1.Край твоих предков

— Кто там ещё?!

— Ты мне поговори еще, филин лесной!

Филин — это, видимо, я, потому как заспался, а все честные люди уже давно на ногах. Но... кто ж это такой смелый с утра пораньше...

На пороге стоял Бьярни Арнорсон, человек альдермана. Он носил медвежью шкуру, и зимой, и летом, отчего шкура облезла и провоняла. Бьярни это было по нраву. А Свену было все равно — ибо сын Арнора был первым в драке.

Хотя, конечно, Эльри изрубил бы его в капусту, и не вспотел бы.

— Одевайся. Идём, — проворчал Бьярни. — Староста опрашивает всех, кто вчера был "Под дубом". Тебя хотел видеть особо.

— Я не был вчера в трактире!

— Может быть, и не был. Мне это без разницы. Идем, говорю, по-хорошему. А то сломаю тебе ноги, на брюхе поползёшь...

Это он так шутил. Весёлым человеком был Медведь...

— Подожди немного. Кстати, пива хочешь? Верескового?..

— Издеваешься? — фыркнул хирдман. — Я на службе!

* * *

Усадьба Свена, Хвитенборг, стояла напротив поля тинга, через дорогу. Кстати сказать, неподалёку стоял и дом Эльвы. Я с улыбкой подумал, что надо бы зайти поздороваться. Заодно спросить, оценила ли она у менялы то золото.

У крыльца толпился народ. Дружинники Свена выпроваживали любопытных и пытались навести порядок. Вдруг дверь открылась, и из дома вышли сперва Гербольд со своим писарем, потом и сам Свен. Купец улыбался холодной, мёртвой улыбкой. А староста был мрачен и зол. Пожимая на прощание руку Гербольду, он спросил:

— Так что, это окончательное твое решение, добрый торговец? Не передумаешь?

— Ты, наверное, не понял меня, достойный староста. У тебя в городе беспорядок. Это не страшно. Я не видел ни одного города, где был бы порядок. Но обычно старшие люди знают правила этого беспорядка. Ты можешь сказать это о себе?.. Бывай здоров!

И ушел, тряся брюхом над толпой.

А Свен заметил меня и кивнул:

— Хэй, пивовара пустите! А остальных разогнать! Грам, чтоб через час никого не было! Всё, что надо, скажу на тинге!

Староста говорил со мной отнюдь не в гостиной — ещё чего! — а в каком-то чулане, в котором наверняка было удобно пытать врагов. Мне было нечего ему сказать. Да, был в трактире. Да, видел чужака. Да, что-то они с друидом натворили. Дым столбом, огонь до неба и молнии из глаз. Такое вот колдовство. Больше ничего не помню, так как очень напугался.

— А что не убежал?

— Так ведь любопытно. Когда ещё такое посмотришь!

— А почему деньги поставил?

— Эльри тоже поставил. Надо было поддержать. Друг же.

Хотел было добавить — куда тебе, мол, понять, да вовремя промолчал.

А наш добрый альдерман Свен Свенсон положил мне на плечо свою ледяную, каменную руку, и тихо проговорил прямо мне в лицо:

— Послушай-ка, пивовар. У тебя вкусное пиво. Мне по нраву. А не по нраву мне, что ты всё время лезешь носом не в свою бочку. Я не забыл, кто встал тогда между Ругином и моими людьми. И кто дал кров этому псу Эльри... Но я знавал твоего отца, и твоего деда, и то были достойные люди, и они не забывали выставить по осени к воротам дома старосты бочонок свежего пива. Так что надеюсь, ты образумишься.

Голос его катился ровно, спокойно, страшно рокотал, словно оползень в горах. Сминая всех и всё. И холодное, беспощадное железо было в серых глазах.

Только всё равно слышалась едва сдерживаемая дрожь ярости.

И тут мне захотелось рассмеяться, а потом плюнуть ему в белую бороду.

Потому что его там не было. В трактире. Той страшной ночью.

И ничего-то он не знал, этот всенародно избранный староста. Этот дрожащий от злости червь.

Но я просто поклонился и сказал:

— Скоро осень, господин альдерман. Будет бочонок.

Свен пожал плечами и сказал:

— Смотри мне...

* * *

Восточный ветер гнал пыль по дороге, крутил серые вихри на перекрестке, и людей перед Хвитенборгом становилось всё меньше. Словно дыхание неба сдувало их. Только люди старосты остались на крыльце. Я откланялся и побрел через перекресток, поглядеть на трактир. Убедить себя, что вчерашнее побоище мне привиделось.

Возле поворота меня нагнал окрик:

— Снорри! Погоди!

Я обернулся. И чуть не захохотал. От острого предчувствия беды.

То был Эрвальд Эрпасон. Он шел, вытирая руки о край короткой серки. Потом остановился — слишком далеко, чтобы подать руку — и вдруг отвесил поклон. Когда я посмотрел в его глаза, улыбка сползла с моего лица.

— Я вызываю тебя на хольмганг, Снорри Турлогсон, — тяжело сказал Эрвальд.

Тьфу, досада. Только этого не хватало...

— И что же, друг мой Эрвальд, — сказал я тихо, — ты полагаешь, что коли ты меня побьешь, то Митрун тебя полюбит? Уж не Эльва ли Старая Дева внушила тебе эту мудрость?

Он ничего не ответил, только тяжело засопел.

— Что же, коль скоро ты знаток поединков, — продолжал я, — то должен знать, что тот, кого вызвали, имеет право взять защитника. Наверное, нет нужды говорить, кого я попрошу о защите.

Эрвальд побагровел. На губах его шевелились страшные оскорбления и проклятия. Наконец он выдавил:

— Ты лжешь, Снорри. Нет такого обычая!

— Так идем спросим того, кто более сведущ в таких делах. Думаю, у Грама Гримсона найдётся для нас минута.

И мы зашагали обратно к белокаменной стене Хвитенборга.

Об этом обычае я узнал от Эльри. Вроде бы, раньше он соблюдался. Да и матушка сказывала о чем-то похожем. Впрочем, давно уж не было среди нас поединков — исключая трактирные драки, конечно.

Не то чтобы я боялся Эрвальда. За мою Митрун я дрался бы с самим Тэором, богом грозы и битв, а не то что с колбасником. Но это, конечно, не решило бы дела, чем бы ни кончился бой. Если бы я оказался побит — Митрун возненавидела бы Эрвальда лютой ненавистью. И уж она-то придумала бы, как отомстить. Кровь стыла бы в жилах от рассказов о её мести. А выиграл бы я — нажил бы в лице Эрвальда и его родичей врага. Мне меньше этого хотелось, чем может показаться. А ещё меньше хотелось тратить время на пустое рукомашество.

Да и, кроме того, Эрвальд сын Эрпа был покрепче меня...

...Грам спустился к нам, недовольно морщась.

— Ну, чего надобно, дуралеи?..

— Достойный воин, нам нужен твой совет в таком деле, о котором никто лучше тебя, верно, не рассудит! — выпалил я.

— Эк закрутил! — буркнул Грам сердито, но в глазах его мелькнул огонек задора. — Чего случилось?

— Правда ли, что тот, кого вызвали на бой, имеет право на защитника? — спросил Эрвальд недоверчиво.

— Да, конечно, — отозвался Грам, усмехаясь, — одного человека, что станет драться вместо него. Более того, тот, кто бросил вызов, не имеет права его отозвать, даже если защитник будет сильнее него.

Эрвальд икнул.

— А к чему это вы спрашиваете? — Грам переводил глаза с меня на мясника и обратно. — Что, уже кто-то кого-то вызвал? Верно, из-за хорошенькой девушки, хе?

— Нет, мы тут просто поспорили, — усмехнулся я. — Прости, что отвлекли.

— Тьфу на вас, — обиделся Грам. — Скучная какая-то молодежь пошла. Вот в наше время...

...Мы чуть отошли, и Эрвальд прошептал в отчаянии:

— Снорри, ты что, трусишь со мной драться?

— А ты что, трусишь драться с Эльри? Уж будь уверен, он-то мне не откажет! Или не уважаешь древние обычаи, Эрвальд Двадцать Гульденов?

Сын Эрпа опешил.

— Какие двадцать гульденов?..

Понятно...

Чтоб ты сдохла в канаве, старая ничтожная дура!

— Не важно. Я не стану с тобой биться. Потому, главным образом, что Митрун это придется не по нраву. Но, впрочем, никому не скажу о нашем разговоре, и тебе лучше бы это оценить!

— Но что же мне делать, Снорри? Я же люблю её!

Гм... А я — нет, не люблю. Играюсь. Так, что ли?..

— Трудно тут что-то сказать. А знаешь, сходи в Одхоф, спроси совета у Фундина Пасечника. Люди говорят о нем, будто он мудрый, и мне не кажется, что это неправда. Мне он помогал, когда не стало отца.

— Хм... Разумным кажется этот совет. Снорри, ты... это... ну, словом, извини...

— Да ладно. Заходи как-нибудь на пиво.

Он зашагал по дороге на юг. Потом остановился и бросил через плече:

— Я буду молиться всем богам, Снорри, чтобы она была с тобою счастлива.

Ох как не понравился мне его голос! Таким голосом говорит тот, кто идет на смерть. Тот, кто не даст за свою жизнь и ломаного эйрира.

Тем более — за слёзы близких.

Когда он скрылся за поворотом, я вздохнул и направился все-таки к трактиру. И смрад черной грязи монет стал сильнее.

* * *

Дорога у "Под дубом" была перекрыта. Суетились рабочие, скрипели телеги, слышались крики старшего мастера и Этера. Трактир облепили как муравьи. Замеряли, пилили, строгали. Восстановление корчмы шло полным ходом. Этер Хольд не терял времени.

— Несколько дней торговать не смогу, — сказал трактирщик, — но наш славный гость вчера покрыл убыток сторицей!

— Кстати, как он там? — спросил я. — Тут такой грохот!

— Понятия не имею, — отвечал Этер. — Я его предупредил, что пару дней будет шумно!

Тут от заднего двора тронулась телега: Гербольд Скавен покидал наш гостеприимный городок.

— Хэй, торговец! — окликнул его Этер. — Ты забрал тела своих людей?

— Нет!

— А что нам с ними делать? Как их похоронить?

— Не знаю! Делайте с ними что хотите! — отвечал тот.

Этер безразлично пожал плечами:

— Хэй, Трор! Выбрось-ка тех семерых героев собакам! Что ценного у них найдешь — оставь, так уж и быть, себе.

У меня мурашки побежали по коже. На затылке зашевелились волосы.

— Ну, Снорри, что смотришь? — усмехнулся Этер. — У меня собаки третий день голодные, а тут мяско само приползло...

Тьфу на тебя, подумал я, но ничего не сказал и пошел прочь.

* * *

Следующие три дня не случилось ничего такого, о чем следует говорить. Норгард жил своей жизнью. Трактир был закрыт, и я не сочувствовал его единственному постояльцу. Если он, конечно, был там. Сам же я ничего не делал, только сидел в саду под яблоней и курил. Перед глазами словно стояла тень, и руки сами опускались. Наверное, скверное пиво получилось бы у меня в эти дни. Тревога грызла, будто червь. Это было похоже на дурной, тягостный сон, от которого никак не пробудиться.

Временами в наших краях случались небывалые вещи, о которых потом долго ещё говорили. Но те времена давно минули. Если теперь и случалось что-то подобное, это можно было понять. Или не верить. Или объяснить просто. Или сказать — мол, приснилось, привиделось. Это ведь куда проще, чем...

Чем смотреть в ту бездну, что открылась нам в трактире.

Конечно, Корд приедет и всё расскажет, всё объяснит... как выгодно ему. Я знаю его не долго, но понял, что его не просто так прозвали Лис. Да и не было сил сидеть и ждать.

Кроме того, я очень люблю совать нос в чужую бочку.

* * *

Эльри куда-то запропастился. Делами артели занимался Борин Хакарсон. Куда делся Эльри — он не знал.

— Впрочем, я слыхал, он вечером отплыл на тот берег, в Вестферд, — добавил Борин. — И пусть меня тролли задерут, коль я знаю, зачем!

Отчего-то я совсем не удивился.

Также куда-то исчезли трое Лофьескор. И вот их-то никто не видел ни на этом берегу, ни на том. Было бы любопытно перемолвиться с ними. Хоть будет о чем поведать потомкам темной зимней ночью за кружкой глинтвейна. Я думаю, что старшая скоге не отказалась бы говорить со мной, хоть и туманной была бы её речь.

С Этером Хольдом было бы глупо советоваться. Речь шла не о выгоде.

С Митрун я увиделся мельком. Она напомнила, что скоро надо ехать в Аскенхольм к её родичам. И те двести гульденов засчитаны как мунд, хоть я и передал их без должного обряда. Лицо у неё было как деревянная маска, глаза смотрели мимо. Блеск мертвого стекла показался на миг из-под ресниц. Я испугался и лишь кивнул. А потом она отошла, и было поздно догонять, спрашивать, утешать, объяснять...

На второй день зашел Эрвальд. На вид он был весел, даже как-то чересчур. Такое веселье наступает, когда увидел что-то страшное.

— Был ты у Фундина? — спросил я.

— Ага.

— И что он сказал?

— Спросил меня, стану ли я сражаться с Эльри, если ты позовешь его на помощь. Я сказал, что, мол, стану, вызов-то брошен. А он ответил, что раз такое дело, то любовь эта скоро пройдет. И... знаешь, я такое увидел, что... Словом, удачи тебе с Митрун. Тебе удача пригодится!

От удивления я рот раскрыл и так стоял. Потом спросил:

— Что же случилось? Расскажи, прошу! Будет не честно, если умолчишь!

— Гм... Это Фундин мне показал... Словом, насколько я понял, всё вышло так...

* * *

Митрун подошла к девушке, что набирала воду у реки, и протянула записку:

— Леда, это тебе. Тервин просил передать. Только — молчок! Я не хочу неприятностей!

Та благодарно кивнула. И как только Митрун исчезла, заговорщицки подмигнув напоследок, принялась читать, чувствуя, как заходится сердце. Забытые вёдра плыли вниз по течению, а в груди Леды растекалось тепло, и слёзы счастья наворачивались на глаза.

"Милая Леда, — писал Тервин, — спешу поблагодарить, что открыла Митрун истину, о которой ныне знаю и я. Не назовут хорошим поступок Снорри сына Турлога и Хейды дочери Хедина, которую, как тебе ведомо, я желал бы назвать своей невестой. Теперь вряд ли этому суждено сбыться. Однако надобно сказать, это меньше меня печалит, чем следовало бы ожидать. Потому как наше с Хейдой будущее было решено без нашего ведома, и не было между нами большой приязни. Моё же сердце принадлежит другой. Коль есть на то твоё желание, приходи сегодня вечером на старые пасеки за Одхофом.

Навеки твой

Тервин Альварсон".

— Я приду, — шептала счастливая Леда, — я приду, любимый...

...Одхоф, Медвяный Двор, стоял слева от дороги, окруженный пасеками. Держал его Фундин Фундинсон, о котором говорили, что он мудрый человек и вдобавок колдун. Как бы там ни было, однако пчеловод он был отменный. И никто не посмел бы сказать, что у него плохой мёд. Его родичи расселились по всему Норгарду, и только он всё так же жил на самом отшибе Одферда.

В тот день пришел к нему Эрвальд сын Эрпа, просить совет в сложном деле. Испив с гостем чаю, Фундин сказал:

— Сдается мне, сейчас происходит нечто, что тебе следовало бы увидеть. Пчелы как-то странно гудят. Им бы спать пора. Идем, только тихо.

Они вышли на задний двор, потом прокрались через кусты к старым пасекам. Те пасеки, в отличие от новых, были устроены в дуплах деревьев, и ныне там жили особые пчелы. Они дали начало всем медоносным пчелам Норгарда. Теперь Фундин их не беспокоил, разве что приходил в гости, поболтать о всяком разном.

Сейчас там стояла девушка примерно одних с Эрвальдом лет. Платье на ней было желтое, нарядное, в таком не по кустам лазать. Она озиралась по сторонам, словно высматривала кого-то. Надежда и тревога были в её глазах. И слышался её горячий шепот:

— Тервин, милый мой, сердце моё, что ж ты не идешь?..

Эрвальд почесал затылок.

— Это ж Леда! Леда дочь Кари! Что она тут забыла?

— Тсс! Гляди! — шепнул Фундин.

Синее платье Митрун колыхалось на вечернем ветру, и синий лёд сверкал в её глазах. Она появилась как из ниоткуда, вышла из-за ближайшей липы и устремила ненавидящий взор на Леду.