушчатое и безбородое, волосы — неопределенно-грязные. А на плече он держал лук.

— Кто таков? — спросил он сурово, хмуря бровь. Но так как бровей у него почти что не было, получилось неубедительно.

— Человек, — мрачно ответил я. Как же мне все это надоело! Каждый встречный тебя допрашивает и собирается убить, притом что ты и без того помираешь! Тяжела жизнь изгоя, невесело, должно быть, живется разбойнику... Разбойнику!

— Сам вижу, что ты не птица, — веснушчатый хмыкнул над собственной шуткой.

— А ты, что ли, разбойник? — высказал я вслух свою догадку. Не то что бы я испугался. Пожалуй, разбойник сейчас был наилучшим из того, что могло меня встретить. Взять с меня все равно нечего, а уж лихим-то людям Этельред вряд ли обещал за меня награду.

— Сам ты разбойник, — парень угрожающе приподнял копьецо. — Мы — Робиновы люди, хозяева леса. Ты лучше говори, кто сам такой. Ты зашел на нашу землю, и я тебя могу убить, вот.

Наверное, нечасто этому оборванцу выпадала такая власть над другим человеком, потому что он явственно не знал, как с ней обращаться.

— Ну и убей, — безразлично сказал я и откинулся на траву. — Я, неровен час, и сам помру. А на тебе останется грех, что ты безвинно убил дворянина.

— Ко-го? — вытаращился парень, даже копье опустил.

— Если и взаправду хочешь знать, я — лорд Эрик, барон Пламенеющего Сердца, — тихо ответил я и закрыл глаза. — Можешь верить. Можешь — нет. Мне все равно.

— Не верю, — быстро сказал тот. Я не отозвался, просто отвернулся от него и так лежал. Голова болела немилосердно, от жажды в горле скребся песок. Меня немало удивило, когда острый наконечник копья снова наддал мне под ребра.

— Вставай, — голос юного разбойника звучал очень сурово. — Давай, шевелись. Какой ты там лорд, пускай мастер Робин доискивается.

— Пошел ты куда подальше со своим мастером, — сказал я, отпихивая рукой железное жало. — Отстань. Оставь меня в покое... Я... очень болен.

— Как ты там болен, пускай мастер Робин разбирается, — гнул свое мальчишка. Копье кольнуло еще сильнее, на этот раз — в плечо, и я почувствовал влагу крови. — Я с тобой не шучу! Давай! Поднимайся!

Я открыл глаза и посмотрел в бледное веснушчатое личико. И увидел в нем то, из-за чего решил подчиниться. Парень закусил губу и начал серьезно нервничать, а в юных людях это может породить настоящую жестокость.

— Ладно, убери копье, — я с трудом поднялся, цепляясь за ветки куста. — Подожди, я палку какую-нибудь найду... Чтобы опираться, дурень, — быстро прибавил я, заметив, что мальчишка отступил на шаг и взялся за лук. — Пошли к твоему Робину.

— К мастеру Робину, бродяга. Раз уж ты на его земле, говори вежливо.

На его земле? Вот ведь интересно-то как... Что ж я раньше не знал, кто хозяин моих собственных владений? Но прошли те времена, когда я в самом деле являлся бароном Эриком... Так что мальчик был по-своему прав, не веря мне. Барон Эрик бы возмутился. А я просто сказал:

— Ну, пошли к твоему мастеру. Зануда.

День выдался куда приятнее вчерашнего — тоже теплый, но не жаркий, облачный. Паренек с копьем шел позади меня и то и дело понукал, покалывая в спину. Я все равно шел медленно, опираясь на палку, и ноги подкашивались. Один раз я, невзирая на протесты конвоира, уселся на кочку отдыхать. Кто бы ни был этот Робин, думал я, он хотя бы даст мне попить. И, может быть, даже поесть. Потому что Гаспарова краюха хлеба кончилась вчера вечером.

Интересно, много бы дал сэр Руперт, чтобы найти логово разбойников Опасного Леса? Наверное, много. А мне это далось безо всякого труда; можно сказать, меня туда заботливо направляли.

Правда, в тот день я самого логова не увидел. Как выяснилось позже, постоянное жилье у разбойников — довольно далеко отсюда, в пещерах под холмами; а по весне и до самой осени они кочуют по лесу взад-вперед, вдоль Королевского Тракта, меж нескольких своих стоянок, и поэтому поймать их почти невозможно. Стоянка, на которую меня привел веснушчатый следопыт, находилась не так уж далеко от монастыря — в развалинах того первого скита, куда, по легенде, удалился под старость святой Мартин, устав от общинной жизни. По крайней мере, я не знаю, что бы это еще могло быть.

Старый каменный фундамент с надстроенной плетеной кровлей. По сторонам — несколько покрытых хвойными лапами землянок; посредине — выложенный камнями круг для костра под навесом из старой шкуры. Уголья еще тлели, шкура воняла паленой шерстью. Возле кострища на камне высился котел размером с бочку. Валялись какие-то плошки, поварешки, толстые вертела.

Едва лагерь показался в поле зрения, парень, косясь на меня, зажал копье под мышкой. Сложил руки замочком и подул в них. Получилось вроде уханья совы. От каменных руин донесся схожий ухающий звук, и мой конвоир снова подтолкнул меня в спину. Похоже, что он ждал от меня не просто ускорения — он хотел, чтобы я поклонился. От второго тычка, более сильного, я едва не упал на колени — но удержался, опираясь на палку.

От дверей — то есть, от неровного проема в камне — Мартиновой Кельи — на меня взирал, потягиваясь и щурясь, высокий человек с густыми и лохматыми волосами ниже плеч и трехдневной темной щетиной. Столько волос на одной голове я еще никогда не видел.

Еще пара разбойников повысовывала головы — один из кустов, другой из землянки. Я переступил через каменное кострище, и, не желая больше стоять, уселся прямо на землю. Длинноволосый с вялым любопытством смотрел на меня сверху вниз, и глаза у него были умные и темные. Еще раз зевнул, скрестил руки на груди.

— И кто же таков к нам пожаловал?

— Я его в лесу споймал, мастер Робин, — отозвался мальчишка, гордо подбоченясь. — Он сказал...

— Тебя я не спрашивал, Рори, — резко оборвал его длинноволосый. — К тебе у меня другой вопрос. Почему посуда немыта? Почему у костра кости валяются? Что, волков приманиваешь или просто ты — грязная свинья?

— Я, мастер...

— Пойди убери, — тот слегка сощурился. — С вечера должен был прибраться, а не шататься по лесу, следопыта из себя строить. Давай, работай. В следующий раз за такое буду драть.

С бедняги рыжего слетела разом вся спесь. Грустно сопя, он потащился к костру — собирать и зарывать кости; а я так и остался сидеть с полуоткрытым ртом и таращиться на атамана.

Откуда такой взялся? Уж явно не из соседней деревни. Одевался он тоже не по-виллански — странная смесь неряшливости и шика. Робин был бос, с соломой в спутанных волосах, — видно, только что проснулся — но в красивых кожаных чулках, грязной белой рубашке — я мог поклясться, что шелковой — и за ворот ее убегала золотая толстая цепочка. Выражение лица у него обозначало, что мир — очень глупое и надоедливое место, а все люди в мире ему должны по сто золотых. Я ясно видел, что это лицо может становиться — часто становится — очень жестоким.

— Ну, говори, — обратился он ко мне. Голос у него — я не мог не заметить — был очень красивый. Просто редкой глубины и красоты.

— Сначала дай попить, — отозвался я. Тот удивленно двинул бровью.

— А если не дам?

— Тогда не буду говорить.

— Понятно. Эй, Рори... Ты там все равно с посудой возишься. Налей гостю вина. Нет, моего, из дома.

Рори, моргая глазами, как совенок, исчез в крытой келье и вернулся с глиняной чашкой в руках. Я жадно выхлебал то, что там было налито — слабое, но очень вкусное розовое вино — и немедленно захмелел. Я думал, меня стошнит с непривычки — но по телу, наоборот, разлилось покалывающее тепло.

— Теперь отвечай, кто ты таков, — потребовал Робин, с интересом следивший, как я пью. Он уселся на порожек, скрестив длинные ноги и лениво чертя пальцем в пыли. Под ногтями у него виднелась черная кайма грязи, но сами руки были тонкопалые и красивые.

— Я — Эрик Пламенеющего Сердца, — просто сказал я, не в силах и не желая ничего выдумывать. — Сбежал из плена.

Робин оказался единственным, кто при звуке моего имени не поднял шума. Он слегка кивнул, словно принимая сказанное во внимание.

— А-а. Барон здешних мест. Очень приятно.

— А ты — атаман здешних разбойников, — тоже очень вежливо кивнул я. — Получается, мы оба хозяева Опасного Леса. И оба — вне закона.

— Лес Опасный, — куртуазно согласился Робин. — И мы — самое опасное, что в нем есть.

Похоже, он играл со мной в какую-то словесную игру. Я не понимал ее смысла, но совершенно не боялся. По сравнению с многими моими новыми знакомыми разбойник Робин был безобиден и просто очарователен. А кроме того, у меня в голове произошла некая перемена: я попросту устал бояться.

— Надеюсь, сэр, вы наслышаны о нашей жестокости и беспощадности?

— А вы, я надеюсь, наслышаны о том, что в нынешнем моем состоянии с меня нечего взять?

— Приятно побеседовать с умным человеком, — склонил голову Робин. — Вы, я слышал, учились в Университете?

Я не выказал удивления.

— Именно так. На факультете Изящной Словесности.

— Насколько я понимаю, вас выдавали за мертвого ваши враги, а сами держали вас в плену ради какой-то цели? Я правильно угадал вашу историю?