| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
"ЕЛЕНА СТЕПАНОВНА СКОНЧАЛАСЬ СЕГОДНЯ ТЧК ПОХОРОНЫ ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ ТЧК ЛЮДА".
Я долго колебался, не решаясь показать телеграмму Кате. Конечно, мать — это мать, но мы всего провели десять дней на юге. За жилье уплачено вперед.
Я решил сказать Катерине о телеграмме завтра утром. Но с утра сегодня я не решился, а опять зайдя на почту, сделал вид, что только-только получил телеграмму.
Катя заплакала, сказала, что надо ехать в Москву. Но потом вдруг сказала:
— Но чем мы можем помочь? Да и билеты поменять трудно — телеграмма-то не официальная. Да я и все равно уже не успеваю на похороны... Как-то все глупо... Я же ведь тетю Пану из Заволжска специально вызвала, да и Люда там... Может, Сережу вызовут из Ленинграда... А ты, Павел, что думаешь?
— Я не знаю... Но телеграмму мы получили. Нужно что—
то решать и сообщить в Москву, едем или нет.
— Ну, телеграмма могла и не придти, или ее могли не в тот ящик на почте положить... Не на ту букву, например...
— Значит, молчим, как будто ничего не знаем, да?
— Ну, а что ты предлагаешь?
— Катя, я не знаю. Это твоя мать, тебе и решать...
И вот опять обман... Как я устал чувствовать этот постоянный гнет неправды, как он мешает жить!
Сережа. 1956, 21 июля
Вчера после работы я получил телеграмму от Люды о том, что умерла моя бабушка — мой самый близкий человек на Земле...
Я тут же помчался на Московский вокзал, купил билет на "Красную стрелу". С билетами в день отъезда было туго, пришлось впервые в жизни купить билет в "буржуйский" СВ. А на вечер у меня был давно уже куплен билет в Ленинградскую филармонию на "Реквием" Моцарта.
После суеты с билетом на Москву, до меня только уже в зале филармонии дошло, какая трагедия произошла в моей жизни: я потерял человека, которого любил больше всех в моей жизни. Бабушка была мне самым близким человеком. Она много мне рассказывала о своей жизни, беседуя всегда, как со взрослым. От нее я узнал массу библейских притч, она воспитала во мне христианский дух, хотя я так никогда и не смог принять идею Христа как Божьего сына — это всегда казалось мне нарочито притянутым за уши. Она и сама верила в Бога своеобразно: она относилась к Богу как к высшей силе, которая творит не только добро людям, но и много зла. Она приводила примеры этой несправедливости Божьей, который забрал преждевременно ее мужа, был так несправедлив к родителям моего отца. Но при этом она говорила мне: "Но то, что творит Бог — это на его совести. А ты, несмотря ни на что, должен творить добро. Бери пример со своего отца: он хоть и неверующий, но истинный христианин". Так я и не понял, зачем же нужен Бог, если ты сам решаешь, что надо творить добро и любить ближних. Разве это не есть естественный закон нормального человеческого общежития?
Одним словом, бабушка моя была человеком, который учил меня добру и любви к ближнему.
Я сидел в полумраке зала, все эти воспоминания проносились передо мной, музыка надрывно рыдала, и я беззвучно плакал вместе с ней. Слезы стекали по моим щекам. Руки были сцеплены до боли...
Из Филармонии я по Невскому пошел на вокзал.
Время еще было. Был теплый июльский вечер, который своим ветром ласкал и пытался меня утешить... В голове
продолжали звучать пронзающие душу Моцартовы звуки...
Сегодня, когда я приехал домой, дверь мне открыл Гурий Владимирович Ласточкин, единственный, которого смогла разыскать Люда по телефону. В плотно зашторенной комнате молча сидели у открытого гроба Люда и Прасковья Степановна. Откуда-то лилась тихая всепроникающая музыка. Оказывается Гурий, ожидая меня, поставил "Реквиемом". Я подумал: что за сверхъестественное совпадение?.. Не знаю...
К концу дня приехали и Ксения с Виктором. Телефона у них не было, а срочную телеграмму от Люды они получили только вчера вечером.
Гурий отозвался на Людин звонок сразу же и еще вчера вечером, бросив все, примчался. Он успокоил Люду и отослал ее на время похорон к родителям: не дай Бог переживания спровоцируют преждевременные роды. Оставив с покойницей тетю Пану, сам он окунулся с головой в похоронные дела. Когда наступила ночь, он послал тетю Пану отдыхать в другую комнату, а сам сел около гроба и при свечах просидел всю ночь.
Вот и сегодня я едва уговорил его хоть немного отдохнуть после тяжелого дня и бессонной ночи. Он долго сопротивлялся, но как только сел в кресло — заставить его лечь было невозможно — тут же уснул глубоким сном праведника.
Наступила моя пора ночного бдения. Ксения с Виктором тоже присоединились ко мне. Ксения все время тихонько плакала, а Виктор, обняв ее за плечи, беззвучно ее успокаивал...
Катерина. 1957, 1 января
Вот и очередной Новый год наступил... Провели мы его с Павлом вдвоем, если не считать Павлика. Друзей у Павла на работе практически нет, хотя относятся к нему сослуживцы неплохо. С соседями контакты как-то не наладились. Только Сергей с Людой забежали где-то пол-одиннадцатого на десять минут, выпили с нами по бокалу шампанского за уходящий
год и помчались справлять Новый год со своими институтскими друзьями.
Сережа с Людой после рождения дочки живут у ее родителей. Люда, было, заикнулась, что, может, после смерти мамы они смогут остаться у нас, но я была категорически против: ведь когда-то и нам с Павлом пожить надо одним! Я прямо так ей и сказала. На следующий же день, когда я вернулась из магазина, то нашла записочку от Сергея:
"Спасибо за все. Не смеем более мешать своим присутствием. С."
Конечно, как-то плохо все получилось, но они молодые, им проще — у них все утрясется!
Люда тут однажды проговорилась, что они с Сережей довольно часто ездят к Михаилу. Я знаю, что у него молодая жена, говорят красивая и с хорошим характером. А чего ей быть с плохим характером? С двумя детьми, ни кола, и двора, а подцепила такого мужика! Да она на него молиться должна — вот тебе, откуда и хороший характер!
И вот сидим мы с Павлом за кое-как накрытым праздничным столом, хотя стол ломится от всяческой снеди. Вот уже по телевизору показывают Спасскую башню... "С Новым годом, дорогие товарищи! С новым счастьем!"
Ну, а как насчет старого счастья? Было ли оно? Я всю жизнь металась в поиске этого счастья, думая, что вот-вот это счастье и вырастет, как гриб после дождя... Но вот уже сорок шесть... Больше того, что имею, уже больше не получу от жизни. Настала пора терять, а не находить. А много ли я имею? Счастлива ли я?
Да какой смысл задавать себе все эти вопросы? Надо жить! Я получила, наконец, к чему стремилась в молодости. То это или не то, к чему я рвалась — какая теперь разница: время вспять не повернуть...
Сережа. 1957, 30 августа
Моей дочке, Свете, исполнился годик. Мы сейчас с нейодни: Люда загремела в туберкулёзный санаторий в Аразиндо, в бывший царский дворец, построенный для одного из наследников, страдавших чахоткой. Врачи сказали, что это надолго, может быть, месяца на три.
Живем мы все там же, у Людиных родителей: на тамошних восемнадцати квадратных метрах появился еще один жилец — наша дочка. Можно было бы, вроде, рассчитывать на расширение и получение маленькой квартирки, но по иронии судьбы, в очередь на улучшение жилищных условий ставят только тех, у кого меньше трех квадратных метров на человека, а у нас площадь 18,3 на шесть человек! Какие-то сотые доли мешают...
Жизнь у меня не из легких: утром надо Свету отвезти в ясли, после работы забрать, потом нянькаться, читать книжки... Конечно, без тещи я бы, наверное, не выжил: она и готовит, и стирает, и со Светкой много времени проводит...
На беду, в яслях Света подцепила стоматит: болезнь весьма неприятная. Участковая врачиха выписала "синьку" — противный кристаллический порошок ядовито ультрамаринового цвета. Дать такую гадость собственному ребенку, не испробовав его на себе, я не имел никакого морального права. Рассудив, что моя доза должна быть раз в пять выше, чем детская, я проглотил пять порошков. Губы, язык у меня стали темно синими, зубы — голубыми, но жив остался. На работе надо мной потешались, но к самому факту жертвенного эксперимента отнеслись с уважением и интересом.
Вечером в кухне меня случайно встретила соседка и попросила больше не выливать чернила в унитаз, поскольку они оставляют плохо смываемые синие следы... Я страшно смутился и объяснил, что я не выливаю чернила, а... писаю ими. Действительно, после моего эксперимента с глотанием порошка я дня два писал темно синими чернилами, которыми хоть авторучку заправляй!
Соседка безудержно хохотала аж до слёз... Вот так мы и живем: трудно, но весело!
Михаил. 1957, 23 октября
Мы живем уже почти три года в Ногинском Академгородке. Мне нравится работа здесь: в спокойном академическом
ритме мы решаем интересные и полезные для промышленности проблемы. Мне даже нравится, что мы живем не в самой Москва, а в городке-сателлите. Даже улица у нас называется "Березовая аллея"... Квартира наша на первом этаже, но это даже хорошо: перед окнами нашей квартиры Мария устроила настоящий цветник: здесь есть все — и кусты шиповника, которые служат одновременно живой колючей оградой от незваных гостей, и многолетние и однолетние цветы, и аккуратненькая травка, как на английском газончике. Только-только сошли хризантемы, хотя и не без помощи "пиратов", вторгшихся в наши владения за соблазнительными осенними цветами. А по весне у нас расцветают и маки, и анютины глазки, и всевозможные маргаритки...
Одним словом, живем мы, как в раю, не хватает только Древа познания, но оно нам и не нужно: Адам с Евой давным-давно съели свое яблоко!
Я никогда не думал, что возможен такой необычный сплав небесной светлой любви и простой земной радости плоти. Теперь я понимаю, что одно без другого, по меньшей мере, убого!
Луна. Цветы. Мерцанье свеч.
Твои глаза... Твои ланиты...
И волосы твои обвиты
Вокруг твоих покатых плеч.
Мерцанье свеч. Цветы. Луна.
И рук волнующих извивы.
И в темноте едва видна
Ты вся изгибом дивной ивы...
Луна. Мерцанье свеч. Цветы.
Ланиты, волосы и плечи...
Всё в этом мире — только ты!
И пусть всю ночь пылают свечи!
Сережа. 1957, 20 октября
Сегодня я со Светланой пошел к своему школьному другу, Лене в тот самый дом, где и я когда-то жил. Иду я по лестнице на третий этаж, несу Свету на руках, и вдруг... Навстречу мне спускается Алла!
Я, как всегда, застыл, как вкопанный, сердце мое заколотилось почти так же, как в давние детские годы! И опять я бы так и не вымолвил слова, если бы не она.
— Здравствуй, Сережа! Это твоя дочка такая большая?
— Да, Алла, ей уже годик.
— Как ее зовут?
— Светлана...
— Красивое имя... А какая симпатюшечка!
— А у тебя, я слышал, сын уже большой, ему около
пяти?
— Да, пять с половиной... Ну, я бегу! Мне нужно очень многое успеть сделать. Очень было приятно тебя встретить,
Сережа. Пока!
— До свиданья, Алла!
Вот тут я понял, что не зря говорят "Первая любовь не ржавеет": столько лет прошло, а в груди еще смятение живет! А Алла — молодец! Она повела себя так, будто мы всю жизнь были самыми лучшими друзьями и не виделись каких-нибудь пару недель! А может, тогда, в далеком-далеком детстве, мне не казалось, что между нами натянута какая-то ниточка, а может, она действительно была?..
Михаил. 1959, 18 августа
Сережа со своими приехал сегодня на мой день рождения: сегодня вторник, поэтому они с Людой ушли с полдня с работы, а на завтра взяли отгул. Мария испекла традиционный яблочный пирог — она восстановила старую семейную традицию семьи Макаровых, за что я ей бесконечно благодарен.
Собственно, она все делает так, что у меня постоянно поддерживается повышенное настроение. Я обо всем этом рассказал Сереже с Людой, что им очень понравилось: они тоже решили завести какие-нибудь свои традиции. Тогда Мария рассказала им о том, что мы с ней каждое седьмое число отмечаем "месячину" нашей свадьбы. Это вообще привело ребят в восторг.
С легкой руки Марии, мы с Сережей начали рисовать. Он, правда, когда-то еще в школе учился частным образом у учителя рисования, но дальше этого не пошло. Нужно сказать, что те уроки не прошли все же даром: у Сергея хорошая композиция рисунка, умело подобранная цветовая гамма, поставлена рука. Я же леплю все, как попало, по наитию.
Спасает общая культура и любовь к импрессионистам: много насмотрелся, что-то запало в память, но вот техники явно не хватает, поэтому я обычно предпочитаю копировать, а не рисовать с натуры.
Когда Сергей приезжает, мы уходим из дома где-нибудь перед обедом часа на два порисовать, а в основном, чтобы пообщаться, поговорить по душам. Так же было и сегодня.
Мы опять рисовали "на пленэре": вдали через речку виднелась убогая подмосковная деревенька. А у меня почему— то перед глазами всплыл образ одной из картин моего любимого Мориса Вламинка, которая мне нравится больше всего: броские красные крыши под тревожным свинцовым небом... Я рисовал, а в голове слагались стихи.
Вьется дорога.
В небе душно.
Тревога!.. Тревога
Закралась в душу...
Рвутся деревья
Ветвями все выше.
Вдали — деревня
С красными крышами.
Незряче, слепо
Свинцовое небо.
Лишь света полоска
Надеждою броской...
Сережа. 1959, 18 августа
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
