Альманах "Признание-3" -2008 (проект)

   — Снупик, а ты чей будешь?

   Снупик поперхнулся. Пришлось хлопать по спинке, давать новое печенье, вытирать скатерть. Что-то она не слышала, что игрушки могут так реалистично кашлять. Вот тебе и не пачкает. Прогресс идет, ничего не скажешь. Ну ладно:

   — Снупик, а ты откуда взялся? — тряпка предусмотрительно постелена. Но динозавр кашлять не стал.

   — Я игрушка Сережи.

Сыночка соседского звали Сережей. Все правильно. А жаль. Был бы ничейный, взяла бы к себе.

   — Возьмите меня к себе, — Снупик жалостливо шмыгнул носом.

   — Это почему? — он что, мысли читает?

   — Я убежал от Сережи. Он меня не любит.

   Ха-ха, восстание роботов, эпизод первый. Ничего удивительного, чем развитее электроника, тем живее она себя ведет. "Нечеткая логика", "шестое чувство", видите ли.

   — Снупик, не всегда любимые люди ведут себя так, как мы хотим...

   — Нет! Он меня не любит. Он меня не кормит, не поит, и вообще...

   А вот тут Снупик прав, Сережа не прав. Действительно, кормить хотя бы надо. Если уж заложили такую опцию.

   — Ну хорошо, я поговорю с ним. Пока можешь побыть у меня.

   — Ура-а-кхе!

Ну вот, опять чаем поперхнулся, от радости. Вот смешной-то...

  

   Чай допили, печенье доели, и пошли на прогулку. Недалеко, по огороду. Леся надеялась, что сосед выйдет заодно, можно будет поговорить. Но никто не выходил, а динозаврик уже добежал до клумбы. Потопчет же!

   Нет, остановился. Понюхал цветы, переступил лапами, подкинув хвостиком. Так бы и рассюсюкалась, честное слово!

   — Это тот же цветок, что и в комнате? — динозавр задрал мордочку.

   — Да, лилия называется.

   — Лилия... — произнес медленно, словно на вкус пробовал. — Красивый цветок.

   — У нас есть и другие цветы, не хочешь посмотреть?

   — Хочу!

   Так они и гуляли, наслаждаясь цветами. Наверное, соседи уехали. Ну ничего, поживет день-два Снупик у нее, не страшно. Хорошо, что родители на курорте, вопросов лишних нет...

  

   Леся проснулась непонятно от чего. Может, от солнышка? Или от хорошего настроения.

   Пора делать гимнастику и заканчивать лилию. Лилию...вот отчего настроение хорошее. На столе сопел свернувшийся калачиком Снупик. Как нарочно для картинки. Леся вздохнула — анималистом она никогда не была, не получались у нее животные. Хотя бы и роботы-игрущки. Она пробовала, не выходило. Тогда полюбуемся.

   Динозаврик развернулся, потянулся, пожмурился. Прелесть ты моя...

   — Доброе утро, Леся.

   — Доброе, Снупик.

   Завтракали вместе, Снупик ел йогурт, Леся — овсянку. Динозавру овсянка не понравилась. Ну и зря. Овсянка полезная, с молоком, да с корицей, да с клубникой — просто вкуснятина, сказала Леся. Но Снупик не согласился все равно.

   — Снупик, мне нужно поработать, не возражаешь?

   — Нет, что ты! А можно посмотрю, как ты работаешь?

   Работали тоже вместе. Леся рисовала, Снупик сопел рядом. В компании лилия выходила замечательно, как живая. После обеда пошли гулять по огороду. Динозаврик сразу помчался к лилиям. Очень они ему понравились.

   — Расскажи мне про них.

   — Ну...лилии произошли из Китая и Японии. Рассаживают их луковицами. На одном месте растет 3-5 лет. Их очень много разных видов, есть красные, как здесь, есть желтые, белые. Белая лилия, кстати, символ чистоты и невинности. Три белые лилии были гербом королей Франции, такой большой страны... Не знаю, как объяснить.

   — Не объясняй, я в книжках читал.

   — Ты еще и книжки читаешь?

   — Да, а что?

   И вот такую игрушку Сережа не кормил и не поил. Что имеешь, не ценишь.

   А на следующее утро Снупик исчез. Леся обегала весь огород, спрашивала у приехавших соседей. Соседи крутили пальцами у виска, а огород оставался пустым. Родителям Леся решила ничего не говорить, а то на самом деле устроят по блату. Лечиться.

  

   Снуппиластун Никло был доволен собой. За неделю он собрал всю информацию о цветах планеты Земля. Повезло ему попасть на дачу к цветоводам — любителям со стажем. Повезло, что те книжки собирали о цветах. Повезло, что он сумел разобраться в этих, как их... Компьютерах, да! Масса информации, ценнейшей информации.

   Мало того, он собрал образцы ДНК всех цветов, до которых смог дотянуться. Коллеги-генетики будут в шоке. На родной планете растут только папоротники и хвойные. Не тот период. Снуппиластун узнал, что на планете Земля тоже жили динозавры, и гигантские древовидные, и было тепло и влажно. Но почему-то они вымерли — Снуппиластун сделал защитный знак от духов, как хорошо, что на его планете такого не случилось. Ужасно, погибла бы такая цивилизация, великая цивилизация динозавров...

   Жаль, правда, что пришлось раскрыться. Но это даже и помогло. Слава Ящеру, земные женщины любят маленьких, хорошеньких и наивных. Никло читал, что еще и пушистых. Чего нет, того нет. Снуппиластун не любил пушистых — в тропической жаре, во влаге и духоте волосы ни к чему. Хотя, любопытный факт, их предки обладали отменной шерстью. Его брат, дерматолог, писал ему о рудиментарных волосяных сумках. Вполне возможно, чем Ящер не шутит. Чем Ящер не шутит, может, их предки были подобны людям на Земле...

   Снуппиластун фыркнул, чего только не воображается, когда нечего делать. Скорее бы домой, скорее бы в лабораторию...

  

июнь 2006.

Покойся с миром!

Белые цветы табака одуряюще пахли в ночи. Маленькими звездочками вспыхивали они под нереальным сиянием светлячков; заросшие же памятники упорно оставались во тьме, словно не желали случайного взгляда. Да и не смог бы никто прочесть давно забытые имена и названия, кроме разве самих покойников.

Бурьян полнился шорохами, вздохами, шепотками. Кладбище жило, ворочалось под тяжкими плитами, шумело в кронах старых дубов. Не сосчитать тех, кто погребен здесь, не узнать, сколько похоронят завтра. Могила на могиле, новые кости на истлевших; время быстротечно, но еще быстрее мертвецы, они приходят на погост, не дожидаясь, пока отпоют предыдущих, торопясь занять место и — уйти в небытие.

Мой меч ровно светится в сумраке. Посеребренный, остро заточенный, мой верный друг создан для покойников, укол его опасен, удар его смертелен. Скоро битва; я чую ее. Сейчас тихо, но вон в том углу уже колышется земля, уже проваливаются кресты — мертвецы собираются вставать. Недолго ждать.

Проверил снаряжение. Связка тонких осиновых кольев, я бы сказал, колышков; мелкие крестики из серебра, их можно бросать, подобно японским сюрикенам — удобная вещь; святая вода — в баллончике с распылителем. Иногда я сам себе напоминаю этакого подростка-гота, увлекающегося граффити. Только пользы от моих занятий больше.

Первая рука пробила землю. Пора.

Я вздохнул и прыснул водой. Из-под земли утробно завыли, кожа на конечности зашипела. Рыхлая земля посыпалась вниз. Я отпрыгнул — и вовремя, из ямы полезли сразу двое. Крестики полетели им в лоб; мертвецы с воем упали.

Следующий захохотал за моей спиной. Не оборачиваясь, ткнул колом — потянуло тухлыми яйцами. Очень хорошо, значит, покойник испарился. Колышек, впрочем, тоже исчез. Что поделать, трупный яд слишком силен.

Всхрапнула могила слева. Не дожидаясь, бросил в нее очередной кол. Там заткнулись, но теперь полезли справа, целой кучей. Э, все на одного! Не по-божески! Я дернул меч, и пошла пляска! С размаху разнес одного, мерзкая слизь брызнула на меня. Мертвец оскалился, я ощерился в ответ; покойник тут же перестал улыбаться — он-то рассчитывал убить своим ядом. Не дождешься — меня, как колышек, не возьмешь. Двое откачнулись было, но тут же поперли вперед. Серебряное лезвие, описав восьмерку, развалило трупы на части.

Я вытер меч салфеткой и сунул в ножны. Итак, шестеро готовы.

Но еще шестеро стоят впереди. Гнилая плоть на еле стоящих костях, смрадные ухмылки; в руках покойники держат вилы, сабельки — кто во что горазд. Один вообще однорукий. Я засмеялся — и этим они рассчитывают взять меня? Меня, эксперта по зомби?

Салфетка снежинкой упала из моих рук. Как она гармонично смотрелась рядом с белыми цветами табака!

Зомби шагнули ко мне. Я сунул руку в мешок с крестиками-сюрикенами, и пошел метать. Ровно сеятель, широко разводил руки; только вместо пшеницы сыпалось серебро, а пашней служило кладбище. За упавшими вставали новые, и рассыпались в прах под колышками, святой водой, серебром...Бесконечная ночь, беспредельное кладбище; и я, один среди полчищ мертвецов — сражаюсь за чистоту мира...

Крестики закончились, собирать их некогда. Потряс баллончик — пуст, заправить негде, конечно. Об осине и не вспоминал, это оружие одноразовое.

Покойник впереди сказал: "Гы!" Я закашлялся от страшной вони.

Меч, казалось, стал тяжелее во много раз, плечи ныли. Мертвец не спешил нападать. Высокий, крепче других, он держал меч. Да-да, целый двуручный меч! Может, оставить его? Покойник, казалось, почуял мое настроение — он с надеждой глянул на меня. Я вновь осмотрел его. Труп хорош, стоило бы вернуть к жизни...но что это? У него три ноги! И мясо к тому же отваливается от костей...

— Покойся с миром! — заорал я и замахнулся мечом. Мертвец взревел и бросился на меня.

На подмогу ему кинулись еще зомби. Я вертелся ужом, взрезая, совершая выпады и уколы, раня и убивая. Фонтанами лился трупный яд и летели в стороны куски тел; ночь превратилась в один сплошной кусок тухлого мяса.

Но покойник с двуручным мечом не сдавался. Казалось, чем больше уставал я, тем сильнее становился он. Его убойный палаш порой попадал по своим — исключительно благодаря моей ловкости, и мне очень не хотелось испытать то же, что его неудачливые собратья. С каждой неудачей мертвец свирепел все больше, и все яростнее становились его атаки. Я скакал горным козлом, уже не думая об ответном ударе — лишь бы спастись.

Прыгая снова, я не посмотрел под ноги. И, конечно, попался: мой ботинок застрял в какой-то трещине.

Мертвец дьявольски захохотал. Он подскочил ближе, наблюдая, как я дергаюсь червяком на крючке. Пустые глазницы его загорелись болотным огнем; он поднял палаш. Прощай, жизнь! Я зажмурился и...

И ничего не случилось. Я тихонечко приоткрыл один глаз.

Тихо. Пусто. Кладбище спокойно, бурьян шуршит на ветру. Заросшие памятники стоят под дубами, а на горизонте слабенько алеет. Рассвет!

Мелкая пичуга подала голос. Обыкновенное "чив-чив" звучало симфонией — я жив! И снова победил!

Я жив...уф, а нога-то как болит!

На клавиатуре заклинило клавишу Delete. Вот зараза, опять надо менять! Пепельница заполнилась окурками до предела, а в чашке от кофе остался один коричневый ободок. Отсиженную ногу безобразно кололо; кое-как помассировав ее, я смог подняться.

В окно бил рассвет. Яркое солнце пускало зайчики по комнате, полной сигаретного дыма.

Н-да, опять моя девушка спросит, почему у меня такой вид. Придется сказать как всегда правду, и она как всегда не поверит. Она не способна понять, что такое работа критика! По ее мнению, критик — это сиди, цепляй фразочки и стебайся над орфографией!

В эту ночь я упокоил больше ста рассказов. Откровенно графоманских; неправленных, без сюжета и логики; с разваливающимися на ходу словесными конструкциями и обилием "был, была, оно, она". Ох, ну и работка!

Один рассказ, правда, почти хорош. Хорошая идея, активно развивающийся сюжет. Но стилистика у автора — безобразная! Да и нашествие инопланетян, по-моему, совершенно ему не нужно, все равно как третья нога. Но, это, впрочем, уже отдельный разговор...

30 Июля 2007 г.

Тамара Садовникова

Первый поцелуй

Когда до станции оставалось с десяток километров, поезд неожиданно остановился.

Пассажиры в недоумении— информации никакой, почему стоим, что случилось.

Справа за окном красуется картофельное поле. Нарядные в пору цветения борозды уходят в даль и кажутся бесконечными. С другой стороны торжествует начавшийся сенокос, словно хвастаясь россыпью закрученных по современной технологии катушек душистого сена.

Но сейчас не до этого созерцания: скорей бы, скорей! Сколько лет ждала меня эта дорога в родные края и вот заминка— авария на переезде...

Автобус ушёл без нас. А нам ничего не остаётся, как шагать по жаре пешком девять километров.

Уж сколько лет моего замужества, а всё не привыкну считать Нину своей золовкой, сестрой мужа. Для меня она всё та же любимая подруга детства. За разговорами, воспоминаниями прошли уже четыре деревни.

Исхоженная в юности бессчетно раз дорога лишь местами была узнаваема. Раньше на обочинах её стояли любимые каждой из нас деревья, которое за стройность и высоту, другое за причудливость кроны. А ещё две берёзки и рябина заменяли нам верстовые столбы. По ним определяли, сколько километров остаётся до дома. А теперь всё по-другому, так и хотелось крикнуть: "Здравствуй, племя молодое, незнакомое!"

И деревни тоже другие. Покосившиеся и вросшие в землю дома, такие не были редкостью в наше

послевоенное время, уступили место новым. И сады вокруг них успели вырасти. А окраины некоторых деревень возвысились современными особняками.

Солнце раскалялось всё больше. И рюкзачок мой, дома такой удобный и лёгкий, теперь казался всё тяжелее.

"До чего же хочется пить! Давай зайдём к кому-нибудь, "-предложила Нина. Калитка первого же дома оказалась с колокольчиком, чтобы извещать хозяев о визитах к ним.

"Как в Пенатах,"-подумала я и дёрнула колокольчик. За окном мелькнула чья-то тень. Я позвонила снова.

На крыльце появилась женщина. Мужчина, разбиравший кирпич перед домом, быстро подошёл к калитке

"Здравствуйте! Что вы хотели?"

"Где-то я слышала вроде этот голос," -мелькнуло в голове. И сразу возник ответ: да мало ли голосов похожих?

На просьбу дать водички он ловко зачерпнул её из колодца, снял ковшик, висевший на гвоздике, и подал воду Нине, потом мне.

Лицо немолодого человека чем— то привлекало и удерживало взгляд. "Далеко ли до деревни Беседа",— спросила я . "Три километра, через лес и поле",-ответил он, и глаза наши встретились. Словно молния, обожгла догадка : это ОН, я узнала...

-А теперь, хозяин, узнай меня! Он подошёл ближе и стал напряжённо всматриваться в моё лицо.

— Не узнаёшь?

— Нет...

— " Ну, подумай! Неужели так безнадёжно поработало время — тормошила я усталого человека".

А сама тем временем всматривалась в его лицо. Сколько раз я пыталась представить, каким он стал сейчас через 43 года, но воображение всякий раз рисовало его прежним красивым 24-летним парнем в чёрном костюме, голубой рубашке с васильковым искрящимся взглядом и с велосипедом — таким я видела его в последний раз.

Передо мной был другой человек. Почему-то вспомнился Леонид Куравлёв в каком-то фильме, загримированный и изменённый нарочно, чтобы показать течение времени.

Словно сквозь такой грим слабо проступали прежние черты.

— И всё-таки не узнаёшь?

— Вы Ксения Петровна?

-Какая Ксения Петровна?