Подобный способ изъясняться приводил меня в бешенство. Этот Робин, несомненно, надо мной издевался. Но, к сожалению, выказать свою ярость я сейчас не имел шанса — силы были слишком неравны.

— К сожалению, не могу удовлетворить ваше любопытство. Потому что сам не знаю доподлинно.

В таком стиле я не говорил, кажется, с университетских времен! Так только на Риторике высказывались, да еще — при дворе. Наверное, жутко забавно было слышать подобную речь из уст грязного, обросшего, больного бродяги? Я вполне мог понять, что так радует Робина. Вряд ли у него в лесу богато с развлечениями.

— Увы и ах, — скорбно отозвался он — без малейшей скорби в темных глазах. — У нас есть еще один способ узнать чуть больше истины. Эй, Кабан!

Тот разбойник, что топтался возле землянки, резво обернулся. Пытать, что ли, меня прикажет, почти равнодушно подумал я.

— Слушай, где мой оруженосец?

(Ну ничего себе, поразился я! Интересно, а кастелян у него есть? И пажи? Хотя за пажа вполне сошел бы хилый Рори...)

— Охотится, мастер, силки проверяет. С Красавчиком и Лысым, как было приказано.

— Ладно, пойди-ка, поищи его, если знаешь, где. Найдешь — замени, а он пускай чешет сюда. Ясно?

— Да, мастер...

— И еще. Где наша дамочка?

— У ручья, мастер, белье полощет.

— Так вот ее тоже пришли ко мне. И поскорее.

Разбойник по имени Кабан, похоже, не пришел в восторг от идеи заменить кого-то на проверке силков. Но здесь слово атамана явственно было законом, и он нырнул в землянку за луком и колчаном.

Робин созерцал меня, прищурившись и улыбаясь углами губ.

— Покуда простолюдины бегают туда-сюда, может быть, нам, людям благородным, позавтракать вместе?

Он видит, что я голоден, и хочет, чтобы я просил у него милости, тоскливо подумал я. Ну и пусть. Плевал я, чего он там хочет. Вот возьму и съем его завтрак. Только перед этим тоже его подразню.

— А откуда мне знать, что вы человек благородный? Никогда про вас не слыхивал.

Робин солнечно улыбнулся и встал на ноги.

— А это потому, что я бастард. Ну так что, будем лопать или благородно помирать от голода?

В жизни не представлял себе человека, который так безразлично сообщает о подобном позоре! А у Робина это получилось просто и даже слегка самодовольно. Уголки моих губ сами собой поползли в стороны. Как ни дико, он мне начинал нравиться, и с каждым мигом нравился все больше. Он кого-то мне смутно напоминал — или не кого-то конкретного, а просто сам воздух... нашего Университета. Компании из "Красного льва".

— Лучше лопать, — ответил я и тоже попробовал встать. Но получилось не сразу. Только когда лохматый Робин подал мне руку, и я после мгновенного размышления ее принял. Рукав мой задрался до локтя, рука вылезла на свет — худая, как палка, в красных полосках шрамов. Разбойник на миг задержался взглядом на этих шрамах — но только на миг.

Мы сидели, скрестив ноги, и если очень хорошую еду — холодное мясо, правда, без хлеба, зато запивая тем самым легким вкусным вином. Тарелки Робин расставил прямо на пороге и то и дело подливал мне в чашку из кувшина, так что я опьянел от еды и питья и совсем потерял смущение. Теперь я лопал вовсю, жадно, отрывая от костей толстые жилы, и по щекам моим невольно текли слезы. Не знаю уж, почему — от слабости и болезни, от жалости к себе или от благодарности и сознания собственного убожества. И их я увидел сквозь поволоку этих самых слез — теперь не знаю, которого заметил первым. Кажется, его. А вскочил я еще раньше — вскочил, ударившись головой о выступающий камень в арке двери, когда услышал слова. Это сказал конопатый мальчишка у костра, поднимаясь кому-то навстречу:

— Мастер, тут споймали парня, который говорит, что он ваш брат.

И тут я увидел его. Выходящего из леса — вернее, выбегающего, даже забывшего гукнуть совой, встрепанного... с отросшими волосами... В зеленой драной курточке... С луком на плече... С совершенно сумасшедшими глазами... Живого. Своего брата, Рейнарда.

И ее — я увидел их как-то одновременно, хотя они появились и с разных сторон. Она была в нижнем белом платье, подпоясанная какой-то мочалкой, с растрепанной черной косой через плечо. Рот ее приоткрылся, как в крике, но она не кричала. Просто остановилась в двух шагах, сама себе не веря, и смотрела. Глаза у нее были красноватые, будто от слез или с недосыпа. А я не мог ничего сказать, потому что в горле у меня что-то сломалось, и звуки не выходили наружу. Я стоял и, кажется, улыбался, и смотрел то на своего брата, то на черноволосую девушку — Марию, баронессу Белой Башни.

Глава 9. Мария.

— Господи, — вот первое, что сказал мой брат. Он почему-то не подходил ближе, так и стоял, прижимая руки к груди, как будто увидел призрак. Я трудно сглотнул и сел обратно на землю, потому что ноги отказались слушаться.

— Здравствуй, Рей, — выговорил я очень глупо. — Я думал, ты умер.

— А я думал, что умер ты.

Эту стену первой сломала Мария: она коротко всхлипнула и бросилась ко мне, и обняла так, что едва не уронила на камни. Тут ожил и брат. Первые несколько шагов он сделал неуверенно, а потом... Он вцепился в меня, как будто я собирался исчезнуть, и сильно дрожал. Мы оба заговорили разом — и не услышали друг друга, а потом я неожиданно расплакался, как ребенок, и так мы сидели втроем, обнявшись, и какое-то время по-дурацки ревели. Не знаю, как они решились меня обнять. Я помнил еще свое отражение — вид у меня был... не особо приятный.

Этот самый Робин стоял, привалившись к стене дома, и внимательно созерцал нас, потирая щетинистый подбородок. А потом куда-то делся. Мы не заметили даже, куда. Мы вообще в тот день ничего не замечали, всё сидели вместе и привыкали к мысли, что живы. Так я узнал еще одну великую радость, после первой радости быть живым: это — видеть живыми своих близких. Радости, которыми я обладал всегда, но раньше я был так слеп и глуп, что их не замечал.

Вот история моего брата, как он рассказал ее мне. Надеюсь, что изложу ее правильно, так, как чувствовал он, а не как было бы со мной на его месте. И Мария — после того, как прошло первое изумление от встречи с Реем, я понял, что куда большая неожиданность — увидеть здесь ее, баронессу Башни. Застать за полосканием разбойничьего белья на ручье! Она тут еще и котлы мыла, оттирая копоть песочком, и ощипывала к обеду птиц, которых подстрелил на охоте Рей сотоварищи... Да, исполняла всю возможную женскую работу в разбойничьем стане — и делала это, кажется, не против воли! Но о Марии я расскажу в свой черед.

А что до Рейнарда, после нашего расставания он поступил мудро, как и следовало — побежал в деревню и взял там себе коня. Это была лошадь старосты, не рыцарский скакун, конечно, но неплохая в общем-то, быстрая кобылка. Он позаботился и о том, о чем я бы напрочь позабыл — у того же старосты взял короткий лук. Другого оружия в деревне не найти не удалось, не говоря уж о доспехе. Рею пришлось удоволиться кожаной курточкой с криво нашитыми кольцами на груди и спине — эта штука принадлежала, кажется, старостину сыну. Так вот собравшись и прихватив с собою воды и солонины — немного на три дня пути — он той же ночью, спеша исполнить обещание, помчался в одиночку через Опасный Лес. Наверное, Рею было очень тяжело и страшно, и он решил мчать, не останавливаясь на отдых, пока не начнет валиться с седла. Если очень торопиться, до сэра Руперта можно и за пару суток добраться!

Так он и ехал, то рысью, то шагом, целые сутки. Лошадь утомилась до предела — Рей всего один раз позволил ей остановиться и попастись. Сам он ел, не слезая с седла. Кобылка эта, с горделивым именем Красотка Люси, не была предназначена для верховой езды и толщиной не отличалась, так что брат себе все изрядно отбил за тряскую скачку. Иногда он разговаривал с лошадью, чтобы себя отвлечь, то принимался петь дорожные песенки, то читал молитвы. Хорошо хоть, он лес любит — дорога была ему не настолько в тягость, как могла быть, пролегай она через поля.

Беда приключилась с ним на следующие сутки, когда Рейнард уже одолел больше половины пути. На вторую бессонную ночь он вовсе растерял внимание от усталости и с трудом сосредотачивался на дороге. Хорошо представляю, как он ехал в темноте, клонясь к передней луке и почти засыпая — а потом пробуждался, как от толчка, встряхивая головой и моргая на сумрачные деревья... Тогда-то его и подстерегли разбойники. Немного им было чести, скажу откровенно, устроить засаду на такого усталого всадника. Нормальный-то, бодрый и внимательный Рей почуял бы их еще за милю; а так опомнился, уже когда его окружили ребятушки с луками со всех четырех сторон. Представляю, как он с противной сосущей болью в сердце затравленно оглядывал их белеющие лица, еще веря, что все можно исправить.

Он понимал, что сейчас не время для боя. Во-первых, Рей был почти что не вооружен, с луком, висящим у седла, и доспеха никакого — а стрелы врагов уже смотрели на него. Во-вторых, он не мог рисковать. Важнее всего было доехать живым до Руперта и привести помощь. Тут-то Рейнард и совершил свою главную ошибку — он не смог остановиться на одном выборе и попробовал сразу все.

Первым делом он попробовал с ними договориться. Может, это и принесло бы успех; ему уже отчасти удалось воззвать к христианскому милосердию в ночных татях, а именно — они поняли, что взять с него в самом деле нечего. Кроме разве что коня. Конечно, конишка не ахти, но все же не так обидно подниматься на промысел среди ночи ради хоть плохонькой, а добычи! Продолжи Рей уговоры и дальше, может, все обошлось бы; но рыцарское сердце его наконец не выдержало роли просителя, а кроме того, он испугался. И решил рвануться напролом. Будь под ним мой Ор, это опять-таки могло бы удаться: он хороший боевой конь, покалечил бы человек трех копытами и вынес бы хозяина из-под стрел. А бедная кобылка Люси даже в галоп с места выслалась неубедительно. Одного разбойника Рей все-таки сбил с ног — тот попытался перехватить лошадь под уздцы, и она проволокла его по дорожной пыли; но проку-то?.. На ногах осталось четверо, и все они на тот момент потеряли остатки жалости к бедному путнику. Короче говоря, после этого Рей проснулся в "келье святого Мартина" солнечным днем, весь в дырках от стрел, и узнал от обходительного лохматого Робина, что провалялся без сознания что-то суток трое.

Сначала он пришел в ярость. То есть из того, во что он пришел, получилась бы ярость, чувствуй он себя хоть немного получше. Но, рассудив здраво, он понял, что с ним поступили не так уж плохо; странно было бы ждать большего от разбойников! Робин обошелся с ним недурно, устроил в собственном домике, приставил старикашку по прозвищу Лысый залечить ему раны, а когда Рей пришел в себя, не насмехался над ним, но с интересом выслушал его сбивчивый рассказ. Даже, как ни удивительно, принес извинения за своих жадных и бестолковых людей. "Вообще-то я стараюсь не трогать вассалов Сердца и Башни, разве что из крайней нужды, — объяснил он, несказанно удивив моего брата. — А вот люди северных баронов от меня добра никогда не увидят". Рей все порывался куда-то ехать; Робин сообщил ему, что к людям сэра Бодуина из феода Сердца всегда относился сносно, и даже готов его отпустить куда угодно под честное слово, что он не выдаст никому места разбойничьего стана.

— Я даже не представляю, кто он такой, — говорил мне брат, изумленно двигая широкими бровями. — Одно про него понятно, Эрик: он — человек чести. Да, да, не смейся! Про честь он много чего понимает!

Я и не смеялся. Я скорее задумчиво грыз губы... Мы сидели в каменной "келье", у старого холодного очага, и угощались — ни много, ни мало — Робиновым красным вином. Я к тому времени уже помылся в ручье и Робиновой же острой бритвой сбрил противную бороденку, пользуясь отличным полированным зеркалом! Представляете разбойничье логово, где есть круглое большое зеркало в рамке из серебряных змей? Наверняка раньше оно принадлежало какой-нибудь купеческой дочке, но после столь хорошего приема ни о чем допытываться не хотелось. Я обрел свой прежний облик, хотя и выглядел хилым и больным; старичок Лысый принес мне по приказу Робина ("мастера Робина", конечно же) чашку травяного отвара от кашля. Что я мог подумать о разбойничьем атамане, который лично мне не сделал ничего, кроме хорошего? Вот я ничего и не думал. Только молча слушал Рея и задумчиво кусал губу.

Брат рассказал мне, что когда прошел первый пыл, у него наступило время уныния. Помощи в срок он не привел, все провалил, что было у него прошено — и самое плохое, Рей даже не знал, жив я или нет. А узнавать, понимаете ли, боялся.

Робин послал двух своих людей к замку Башни, разведать, не появлялся ли я там. Разбойники подстерегли смиренный обоз, тащившийся от сэра Руперта в монастырскую деревню, слегка пограбили вилланов и через три дня вернулись с вестями, что никаких сэров Эриков либо гонцов от него в Башне, вроде бы, не появлялось. Однако вилланы — люди глупые, могли и напутать, поэтому Рей, собравшись с силами, забрал у Робина своего конька и потащился в сторону дома — за лучшими вестями. И кого же он встретил по дороге, как не трех собственных егерей со всеми пожитками; и оные (егеря, а не пожитки, конечно) не просто вышли на прогулку, но собрались в леса, пробиваться по-своему без нового сеньора!

Наверное, Рею было страшно неловко, а заодно и очень лестно. Потому что эти трое бухнулись перед ним в пыль на колени с криками "господин вернулся!", и выразили великую надежду, что он защитит их от уже имеющихся в лесу разбойников, а также оставит при себе и всячески их приветит. От них-то Рейнард и узнал новости — я убит в поединке, сэр Овейн казнен на следующий же день, а "этот черный дьявол" Этельред разъезжает по деревне направо и налево и вешает кого ни попадя за что попало. Вот и Люка повесил — показалось ему, подлюке, что тот "чего-то замышляет". Люк, он же вообще думать не умел, куда ему замышлять, возмутился мой брат. А то, подтвердили егеря, дружно кивая горестными головами; Люк тупой был как пень, хотя и племянник одному из них, а другому — лучший друг... И всего-то бедняга ляпнул глупость на слуху Этельредовых людей: мол, что лорд Эрик, несчастный, без покаяния померший, не упокоился и звал его мертвым голосом из окна бывшей своей комнаты. Разве ж за такое вешают? За такое проспаться дают...

Так и не поехал Рейнард домой. Самое странное, что не поехал он и в замок Башни. А тако же и к королевскому двору, жаловаться на колдовство и прочий беспредел. А поехал он, как ни странно, обратно в чащу, к давно уже не святой келье и разбойничьему стану. Ориентировался в лесу он всегда отлично, и даже не забыл погукать совою, чтобы не получить в спину стрелу. Робин принял его без расспросов, приветил и приведенных им новых людей и оставил у себя на службе — себя он называл лордом Опасного Леса, а Рея провозгласил, усмехаясь и щуря темные глаза, своим оруженосцем.