Меченый. (Меченый - 1)

— Я его подстрелил! Добива-а-ай!!!

'Сзади... Арбалетчик...' — мелькнуло в голове. А потом мои губы сами собой прошептали: — 'Элмао-коити-нарр...'

...Падающий на голову меч ощутимо замедлился. И я, почувствовав, что могу успеть уйти от удара, прыгнул вперед прямо с четверенек.

Перед глазами мелькнула рукоять выпавшего из руки чекана, сапог все еще бьющегося в агонии 'первого' и, наконец, наголенник Черепа.

Пальцы правой руки сомкнулись на щиколотке, правое плечо врубилось в колено и продолжило движение дальше...

...Воин опрокидывался назад слишком медленно — я успел выхватить из перевязи еще один метательный нож, вогнать его ему между ног и скрутить корпус, уходя от возможного удара сзади. Оказалось, последнее движение было лишним — арбалетчик, простреливший мне плечо, еще только начал тянуться за мечом.

Я тут же вскочил на ноги, подхватил с пола чекан, прыгнул к нему и вбил клюв за левую ключицу. Потом рванул оружие на себя, выламывая кость и разрывая сердечную жилу, и на всякий случай сместился в сторону...

...Силы, ниспосланной мне Благословением Двуликого, было много. Даже очень — при желании я мог бы, наверное, вскинуть на плечи коня или забросить взрослого мужика на крышу сарая. Только я не обольщался. Вернее, помнил, что каждое движение, которое я делал в этом состоянии, выжигало меня изнутри.

'Еще немного...' — пообещал себе я, убедился, что все четыре моих противника мертвы, кинул взгляд на баронессу и, наткнувшись на ее взгляд, попробовал ее успокоить:

— Все будет хорошо...

Ее милость равнодушно пожала плечами и попыталась вытащить руку из-под трупа.

Я пинком откатил тело к стене, помог ей встать, потом подобрал метательные ножи, поднял с пола посох и, почувствовав движение, повернул голову к двери, ведущей в белый зал.

Оранжевый — тот, который собирался 'стоять тут' и который позвал эту троицу — вытаращенными глазами оглядывал коридор. Наткнувшись на мой взгляд, он изо всех сил захлопнул дверь и исчез.

Я криво усмехнулся, потом вспомнил о своей ране и осторожно прикоснулся к плечу...

...Мне повезло. Да еще как — арбалетный болт, выпущенный практически в упор, пробил мышцу над ключицей. Насквозь. И улетел дальше, не задев ни одного крупного сосуда.

Работать левой рукой я, конечно же, не мог, но при должном лечении и покое рана должна была зажить через три-четыре десятины. Без каких-либо последствий.

Ее милость, которая, как все дворянки, обязана была разбираться во врачевании, видимо, пришла к такому же выводу. Так как, мельком оглядев входное и выходное отверстия, принялась оттирать со своих брюк пятно крови.

Решив, что перевязать такую рану можно будет и потом, я скользнул к двери в белый зал, толкнул ее от себя и... услышал далекие крики:

— Подпирайте двери! Быстрее!!!

— Эй, ты!! Тащи оглоблю, живо!!!

— Окна, окна не забудьте!

— Сена сюда, ну-у-у!!!

Я закрыл глаза и провалился в прошлое...

— Еще сена, Осип! А то крыльцо все никак не займется...

— Как прикажете, ваша светлость!

— И прикажи принести вина — горло пересохло... — мужчина, стоящий ко мне спиной, поворачивается, и я еле сдерживаю крик: это Ареник Тьюварр, младший сын графа Виллефорда! А мужчина рядом с ним — его телохранитель Воха Селезень!!!

— Этого не может быть... — шепчу я и прокусываю себе губу.

Ни наследник нашего сюзерена, ни его тень не пропадают, а наоборот, становятся даже четче. И я вдруг понимаю, что все происходящее — не сон.

— Не дергайся, сынок... — еле слышно шепчут на ухо. — Если хочешь жить...

Не понимаю. Ни единого слова. Но слышу в голосе участие. Поэтому перестаю рваться и так же тихо спрашиваю:

— Где Ларка... и мама?

Молчание... Долгое-долгое... Потом тяжелый вздох и шепот. От которого у меня останавливается сердце:

— Там. Внутри...

— За что?!

Это — не я. Это мои губы. Сами по себе... А я поворачиваю голову и смотрю, как стоит тот, кто меня держит.

Коренастый воин в цветах рода Тьюваров виновато отводит взгляд. Я кривлю губы в страшной усмешке и... бью. Между ног. Пяткой. Изо всех сил.

С шеи и правого запястья соскальзывают железные пальцы. Над ухом раздается стон. А потом пропадает в гудении пламени... Пламени, в котором сгорает моя семья...

Делаю шаг... потом второй... Стряхиваю с плеч навалившуюся тяжесть... Не глядя, отмахиваюсь засапожником...Ощущаю, как вздрагивает чье-то тело, прыгаю в огонь и подныриваю под пылающую балку.

По ноздрям шибает жутким запахом горящего мяса, а из сполохов пламени раздается спокойный голос:

— Нас сожгут...

Этого голоса в прошлом НЕ БЫЛО! Я непонимающе вытаращил глаза и вернулся в реальность. К леди Мэйнарии, трупам под ногами и воплям, доносящимся со двора.

Прислушался к своим ощущениям. Пошевелил левой рукой. Потом ухмыльнулся и отрицательно помотал головой:

— Не сожгут. Обещаю...

Глава 15. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Седьмой день четвертой десятины второго лиственя.

...В маленькой комнатке, в которой хозяин постоялого двора хранил кухонную утварь, было тихо и спокойно. Здесь пахло пылью, соленьями и компченостями. Казалось, что стоит прикрыть глаза — и окружающий мир исчезнет, оставив меня наедине с кувшином вина и даруемым этим напитком забвением.

Увы, это было только иллюзией. И убежать от действительности можно было только в Небытие. Дождавшись, пока пламя разгорающегося пожара доберется и до моего убежища.

Нет, страшно мне не было — да, все усиливающееся гудение пламени, звонкие щелчки прогорающих досок и звон лопающейся от жара посуды, доносящиеся через дверь, были предвестниками смерти. Но такой конец жизни давал надежду на последующее Посмертие. А заклание на алтаре Двуликого — нет. Поэтому я почти безостановочно прикладывалась к найденному у стойки кувшину с вином, мысленно благодаря Вседержителя за ниспосланную им Благодать. И стараясь не думать о том, что творится во дворе постоялого двора.

Последнее получалось из рук вон плохо: душераздирающие крики, изредка заглушающие гудение буйствующего пламени, возвращали меня в прошлое. Заставляли переосмысливать пережитое. И наталкивали на неожиданные выводы:

...На лице Теобальда блуждает мечтательная улыбка, а глаза блестят огнем далеких пожарищ. Он выхватывает из ножен кинжал и воинственно вскидывает его над головой:

— Я — мужчина! И совсем скоро пойду в свой первый поход...

Завидую черной завистью. Ибо он — пойдет. А я, женщина, буду месяцами ждать его возвращения, стоя на крыше надвратной башни или сидя в своей светлице с пяльцами и иглой. И никогда не услышу боевого клича мчащейся в атаку конницы, не увижу королевского штандарта, реющего над стеной взятого на меч города, и не почувствую сладости вина из подвалов поверженного врага.

— Ты только послушай! — еле слышно шепчет он, прислушиваясь к очередному тосту графа Рендалла. — Они творили, что хотели, целых трое суток!

Заглядываю в щель между гобеленом и стеной, смотрю на красное, покрытое капельками пота лицо одного из самых известных военачальников королевства и пытаюсь представить, каково это — целых три дня и три ночи делать все, что заблагорассудится.

— ...я взял ее прямо на подоконнике ее собственной спальни! — гогочет его светлость граф Грасс. — Вы бы слышали, как она орала...

Отец ухмыляется. Остальные гости — тоже. А Герта, подливающая вина барону д'Ож, почему-то морщится...

Это замечаю не только я — Тео фыркает, задирает подбородок и кривит губы в презрительной гримасе:

— Вот она дурища-то!

Герта — добрая. Она целых два раза дарила мне леденцы из кленового сахара. Поэтому мне становится ее жалко, и я за нее вступаюсь:

— Она просто не понимает...

Герта понимала. Гораздо больше, чем я, для которой слово 'взял' означало 'на руки'... И знала, что 'право победителя', о котором так красиво рассуждали отец и его гости — это самое обычное насилие.

...— Как говорят в народе, чей меч, того и воля... — постукивая пальцами правой руки по подлокотнику кресла, говорит отец. — То есть чем лучше ты работаешь мечом, тем меньше тех, кто может диктовать тебе свою волю...

— И тем больше тех, кому ее диктуешь ты... — поддакивает ему Теобальд. Потом грозно хмурит брови, выдвигает вперед подбородок и басит: — Первое, что я сделаю, когда вырасту — это захвачу Норред...

— Почему именно его?

— Название нравится... — подумав, признается брат. — Вот и захвачу...

Отец приподнимает бровь и... ехидно усмехается:

— Что ж, не самая худшая причина! Ибо...

— ...кто сильнее — тот и прав! — хихикает Тео... — А раз сильнее — я, значит, буду делать то, что хочу...

'Кто сильнее — тот и прав...' — думала я, прислушиваясь к происходящему во дворе. — Поэтому-то оранжевые и творят, что хотят. Прямо тут, в Вейнаре. И плевать хотят на закон, короля и заветы Вседержителя...

...Когда входная дверь начала ощутимо темнеть и обугливаться, а в узенькую щелочку под ней начали заглядывать языки пламени, вино в кувшине неожиданно закончилось.

Перевернув кувшин над кружкой и с тоской глядя на последние рубиновые капельки, срывающиеся в короткий полет, я вдруг обратила внимание, что не слышу ни криков, ни звона стали. И осенила себя знаком животворящего круга в благодарность за избавление от Бездушного.

Увы, Вседержитель смотрел не на меня, так как буквально через пару мгновений входная дверь разлетелась вдребезги, и передо мной предстал Кром Меченый собственной персоной.

Время остановилось. Я ошеломленно смотрела на слугу Бога-Отступника, залитого кровью, как забойщик скота на бойне, на иссеченный нагрудник и разодранные на бедрах штаны, а он — смотрел на меня. И улыбался! Не замечая, как бушующее в коридоре пламя лижет его волосы и превратившийся в лохмотья плащ!!!

Рука сама собой начертала отвращающий знак, и время продолжило свой бег. Раза в два быстрее, чем надо: метнувшись ко мне, Кром вцепился мне в лицо окровавленными ручищами, уставился в глаза безумным взглядом и... улыбнулся:

— Ларка, я успел!

Потом сорвал с себя плащ, набросил его мне на голову, сгреб в охапку и еле слышно выдохнул:

— Чтобы не обожгло...

'Ларка — это кто?' — запоздало подумала я. И закусила губу, чтобы удержать на месте желудок: от Меченого тошнотворно разило кровью, нечистотами, жженным волосом и чем-то еще. Ничуть не менее гадким...

...Одна из многочисленных дыр плаща оказалась напротив моего правого глаза. Я припала к ней и увидела сплошную стену из пламени, стоящую между нами и белым залом.

Нет, пламя не стояло. Оно двигалось! К нам навстречу. И в его извивах я вдруг увидела ухмыляющееся лицо Двуликого!!!

— С-с-стой... Вс-с-се равно не уйдеш-ш-шь... — зашипело оно, а потом прыгнуло ко мне. И я, зажмурившись, изо всех сил вжалась лицом в широченную грудь Бездушного...

...— Приведу лошадей... Жди... — пробормотал Кром, опустил меня на что-то твердое и выпутал из плаща.

Я криво усмехнулась, кивнула и... забыла про его существование: в паре шагов от меня, на охапке сена, сброшенной со стоящей рядом телеги, лежала девчушка лиственей двенадцати.

Разодранное платье, исцарапанные и покрытые черными пятнами бедра, бесстыже выставленная на всеобщее обозрение грудь. И мертвый, лишенный всякого намека на мысль, взгляд.

По ее щекам текли слезы, а худенькие плечи содрогались от рыданий.

— Че ревешь, дуреха? — раздраженно спросила у нее скрюченная старуха, деловито обшаривающая тела оранжевых. — Такова наша бабья доля...

Девчушка не отреагировала. Тогда старуха помянула Двуликого, подскочила к девчушке и залепила ей увесистую пощечину:

— Уймись, тебя ж просто ссильничали! А могли и убить...

— Лучше б убили...

— Тьфу на тебя, малахольная! — заверещала старуха. — Мечтать о смерти — грех!!!

'Мечтать о смерти — грех...' — повторила я. Потом покосилась на Крома, деловито седлающего лошадей, и криво усмехнулась: — 'И убивать — тоже. Тогда что же мне делать?'

...'Волки опасны только зимой. Когда им не хватает еды...' — подумала я, невесть в который раз пытаясь заставить свою кобылку двигаться хоть немного быстрее. Потом посмотрела на пятна крови на одежде Меченого, едущего передо мной, и вспомнила, что хищники чуют ее запах за много перестрелов. И способны сутками преследовать слабеющую жертву.

'Они преследуют ЕГО!!!' — мысленно воскликнула я и аж подпрыгнула в седле. — 'Значит, если я тихонечко сверну в сторону, то стая продолжит двигаться за ним!!!'

Мысль казалась здравой несколько мгновений. А потом я сообразила, что волки чуют не только кровь, но и слабость. И не только нашу, но и наших лошадей. Значит, стая может и разделиться. И тогда мне будет суждено умереть от их клыков.

Представив себе такой конец, я задохнулась от понимания: Вседержитель испытывал меня на прочность, раз за разом подсовывая мне возможность выбора между потерей души и какой-нибудь ужасной смертью!

'Чем сильнее избранник Бога-Отца, тем сложнее испытания, которые ему приходится пройти по дороге к господу...' — вспомнила я слова покойного брата Димитрия. — 'Если избранник остается тверд в своих убеждениях, то ему даруется Божественное Благословение. Если же нет — он становится Отверженным...'

Честно говоря, я сомневалась в том, что стала избранной. И, будь у меня выбор, предпочла бы Благословению после испытаний спокойную жизнь в Атерне. Но страх стать Отверженной заставил меня вскинуть голову и оглядеться. Пытаясь понять, в какую сторону мне надо ехать, чтобы добраться хоть до какого-нибудь жилья.

Куда ни падал взгляд, лес был одинаково черен и тих. А звезды, проглядывающие сквозь ветви над головой, говорили о чем угодно, кроме направления.

'Жаль, что я — не мужчина...' — подумала я, осенила себя знаком животворящего круга, собралась с духом... и легонечко потянула повод на себя.

Кобылка всхрапнула... и продолжила двигаться дальше. Видимо, пытаясь отсрочить свою гибель на зубах волков.

Потянула сильнее... и услышала тихий голос Меченого:

— Все... Приехали...

Я вздрогнула, затравленно огляделась по сторонам и непонимающе уставилась на слугу Двуликого: вокруг был все тот же лес, до смерти осточертевший мне за сутки непрерывной езды по бездорожью. И ни домов, ни сараев, ни самого завалящего шалаша!

Тем временем Бездушный сполз с седла, с трудом закрепил за спиной свой посох, вытащил из ножен кинжал и... деловито перерезал глотку своей кобылке!

Та рухнула на землю и забилась в агонии. До смерти перепугав мою лошадь.

Почувствовав, что животное находится на грани сумасшествия и вот-вот понесет, я спрыгнула на землю и возмущенно зашипела:

— Ее-то за что, изверг?!

Бездушный пожал плечами и, повернувшись ко мне спиной, покачиваясь, двинулся во тьму.

Снова завыли волки. На этот раз — совсем близко.

'Все, догнали...' — обреченно подумала я. Потом уставилась на черное пятно, расплывающееся вокруг кобылы Крома, и... сообразила: Меченый пытался задержать стаю. Хотя бы на какое-то время...