— Хоть мавру, — фыркнула она. — Если он будет царствовать во благо моей страны. Если же чистокровный германец станет вытворять что-то, что пойдет ей во вред — я же первая создам заговор с целью его устранения. Управление государством — не собачья случка, и чистота породы здесь не самый важный factor.
— Всем бы такую терпимость... — буркнул Рудольф тихо. — Надеюсь, когда придет время Фридриха, все мои злопыхатели запутаются в кровавых подсчетах и, наконец, махнут рукой. Главное здесь не ошибиться в выборе невесты; уж это должен быть самый немецкий род на белом свете. И влиятельный.
— Как успехи Его Высочества? — мягко поинтересовалась Адельхайда, и Рудольф, помедлив, вздохнул, неопределенно поведя плечами:
— Жив. И здоров. По крайней мере — был жив и здоров четыре дня назад, когда было написано последнее письмо. И, что самое удивительное, ему там даже, как будто, нравится...
— Вы осунулись, — заметила она, и Рудольф поморщился:
— Благодарю за откровенность.
— Тревожитесь, — констатировала Адельхайда убежденно. — Хотя и прежде вы расставались, и надолго.
— Да, приходилось, — согласился он с неудовольствием. — Я в последнее время все больше в разъездах — вы же сами приносили мне слухи, что мое домоседство не приведет к добру. Кажется, меня намеревались вовсе сместить за долгое непосещение германских земель, если я не ошибаюсь?.. Посему и Фридрих не постоянно в Карлштейне; боюсь, но отпускаю. Должен же он видеть и знать страну, которой, если Бог даст, доведется править, иначе он так и останется чужаком со славянских окраин. Приходится отпускать. И, думаю, еще не раз придется.
— Так в чем же дело на сей раз?
— На сей раз я не знаю, где он. На сей раз он в руках людей, которые не подчиняются мне; пяток телохранителей не в счет.
— Но вы же подобрали лучших, верно?
— Ульбрехт со своими людьми, — коротко пояснил Рудольф, и та понимающе и одобрительно кивнула. — Но все-таки душа не на месте.
— Многие знают о том, где Его Высочество на самом деле?
— Кое-кто, — неохотно отозвался он, и Адельхайда укоризненно качнула головой:
— Напрасно. Не стоило бы говорить никому.
— Быть может, и вам? — усмехнулся Рудольф; та пожала плечами:
— Быть может, и мне, хуже бы не стало. Nulli tacuisse nocet, Ваше Величество, nocet esse locutum[30].
— Такие сборы не проведешь всецело в тайне, — возразил Рудольф. — Кого-то приходится посвящать в происходящее; но это самые доверенные.
— Вы, как будто, сказали, что не верите здесь никому, — напомнила она строго. — Выходит так, что вы опасаетесь препоручить вашим придворным тайну майнцского архиепископа, но не побоялись доверить жизнь Его Высочества.
— А вы не боитесь меня отчитывать, — чуть оскорбленно заметил Рудольф, и она, не запнувшись, кивнула:
— Так ведь больше некому. А без конструктивной критики правитель теряет зубы, чахнет и слабеет, как старый волк, посему, Ваше Величество, повторю еще раз: напрасно. Сколько точно человек знают о его пребывании там?
— А не последовать ли мне вашей рекомендации, госпожа фон Рихтхофен, и не отказать ли вам в ответе?
— А правитель, идущий на поводу у чувств, слабеет и того скорее.
— Я это заметил, — пробормотал он чуть слышно и, помешкав, выговорил: — Трое. И, разумеется, Ульбрехт. То есть, если с Фридрихом что-то случится, я буду знать, с кого снимать головы... Однако ж, хорошо, что сейчас его нет здесь, — кивнул Рудольф, встряхнувшись, словно сбросив что-то холодное и мерзкое, прилипшее к спине. — У Фридриха есть скверная привычка мешаться в мои дела; похвальная тяга к государственной деятельности, тем не менее, в эти дни она была бы некстати. Если бы конгрегаты не подвернулись так вовремя, я снова отправил бы его прочь, куда-нибудь в центральную Германию в какой-нибудь пфальц.
— Итак, — осторожно констатировала та, — судя по всему, меня ожидает очередное дело. И, похоже, сложное?
— Причем весьма, госпожа фон Рихтхофен.
— Я видела Великого Магистра уезжающим; не в нем ли дело?
— О, нет, как раз здесь все прошло гладко, я даже, признаюсь, не ожидал столь простого разрешения. Он согласился на все. Почти без дискуссий. Однако событие, из-за которого я хотел бы задержать вас в Карлштейне, связано с делом, и очень тесно... Карта, — понизив голос еще больше, пояснил Рудольф. — Оригинал карты Винланда, хранящийся у меня.
— Неужто похищен? — тоже внезапно заговорив тише, переспросила Адельхайда, и он нервно дернул плечом:
— Вы почти попали в точку. Карта была бы похищена, если бы я не сохранял ее в месте, не ведомом никому, кроме меня самого; о том, где она, я не говорил ни одной живой душе — в полном соответствии с вашими воззрениями, даже вам.
— И не говорите, — согласилась Адельхайда. — Впредь тоже. Итак, была попытка похищения. Кто совершил ее?
— А вот этого я не знаю, — хмуро отозвался Император. — Кто-то вошел в замок, как вы в архиепископское имение — так, что никто его не видел, не слышал, не заметил. Кто-то прошел мимо стражи по коридорам. Кто-то перерыл сокровищницу, ничего не взяв.
— Здесь, в Большой башне? — недоверчиво уточнила она. — Вскрыв четыре железные двери с мудреными замками? Напрасно вы сравнили это деяние с моим походом в замок фон Нассау. Такое, думаю, не под силу даже мне... Неужели стража не заметила совсем ничего?
— Те, кто выжил — нет. А у тех двоих, что остались лежать заколотыми, спросить теперь уже не сложится. Я не обучался у конгрегатских наставников ведению дознаний, однако ведь, я не мальчик и убитых видел много, по-всякому принявших смерть, посему могу вам сказать точно, госпожа фон Рихтхофен: тот, кто убивал их, стоял рядом, и они не оборонялись. Вывод относительно всего сказанного я тоже могу сделать сам: действовал кто-то свой. Кто-то, кого они знали. Кому верили. Или...
— Да, Ваше Величество? — поторопила она осторожно, когда Рудольф запнулся, и он договорил не слишком уверенно:
— Или были задействованы для проникновения люди, способные отвести глаза. В дословном смысле. В том самом, какой подразумевают наши конгрегатские друзья. Стража императорского замка, госпожа фон Рихтхофен, ведь это не городская солдатня, и я просто не могу себе представить, чтобы сколь угодно тренированный шпион мог вот так просто пройти по коридорам мимо них. Разумеется, они не стоят на каждом повороте, однако ведь Большая башня — это не пустынный лес, и попасть к сокровищнице, обойдя охрану, просто невозможно. Физически невозможно.
— Боюсь, я соглашусь с вами, — задумчиво вымолвила Адельхайда. — Вам не приходило в голову попросить у Конгрегации помощи? Ведь это по их части.
— Нет, — довольно резко отозвался он. — Это исключено.
— И есть к тому причины, я так понимаю?
— Что-то в этом роде. При нашей недавней беседе с кардиналом мы с ним... — Рудольф замялся снова, подбирая слова, и не сразу докончил: — слегка повздорили. Я не сдержался и высказал многое из того, что накипело. В частности, обвинил Конгрегацию в попытке сделать из меня безвольную марионетку.
— О.
— Да, — скривился он. — Именно. Предполагаю — оригинал, а не копию карты конгрегаты отдали мне именно для того, чтобы показать, что доверяют мне и ставят все-таки чуть выше куклы. И, быть может, проверки ради. И что же теперь выходит? Выходит, что я не способен самостоятельно справиться с такой задачей, как сохранение в неприкосновенности клочка пергамента. Что при малейшем затруднении побегу к ним с просьбами о помощи. Кроме того, история вдвойне щекотливая: я могу оказаться в положении не слишком приятном, если выяснится, что малефики здесь ни при чем. Поднять шум, жалуясь на происки колдунов и ведьм, а в результате узнать, что все просто и примитивно — измена близких, и ничего более... Еще не позор, но точно унижение. А в глазах конгрегатов — так еще и слабость.
— Понимаю, — согласилась Адельхайда со вздохом. — Но если здесь замешано нечто сверхобычное... Я не склонна недооценивать себя, однако и переоценка своих сил также может выйти боком; и я не уверена, что сумею одна противостоять таким людям.
— Если выяснится достоверно, что мы имеем дело с ними — я обращусь в Инквизицию, для того они, вы правы, и существуют на свете, — кивнул Рудольф. — Но я должен точно знать, что не окажусь в положении мальчика, кричащего о волке. Понимаю, что на сей раз я прошу вас ввязаться в предприятие, опасное для жизни, но более мне довериться некому.
— А наследника доверили, — снова упрекнула она и, не дав ему возмутиться, кивнула: — Хорошо, Ваше Величество. Я останусь в Карлштейне и постараюсь разобраться с этой проблемой. Если это предательство простого смертного, я найду его вам...
— ... и наши внутренние проблемы мы разрешим спокойно и без лишнего шума. Думаю, в этом случае Конгрегации знать о происшествии будет вовсе ни к чему.
Глава 3
Сентябрь 1397 года, Германия.
Альфред Хауэр встретил их во внешнем дворе, у самых ворот. Такого прежде не бывало; прежде Курт, прибывая в учебку, миновал пустое пространство меж наружной и внутренней стеной под взором привратного стража и лишь там, за вторыми воротами, старший инструктор выходил к нему с видом совершаемого им великого одолжения. Сегодня же Хауэр явился навстречу с нетерпением, какового даже не тщился скрывать, и уточнил, пытаясь увидеть ответ в лицах заранее:
— Как он?
— Плохо, — коротко отозвался Бруно.
Наверное, редко случались в лекарской практике ситуации, когда откликом на такие слова был облегченный вздох; быть может, за исключением обстоятельств, при коих вопрошающий являлся единственным наследником состоятельного родича. При всей парадоксальности подобной реакции, в настоящем случае все же была вполне понятная логика: человек, который может еще иметь хоть какое-то самочувствие, вполне определенно жив.
— Ясно, — кивнул Хауэр и встряхнулся, словно оказавшийся под внезапным дождем пес, кивком призвав идти за собою. — Теперь к делу.
Этого тоже не случалось до сего дня. Старший инструктор конвоировал Курта в выделенную ему комнату на втором этаже каменного строения лишь в его первое появление в тренировочном лагере. Впоследствии после краткого приветствия раздавалось столь же краткое напутствие — как правило нехитрое 'пошел', сопровождаемое тычком в спину — и Курт направлялся в уже привычное обиталище один. Об этом не говорилось явно, но de facto это было жестом крайнего доверия: кому попало разгуливать по корпусу бывшего монастыря не дозволялось. Майстер инквизитор, надо сказать, доверием не злоупотреблял, в попадающиеся на пути лестничные извивы не сворачивал и в темные недра сторонних коридоров не заглядывал. Наверняка, вздумай он напрямую попросить, Хауэр дозволил бы ему и это, однако основательных причин к тому пока не возникало, а любопытство, как и многие человеческие чувства, уже через сутки пребывания в этих стенах улетучивалось без остатка.
Сегодня Хауэр, все так же впереди, не оборачиваясь, дошел с вновь прибывшими до самой двери комнаты и, ступив внутрь, остановился, всем своим видом говоря, что распрощаться и уйти не намерен. Собственно, чего-то подобного Курт и ожидал, однако привычно недовольное, но непривычно серьезное лицо инструктора пробуждало к жизни мысли настороженные и неприятные.
— Что-то произошло, — подсказал Бруно, когда молчание затянулось, а попытки Хауэра заговорить стали вызывать почти сострадание.
— Типун тебе на язык, святой отец, — огрызнулся тот, опустившись на нехитрый трехногий табурет у пустого стола, и Курт с помощником, помедлив, уселись напротив. — Я полагал, вам загодя растолковали, что к чему.
— В общих чертах — да, — согласился Курт, гадая, чем может обернуться очередное заурядное командирование в учебку. — Отец Бенедикт не позволил нам остаться в академии подле него, потому что, по его мнению, мы должны быть здесь. Насколько мне известно, в лагере находится кто-то, с кем мы непременно должны свести знакомство. Кто, для чего и чем это грозит — нам не известно. Что — очередной дознаватель, жаждущий совместного расследования, или какое-нибудь ценное юное дарование?
— Что-то вроде, — хмуро согласился Хауэр и, вздохнув, пожал плечами: — Ну, в этом, пожалуй, есть свой резон: Богу одному известно, что могло приключиться в дороге, посему, чем меньше знаешь, тем лучше.
— В целом мир стабилен, — отметил помощник. — Ваше основное credo неизменно. Это обнадеживает.
— Credo, при службе в Конгрегации наилучшее. В идеале, даже представ перед Господом на последнем суде, на любой Его вопрос тебе лучше иметь только один ответ: 'понятия не имею'.
— Как тебя начальство терпит по сию пору? — усмехнулся Курт. — С кой-какими твоими сентенциями тебе бы прямая дорога к покаянному столбу ad minimum. Даже предположить боюсь, встречу с кем ты нам уготовил; воображение рисует картины одна другой еретичнее.
— Единственный сын главного еретика Германии; как тебе такая встреча?
— Отыскалось его внебрачное чадо? — кивнув на свое начальство, уточнил Бруно; Курт покривился:
— Очень смешно.
— Я мог бы зайти издалека, — продолжил Хауэр, — ошарашив вас внезапной новостью в итоге своего повествования, но каким образом доставить себе удовольствие увидеть ваши ошалевшие физиономии, я еще придумаю. Наследный принц Фридрих фон Люксембург изволил посетить тренировочный лагерь Конгрегации.
— Иными словами, — закончил Курт спустя недолгое молчание, — Император как дальновидный правитель не захотел упустить возможность увидеть тайное учреждение его своенравных союзников изнутри. Хоть бы и глазами сына... А также своих людей?
— Разумеется, — с недовольством, которого даже не пытался скрыть, кивнул инструктор. — С ним прибыла пятерка бойцов. Из личной стражи, лично отобранные доверенным лицом Его Величества.
— И вы впустили сюда чужих? — усомнился Бруно; Хауэр бросил в его сторону взгляд, весьма далекий от благожелательного.
— А у меня был выбор? И без того торг шел беспощадный, и пятеро — тот предел, которого я таки сумел достичь. А ты, Гессе, я смотрю, не удивлен.
— Не слишком, — согласился Курт, монотонно перечислив: — Здоровьем отца Бенедикта ты был озабочен не более минуты. Дозорный у ворот выглядит так, словно ты лишил его завтрака, ужина и сна. Примерно то же выражение лиц у кое-кого из братии внизу, в основном лагере... Да, можно сказать, что нечто подобное я и ожидал услышать. Кому принадлежала идея прислать сюда наследника?
— О, это история увлекательная... — не сдержал ухмылки Хауэр. — На одной из императорских пирушек юный Фридрих надрался до потери разумения, вывалил блюдо с горячим на вельможу не последнего ранга, ухватил за непотребное место его дражайшую дочь и вообще устроил из унылых посиделок развеселое гуляние. Наутро Император высказал отпрыску все, что он думает о моральном облике оного, а вскоре — во всеуслышание приговорил его к полугодовому покаянию в отдаленном монастыре. Двор впервые за долгие годы был со своим правителем почти всецело единодушен. Но самое любопытное заключается не в этом. Мысль о посещении нашей учебки созрела в голове и самого наследника — еще до означенного пиршества. Знал он также и о том, насколько она засекречена. Понимал, что объявить о своем туда отъезде он не может, так же как и не может наследник трона просто неведомо куда исчезнуть на неведомое время.
