"Днем казак,ночью-волк" Роман.Приключения.

Перед палаткой сотника, они спрыгнули с коней, передав их подбежавшему коноводу. Когда Дорошенко вошел внутрь, Богдан вполголоса сказал молодому джуре, дежурившему у входа:

-Ко мне никого не впускать!

Когда чарки с горилкой были наполнены, Дорошенко сказал:

-Нехай земля им будет пухом, добрые были казаки! Такое дело совершили, что не каждый бы отважился.

Выпили, не чокаясь. Гетман расстегнул жупан и задумчиво произнес:

-А Кривоноса я помню еще с похода на Москву. Совсем молодой был, да справный казак. Рассказывали, он уже в то время полсвета объездил, многое повидал. Жаль, что сейчас не довелось свидеться с ним , все дела, да дела... Эх, ну, что пан сотник, наливай чару!

В этот момент у входа вдруг послышался какой-то шум. Гетман, держа наполненную чару в руке, не обратил на него внимание, но Богдан обостренным слухом разобрал слова джуры говорившего умоляющим тоном : "пускать никого не велено" и чей-то затейливый ответ до боли знакомым голосом. Затем полог палатки с треском распахнулся и в него спиной вперед влетел джура, а за ним внутрь вошли голые по пояс, все в приставшем сене, заспанные и злые Кривонос и Серко.

Глава восьмая. Сражение у днепровского "копыта".

13 сентября полковник Майтенсон получил приказ воеводы Шеина оставить позиции на Покровской горе и соединиться с его основными силами. Действительно, без артиллерии здесь обороняться было трудно, а новых запасов пороха не откуда было получить. Теперь, полностью контролируя правый берег Днепра, поляки наладили бесперебойную связь с осажденным Смоленском.

18 сентября королевская армия направила сконцентрированный удар на юго-западный участок обороны Шеина, примыкавший к Днепру в устье Ясменной. Здесь сражался солдатский полк Генриха фон Дама, численностью 1300 человек, сумевший отразить натиск поляков, но уже на следующий день Шеин приказал ему оставить позиции и двигаться на соединение с ним. Позднее все это было поставлено воеводе в вину, но надо признать, что у него не было реальной возможности обороняться на таком широком фронте. 20 сентября атаковали позиции Шеина на юго-востоке, где держал оборону князь Прозоровский. Получив приказ воеводы отступить, князь нанес сильное поражение королевским войскам, но отошел на соединение с основными силами, сконцентрировавшимися теперь к северо-востоку от Смоленска у Жаворонковой горы.

У московского воеводы еще оставалась возможность быстрым маршем отступить к Дорогобужу, а оттуда к Вязьме, но Шеин оставался в нерешительности, ожидая подкреплений из Москвы и не решаясь бросить осадную артиллерию. Пока же, он, стянув все свои силы в район Жаворонковой горы, вполне успешно отражал натиск поляков.

В первых числах октября Дорошенко вызвал к себе Хмельницкого.

-Мы москалей зажали крепко и держим в кулаке,— сказал он, попыхивая люлькой,— но все же дорога на Вязьму пока еще остается свободной. Оттуда они доставляю провиант и могут получить подкрепления. Я не могу сейчас выделить много людей, чтобы перекрыть эту дорогу, король приказал усилить свои войска казацкими полками, да и вокруг по берегам Днепра местность надо постоянно прочесывать. У меня остались только резервные полки Филоненко и Романа Пешты. Возьми свою сотню и еще четыре из нашего, Чигиринского полка, отправляйся на дорогу, ведущую к Дорогобужу, и прегради ее у днепровского "копыта", чтобы не дать Шеину, если он вздумает бросить свою осадную артиллерию, отступить скорым маршем на Вязьму. На это время назначаю тебя наказным полковником!

-Но как я пятью сотнями казаков удержу, по меньшей мере, пятнадцатитысячную армию москалей?— удивился Хмельницкий.

-Тебе и не надо ее удерживать,— объяснил гетман. — Ты патрулируй дорогу и дай своевременно знать мне, если москали начнут отступать к Вязьме. Тут расстояние до нашего лагеря от силы верст двадцать. А дальше уже не твоя забота. Скажу только, что панцирные хоругви Радзивилла давно уже застоялись и он не упустит возможность применить их в бою.

-А, если москали переправятся на правый берег и пойдут другой дорогой?— поинтересовался сотник.

-Это маловероятно, зачем им дважды форсировать Днепр, а,кроме него, там еще полно речек помельче,— ответил гетман,— но на всякий случай наши разъезды патрулируют местность и на правом берегу.

Хотя по словам Дорошенко, порученная ему задача выглядела не более, чем легкой прогулкой, Хмельницкий, полагаться на удачу и русский авось не стал. Похоже, гетман сам до конца не продумал все детали этой операции, легкомысленно полагая, что сможет получить своевременное известие о выступлении Шеина. Но, скорее всего, как решил про себя Богдан, Дорошенко не верил в то, что московский воевода начнет отступление и выслал его отряд перекрыть дорогу к Дорогобужу лишь на всякий случай. В месте, которое гетман назвал "копытом", Днепр делал копытообразный выступ, протекая с севера на юг, потом на запад, а затем верст через пять вновь поворачивая на север и северо — запад. Здесь при впадении в него речушки Нагати, Богдан и решил на ее правом берегу оборудовать нечто вроде табора. Конечно, сбить четырехугольник из возов он не мог из-за отсутствия у него обоза, поэтому пришлось ограничиться тем, что вдоль берега мелководной, но болотистой Нагати казаки вырыли ров и насыпали вал. В течении нескольких следующих дней они продолжали заниматься земляными работами, выкопав много "волчьих" ям, которые явились бы серьезным препятствием для кавалерии. Попутно Хмельницкий отрядил полсотни казаков во главе с Кривоносом, который теперь, официально уже, был зачислен в реестр вместе с Серко, в сторону Дорогобужа. Отсюда Хмельницкий опасался подхода подкреплений боярину Шеину из Вязьмы. Заодно Кривонос должен был раздобыть провиант и фураж для коней, потому что Хмельницкий не знал, сколько ему тут придется еще стоять со своими людьми. У него тоже стало складываться мнение, что Шеин останется в своем лагере, но, тем не менее, Богдан с утра до вечера загружал работой своих подчиненных, сооружавших все новые и новые ловушки вокруг своих позиций . "Оно в любом случае на пользу, чтобы служба медом не казалась",— думал сотник, зная привычку казаков в состоянии вынужденного безделья быстро утрачивать дисциплину.

Дорогу в направлении Смоленска, наказной полковник поручил патрулировать Ивану Серко.

-Стань верстах в десяти отсюда,— инструктировал он его,— и наблюдай внимательно, что делается в стане царского воеводы. Если он решится начать отступление, то сделает это ночью или на рассвете и вышлет вперед кавалерию. У них там не меньше трех тысяч рейтар, а это считай столько же ружей. Но у москалей есть еще полки иноземного строя, они не то, что стрельцы, переходы делают стремительные. Поэтому, если неприятель появится на дороге, немедленно высылай гонцов к гетману, а сам возвращайся ко мне. Мы им тут подготовим горячую встречу.

-Да, но успеет ли гетман вовремя придти на помощь? — засомневался Серко.— Ему для этого понадобится по меньшей мере полдня. Нас же тут просто сметут, растопчут...

-Раз мати породила,— мрачно ответил Хмельницкий.— Есть еще сабля при боку, а рушниця за плечами. Не так страшен черт, как его малюют. Вам с Кривоносом тяжелее пришлось, а, видишь, и дело славное совершили и живы остались. А задержать москалей тут крайне необходимо, иначе они с арьергардными боями под защитой вагенбурга спокойно уйдут во Вязьму и догнать их уже вряд ли удастся.

Однако, опасения Серко, как будто, пока, не подтверждались. Наблюдая за дорогой , ведущей к позициям царских войск, никакого движения по ней он не наблюдал. В течении дня со стороны польско-литовского лагеря доносился грохот орудий, артиллерия Шеина отвечала тем же, но в целом артиллерийская дуэль протекала вяло. Король не хотел терять понапрасну людей, ведь главная задача— снятие осады со Смоленска уже была решена. Воевода Шеин не торопился отступать, не желая бросать осадную артиллерию, но, вероятнее всего, опасаясь царского суда. Ведь, если двадцать лет назад он героически в течение трех лет руководил обороной осажденного Смоленска, то в этот раз никакого полководческого таланта не проявил. А вина за неудачу этого похода во многом ложилась исключительно на него.

Ничего не изменилось и в последующие несколько дней. Серко со своим разъездом даже придвинулся ближе версты на три к Смоленску, но, кроме орудийной канонады никаких звуков сюда не доносилось, а дорога по-прежнему оставалась пустой. Только вдалеке в нескольких верстах маячили разъезды воеводы Шеина, охранявшие свои позиции.

Однако, спустя трое суток, боярин, утратив надежду на помощь из Москвы, под давлением своих командиров полков, принял решение отходить к Дорогобужу, пока еще дорога к нему оставалась свободной. Мелкие казацкие разъезды, сновавшие повсюду вокруг, он во внимание не принимал.

На рассвете 8 августа собственный рейтарский полк воеводы и приданный ему рейтарский полк Самуэля Шарля дЭберта, общей численностью около трех тысяч кавалеристов, выступили из лагеря в направлении Дорогобужа. Солдатские полки Тобиаса Унзена и Александра Лесли двигались вслед за конницей, затем шли основные силы войска Шеина, а полк Томаса Сандерсона оставался, прикрывая Жаворонкову гору, и должен был следовать в арьергарде. Рейтары— опытные солдаты-профессионалы, старались по возможности соблюдать тишину, поэтому сторожевые казаки в разъезде Серко, заметили плотную темную массу всадников, вынырнувшую из легкого утреннего тумана, только, когда до них оставалось меньше версты.

Серко немедленно отправил гонцов к Хмельницкому, но быстро понял, что командир рейтар выслал несколько сотен кавалеристов прикрывать свое передвижение с правого фланга. Любой гонец, попытавшийся бы предупредить короля, Радзивилла или Дорошенко, о выступлении Шеина , неминуемо попал бы в поле зрения бокового охранения. Для того же, чтобы миновать эти рейтарские разъезды надо было возвращаться едва ли не к позициям Хмельницкого, а потом объезжать наступающих по широкой дуге. Но это требовало затрат времени и до подхода подкреплений Хмельницкий мог и не выстоять. На всякий случай, часть оставшихся с ним казаков Серко отправил попытаться прорваться через охранение рейтар, остальным приказал, что было сил мчаться назад и попробовать обойти конные вражеские разъезды стороной. Сам же он, остался на месте, не зная, как поступить. Когда до рейтар оставалось меньше полверсты, Иван понял, что вслед за рейтарами движется и все войско Шеина. Выдержать его натиск у Хмельницкого не было ни одного шанса.

В этот драматический момент, на память Серко вдруг пришли слова старой Солохи о том, что тот, кто владеет чарами, может по своему желанию мгновенно перемещаться на большие расстояния. Вспомнил он и слова чаровницы о том, чтобы в трудную минуту он использовал подаренное ему кольцо. Спрыгнув с коня, и, отправив его шлепком ладони по спине, назад к позициям Хмельницкого, сам он, замер, сконцентрировав всю свою мысленную энергию только на одном желании: оказаться у шатра гетмана Дорошенко. В его памяти всплыли мельчайшие детали отделки шатра и окружающей его местности. От мысленного напряжения он даже закрыл глаза и чисто автоматически повернул кольцо на пальце камнем вниз к ладони. Ощущение, которое Иван затем испытал трудно описать словами: у него создалось впечатление, что он сделал какой-то гигантский скачок длиной в десять верст, причем одна его нога оставалась на месте, а другая уже была очень далеко. В голове все резко помутилось, и он едва не потерял сознание. С опаской открыв глаза, Серко в первые секунды даже не поверил им: он стоял возле гетманского шатра, почти рядом с дежурным джурой , изумленным его внезапным появлением ниоткуда. Ощупав себя на всякий случай, чтобы убедиться, что это не сон, Иван отодвинул впавшего в ступор джуру в сторону и распахнул полог палатки гетмана...

Когда гонцы, отправленные Иваном, прискакали к Хмельницкому, передав тревожную весть о подходе передовых частей Шеина, Богдан внешне остался спокойным, лишь спросил, где Иван. Узнав, что он оставался на месте, наказной полковник понял, что Серко попытается лично добраться к своим позициям и предупредить гетмана о выдвижении Шеина. Конечно, даже сейчас Хмельницкий мог, сославшись на инструкции Дорошенко, отступить назад или свернуть в сторону, открыв царским войскам дорогу на Дорогобуж. При таком превосходстве сил противника его никто ни в чем не смог бы обвинить. Однако, Богдан понимал, что, если не остановить войска Шеина здесь, то воевода обогнув "копыто", вырвется на простор и под прикрытием вагенбурга спокойно уйдет к Вязьме. Но и принимать единоличное решение наказной полковник не стал. Приказав всем собраться, он открыл малую раду, объяснив в нескольких словах ситуацию.

-Как поступим, паны товарищи?— спросил он в конце.— Свернем в сторону и дадим москалям уйти, чтобы спасти свои жизни? Или станем грудью на их пути и, возможно, многие из нас встретят здесь костлявую старуху с косой? Кто не страшится безносой, ко мне! Остальные берите коней и уезжайте, пока еще можно! Каждый волен поступать, как считает нужным.

Наступило молчание. Все понимали, что наказной полковник поставил каждого из них перед серьезным выбором. Если бы Хмельницкий просто приказал им садиться на коней и отступить, никто бы его ни в чем не обвинил. Казаки, хотя и были отчаянно храбрыми воинами, но не самоубийцами. Если бы наказной полковник приказал принять бой, они бы тоже восприняли это как должное. Но Богдан каждому формально предоставил выбор, как поступить. На самом деле, конечно, ни для кого из них выбора не оставалось. Для запорожца не было иного понятия наполненного столь же сакральным смыслом, как понятие "товарищества". Каждый казак, придя на Сечь и став "товарищем", не мог мыслить себя вне товарищества таких же как он он, проникнутых чувством единства и боевого братства людей. Предав товарищество, то есть Сечь, Запорожье, Низ казак становился изгоем, презираемым всеми и подлежал смертной казни. Оставить же своего полковника, куренного атамана или гетмана в бою приравнивалось к измене. Любой имел право убить такого отщепенца.

-Раз мати породила!— рванул рубаху на груди Кривонос, становясь рядом с Хмельницким. "Раз мати породила!"-, отозвались сотни голосов. Чубатые запорожцы сбросили с себя рубахи и, оставшись голыми по пояс, сплотились вокруг Хмельницкого. В воздухе сверкнули почти пять сотен казацких сабель и сердце Богдана вдруг наполнилось радостью и ликованием от внезапно возникшего чувства слитного единства с товариществом единомышленников. "Раз мати породила!— крикнул и он, выхватывая саблю, подаренную польским королем, из украшенных драгоценными камнями ножен...

Для полковника дЭберта, земляной вал, преградивший дорогу его рейтарам, оказался неожиданностью, хотя и неприятной, но на первый взгляд, не непреодолимой. Передние ряды кавалеристов перешли на галоп, намереваясь сходу ворваться на вал и расстрелять в упор укрывавшихся за ним дерзких удальцов, осмелившихся встать на пути многократно превышающего их числом, войска. Рейтарские кони понеслись к речушке, всадники на ходу доставали из кобуры пистолеты с длинными стволами. Рейтары предпочитали расстреливать противника на ходу, не спешиваясь, и свои тяжелые палаши пускали в ход в исключительных случаях.