— Пожалуй, нет, — сказал Завадский.
— А придётся. Вы мне понравились, Валентин Петрович. Трезвый, неглупый, управляемый человек. Единственная серьёзная слабость — привычка к интеллектуальному комфорту. Но это лечится, — он поощрительно улыбнулся.
— Вот значит как? — Завадский попытался добавить в голос скепсиса. Получилось не очень убедительно. — Хорошо, допустим. Я люблю интеллектуальный комфорт. И хочу, чтобы мне его обеспечивали хотя бы по минимуму. Окажите мне эту маленькую любезность, пожалуйста. А то после сегодняшнего... — он поискал подходящее выражение, но не нашёл, — у меня будет несварение мозгов.
— И чего же вы конкретно хотите? — заинтересовался Горбовский.
— Расскажите историю Вандерхузе. С начала до конца. Без намёков, двойных смыслов, подвешенных вопросов. У вас же в голове она есть. Потому что вы нормальный человек, — тут он немного запнулся. — Да, человек. И тоже любите интеллектуальный комфорт.
Горбовский немного подумал.
— Водички мне ещё налейте, — попросил он Григорянца. — Ну что ж, Валентин Петрович, в чём-то вы правы. Давайте я вам расскажу то, что знаю и как вижу. А коллеги, в случае чего, поправят. Только начать придётся издалека. С Целмса и Сикорски. В данном случае без этого никак.
— Слушаю очень внимательно, — сказал Валентин Петрович, усаживаясь поудобнее.
— В общем так, — начал Горбовский, закидывая руки за голову. — Вы, наверное, заметили, что наш друг Рудольф несколько недолюбливает своего тёзку.
— Кажется, это называется "ненавидит", — заметил архивариус.
— Ну или так. Причин он приводит много разных, но это скорее поводы. А вообще-то всё началось как чисто личная неприязнь. Возникшая во время совместной работы. Причём на совершенно пустом месте. Хотя, может, и не на совсем пустом. Видите ли какое дело... Целмс родился на Тагоре, всё детство провёл там. И вырос похожим на тагорянина. Например, совершенно не агрессивен. Очень рационален. Умеет вызывать симпатию. Его все любили. Но была у него одна нехорошая привычка. Смеяться над тем, что ему казалось смешным. В том числе над людьми. Причём без злобы, этого за ним не водилось. Просто — ну вот смешно же, почему бы не посмеяться... Понимаете?
Завадский задумчиво кивнул. рассматривая пейзаж в окне. Там снова был склон, залив и развалины. Небо, правда, было вечернее — налитое синевой, с просвечивающим сквозь синеву молодым месяцем. Рядом с ним светилась красная звёздочка космической станции.
— А у нашего Руди Сикорского есть одна слабость, — продолжил Горбовский. — Он терпеть не может, когда над ним смеются. Любое другое отношение его устраивает. Особенно страх и ненависть. Он обожает, когда его боятся и ненавидят. Ему это придаёт веса в собственных глазах. Но только чтобы не смеялись. Этого он не переносит даже в гомеопатических дозах.
— Дозах чего? — не понял Валентин Петрович.
— Не обращайте внимания, устаревшая лексика... Ни в каких дозах, даже в самых маленьких. А Целмс, на своё несчастье, регулярно над Сикорски подтрунивал. Причём очень тонко и едко. Знаете, откуда у Руди бабочка на резинке? Целмс поглумился. Сикорски, когда раздобыл этот свой древний пиджак от Маркса и Спенсера, только в нём и ходил. Очень ему нравилось быть элегантным. А Целмс посмотрел на это и сказал, что для полноты образа нашему Рудольфу не хватает перстня с печаткой, бабочки на резинке и малиновых носков...
Завадский представил себе Сикорски в малиновых носках и невольно фыркнул.
— Вот-вот. Видите? Руди, когда про это услышал, очень обиделся. И с тех самых пор специально носит бабочку на резинке. Дескать, вот вам.
— Как-то мелко, — сказал Валентин Петрович.
— Ну в общем да. Но Целмс его вот таким манером подкалывал постоянно. Особенно в связи с Леной. Я имею в виду нашу Лену.
— Сикорски за ней ухаживал, — сказал Валентин Петрович. — Ну так она его отшила.
— Ну да. Просто во время ухаживания Сикорски почти убедил себя, что Лена всё-таки уступит. Ходил сам не свой, с работы бегал, цветы дарил, подарки делала... А Целмса это почему-то очень забавляло.
— Не только его, наверное, — задумчиво сказал архивариус.
— Наверное. Но Сикорский всё списывал именно на Целмса. Даже свою финальную неудачу.
— Они друг другу не подходят в принципе, — уверенно сказал Валентин Петрович. — Это и дураку ясно. Непонятно, зачем он вообще за ней бегал.
— Потому что девочка из хорошей семьи, — сказал Комов. — У Руди на этом месте...
— Давайте всё-таки не будем совсем уж углубляться в эти темы, — предложил Горбовский. — Это, в конце концов, некрасиво.
— Я архивный работник и очень люблю углубляться во все темы, — напомнил Завадский. — И что вы там говорили об интеллектуальном комфорте?
— Да банальная история, — сказал Горбовский. — У Сикорски вместо мамы была яйцеклетка из генобанка, а вот отец настоящий. Был. Погиб, когда сыну было десять лет. Ну то есть как погиб? Умер. На Пандоре. На банальном туристическом маршруте. Cтрекавица цапнула. А он не заметил.
— Потому что был пьян, — с осуждением сказал Комов.
— Вообще-то на туристическом маршруте есть алкоконтроль, — объяснил Горбовский. — Но они там расслабились, давно никто не нарушал. Был скандал, маршрут закрыли...
— И что? — не выдержал Завадский. — При чём тут семья?
— Отец Сикорски пил. Потому что работал на водорослевой ферме. За неимением хоть каких-нибудь дарований. А его родной брат — Клод Сикорски. Очень известный релевантолог и структуральный лингвист. Маленький Руди у него дома бывал. Ну сами представляете, что он там видел — интеллектуальная атмосфера, ученики, уважение... вот это вот всё. Дальше понятно?
— В общем-то да, — признал Завадский.
— Ну и раз мы уж об этом заговорили. Было ещё вот что. Сикорски понимал, что академического учёного из него не вышло бы в любом случае. Его таланты лежат в несколько иной плоскости. Но ему всё-таки очень хотелось отметиться. И вот однажды написал он статью по теоретический истории. Долго трудился, штудировал источники, работал над стилем... В последний момент решил подстраховаться и подписал псевдонимом. Ну таким, довольно условным. И через свои связи пробил к публикации в престижном иэишном сборнике. В смысле — Института Экспериментальной Истории.
— Я понял, — архивариус нетерпеливо мотнул головой.
— Так надо же было такому случиться, что статья попалась на глаза Целмсу. А там затрагивалась тема, которая того интересовала. И она ему не понравилось. Так он, зараза такая, не поленился написать рецензию.
— Разгромную? — предположил архивариус.
— Не то слово. Издевательскую. Хотя текст блестящий, надо отдать должное. Сикорски был в ярости.
— А Целмс знал, что это статья Сикорски?
— Вряд ли. Ему было всё равно, кто автор. Сикорски считает иначе. С тех пор он ничего научного не писал. Но запомнил.
— Я бы на его месте тоже запомнил, — признался Завадский.
— Вот именно. А Руди не просто запомнил. Он вообще-то мстительный. И принялся портить Целмсу жизнь. Сначала по мелочам. Потом подставил его по-крупному. При этом на словах его всячески нахваливая и всем давая понять, что они заодно.
— "Шпага Сикорски" — вспомнил доселе молчавший Григорянц. — Так его называли.
— Сикорски это выражение сам и запустил, — прокомментировал Славин.
— Ну может быть, — согласился Горбовский. — Так вот. Как-то раз Целмс работал на планете Лу. Выполнял задание, которое курировал Сикорски. И что-то там такое между ними произошло нехорошее. Я думаю, Сикорски отдал Целмсу сомнительный приказ, а потом выставил его как инициативу самого Целмса. Очень уж ему хотелось, чтобы тот облажался.
— Рудольф не мог так поступить, — мрачно сказал Григорянц. — Вы его так выставляете нехорошо, а он хороший человек. Я с ним коньяк пил.
— Коньяк замечательный, — сказал Горбовский. — И наш Рудольф тоже. Он ведь не стал Целмса сразу убивать. Он его, наверное, даже простил бы. Если бы тот осознал положение и принял вину на себя. Но Целмс полез в амбицию, стал доказывать, что он прав. А Рудольфа публично обвинил в некомпетентности и преследовании его, Целмса, лично. Даже до меня дошёл. И регулярно заявлял, что он этого так не оставит. Из чего Сикорский сделал вывод, что он способен в случае чего и к общественности обратиться. Ну и послал к нему убойную команду.
— А просто стереть память? — предложил Завадский.
— Сикорски решил убить, — лежащий на диване Горбовский сделал странное телодвижение. — Формально — имел право. Целмс документ о снятии ответственности подписывал. Хотя, конечно, по нашим распоняткам это слишком. Такие люди, как Целмс, бесценны... Но чего уж теперь-то.
— Судя по тому, что Целмс до сих пор жив, — предположил Валентин Петрович, — команда вернулась ни с чем.
— Не вернулась. Целмс их ликвидировал, — сказал Горбовский. — Хотел бы я знать, как ему это удалось... Тела так и не нашли. И самого Целмса — тоже. Он исчез. И с тех пор нам всячески пакостит. Причём работает в основном на цыган. Но не только. Берётся и за разовые акции, и за операции. Проектирует социальные системы. В том числе ту самую, на Саракше. Называлась Островная Империя. Которая произвела на нашего Руди такое впечатление. По мне так ничего особенного. Вариант кастовой меритократии. Хотя, надо признать, довольно остроумный и успешный. Сикорски там всех положил атомными бомбами. Выдав это дело за местные разборки. Но это так, чисто для общественности, если она когда-нибудь сунет нос туда. А Целмс, по его мнению, ответил на это разрушением системы излучающих башен. Ну, где собак держали. Сикорский считает, что это был ответный ход. А я уверен, что нет. Просто Руди в тот момент работал на голованов.
— Вот этот момент мне тоже непонятен, — сказал Завадский. — Я так понял, что голованов использовали как живые генераторы. Если они делали что-то не то, их наказывали. Простая система. В чём её уязвимость?
— Целмс как-то сумел организовать одновременную депрессионную атаку, — сказал Комов. — То есть в условленный день в момент сеанса большая часть голованов, вместо того, чтобы излучать что велено, начала генерировать депрессионное излучение. Тем самым нейтрализовав охрану и вообще всех, кто мог помешать. А дальше работали мобильные группы.
— Чьи? — не понял Завадский.
— Кто их знает, — ответил Комов. — Видимо, из кого-то, кто не поддавался излучению. Хотя защита там не особо сложная, просто знать надо, как... Так что, наверное, просто навербованные местные. Которые собак из клеток выпускали, а излучатели взрывали. В столице, говорят, рвануло так, что на полкилометра все стёкла полопались.
— А сейчас с ними что? — не отставал Завадский.
— Планету забрала под себя ваша любимая контора, — напомнил Горбовский. — Так что формально я ничего не знаю. Фактически же... Думаю, просто перемёрли. Я имею в виду аврорианцев.
— У Вандерхузе написано, что там была какая-то война, и они немножко ожили, — напомнил архивариус.
— Очень сомневаюсь. Хотя версия Вандерхузе ведь откуда-то взялась... Странно, что цыгане там не отметились. На той же Надежде они вовсю ловят детей. Практически открыто. Что-то в их сознании им нравится. Разлакомились. Мы, кстати, решили не скрывать. Так и говорим — Странники на Надежде охотятся за детьми.
— Это всё очень интересно, но что же случилось с аврорианцами на Саракше? — сказал Валентин Петрович.
— Честно говоря, не знаю. И копаться мне в этом неинтересно. Давайте дальше.
— Давайте, — согласился Завадский.
— Итак, Сикорски. Охота на Целмса всё больше захватывала воображение нашего друга. Хотя, конечно, в этом был элемент игры на публику. Сикорски себе в роли преследователя нравился. Меня это до какого-то момента тоже устраивало. Хотя, когда он потёр память всех бывших сотрудников Целмса, чтобы они забыли целмсовы шуточки — это было несколько слишком. И удаление статей из БВИ — тоже. У Целмса были блестящие работы.
— Из-за той рецензии? — удивился Завадский. — Но вы-то? Вы-то почему всё это позволяли? Вот эти стирания памяти... изъятия документов... Это же просто не знаю что...
— Позволял, а что делать? Совершенно не с кем работать. У моих коллег должны быть определённые личностные качества. Которых не должно быть у всех остальных людей. Такой вот парадокс. И людьми, этими качествами наделёнными, я разбрасываться не могу. К тому же именно насчёт Сикорски у меня было предчувствие. Что он когда-нибудь очень сильно понадобится. Короче, я ему мирволил. Но я не ожидал, что он осмелится на что-то серьёзное. А он осмелился.
— Шли манёвры, — сказал Комов. — Очень хорошо законспирированные манёвры. "Зеркало — три".
— Я что-то слышал... от коллег, — обтекаемо сказал архивариус. — Синхронные действия всех оборонных систем?
— Вроде того. Геннадий Юрьевич мог бы объяснить, но зачем? Сейчас нам важно, что сделал наш Руди. С его точки зрения, он немножко нахулиганил. Влез в систему управления "Зеркала" и кое-что там изменил. Видите ли, "Зеркало" должно было скопировать несколько отдалённых областей пространства. Мы точно знали, что там находится, всё было подготовлено. Сикорски добавил к списку ещё один пункт. Кусочек экватории тяжёлой звезды, к которой очень трудно подобраться извне. Руди был почти уверен, что где-то там находится секретная станция Целмса. И рассчитывал заполучить или её копию — или, того лучше, копию самого Целмса.
— Намерения понятные, — оценил архивариус.
— Вот только он не знал, что в этой экватории может находиться что-то ещё, — в голосе Горбовского прорезалась что-то вроде нервозности. — Чего копировать ни в коем случае нельзя.
— Дайте я угадаю, — попросил Завадский. — Секретная лаборатория ДГБ? Станция Странников? Энергоустановка?
— Маленькое судно, — тихо сказал Горбовский. — Очень маленькое частное судно. Тагорянское судно.
Архивариус немного подумал.
— Эъньээ хакта еЕэе-хАань юм"дахщ вагур? — спросил он по-тагорянски.
Горбовский иронически воздел руки вверх.
— Ну не то чтобы сразу такой уровень. Но в целом да. На корабле присутствовала представительница Правящей Семьи. Четвёртая в очереди наследования трона Тагоры.
— Н-да, — оценил архивариус. — Если бы возникла копия... вышел бы неприятный казус.
Леонид Андреевич внезапно закашлялся. Приподнялся, сел, запил водой.
— Извините, — сказал он. — Ах да, вы же любите точность. У тагорян есть физиологическая реакция на непредвиденную ситуацию: спазм лёгочного клапана, чтобы сохранить кислород в лёгких. Мы же земноводные. В переводе на земные реалии: вы меня сильно удивили, я поперхнулся. Назвать политический кризис "неприятным казусом" — это очень, очень мягко сказано. Я уже не говорю о своей семье...
— Ну почему же вы о ней не говорите? Мне всё интересно, — Валентин Петрович решил, что ему можно ещё немного метаксы, и он передал бокал Григорянцу. Тот понял правильно и плеснул ещё на палец.
— Интересно ему... — проворчал Горбовский. — Семью бы уничтожили. Моих родителей и меня лично сожгли бы, остальных — стерилизовали.
