Poison

И наконец прозвучал вопрос, который он предвкушал половину вечера:

— А где твой Аэрин? — с натужной небрежностью поинтересовался Майерлинг.

В подвале, мать его, в ошейнике и ремнях, клизму делает!

— Гуляет, должно быть, — раздражение, было улегшееся с первой встречи, снова давало о себе знать, поэтому ответ прозвучал более чем спокойно и сухо. — Ахэнн, сам понимаешь, некоторые условия даже не прихоть, а жизненная необходимость.

Диттера предсказуемо передернуло. Еще в кафе было заметно, что Эрдман не обращается с мальчиком чересчур жестоко... во всяком случае теперь, а склонностей к садизму не обнаруживал никогда... Однако, юноша выглядел таким подавленным и несчастным, да и что лучше — насилие физическое, то есть боль, кровь и страх, когда по крайней мере есть кого ненавидеть, либо же насилие психическое, непоправимо увечащее сознание и восприятие?

Риторический вопрос, а хорошо знакомый, "фирменный", твою дивизию, Манфредовский утилитарный подход — окончательно выбил из колеи. Сделать глупость помешало только стечение обстоятельств:

— Рин?

Диттер не различил шагов, но после оклика хозяина дома в дверном проеме мгновенно возникла тонкая фигурка юноши.

— У вас гость, я не хотел мешать, — раздался мелодичный, звонкий, журчащий, словно ручеек в лесу голосок.

Тени скрадывали его фигуру, делая более эфемерной, золотые волосы оказались собраны в косу, и тонкая ладошка белела в полутьме на темном дубе панели.

— Ничего страшного, — бросил Эрдман. — Сделаешь нам кофе, маленький?

— Да, сейчас, — в тоне юноши явно скользнула облегченная улыбка, и мальчик будто растворился в воздухе.

Один курил, другой молчал.

Эльф появился вскорости, уже с подносом. Эрдман вопросительно выгнул бровь, и Рин чуть опустил ресницы.

— Иди к себе.

Юноша слегка улыбнулся с благодарностью и исчез из библиотеки, точно слившись с отбрасываемыми лампой тенями.

— Эрдман... — не выдержал Майерлинг.

Он не уловил короткого обмена взглядами, занятый тем, что пытался убедиться — сдвигаясь, рукав рубашки открывал запястье юноши, и номера со штрихкодом на нем не было. Можно ли считать это обнадеживающим знаком?

— Диттер... — упреждающе отозвался Манфред.

Их глаза встретились, и у Майерлинга разом отбило охоту продолжать.

— Думаю, мне пора, — после повисшей тяжелой паузы, проигранного им поединка взглядов, офицер одним глотком осушил фарфоровую чашечку и поднялся. — Еще увидимся.

— Как тебе будет угодно, Диттер, — почти мягко заметил Эрдман, не торопясь его провожать.

Вместо этого, он медленно закурил, внимательно разглядывая два бокала и одну нетронутую чашечку с ароматным кофе прямо перед собой.

"Диттер-Диттер, последний рыцарь, заблудившийся романтик. Все твои метания были написаны на лице крупными буквами еще в кафе, стоило оказаться рядом с Рином и рассмотреть его внимательно..." — Манфред усмехнулся. — "Что значит эльфийское очарование, черт бы его побрал!"

Утром они даже не доехали до дома. Мужчина остановил машину, едва Вердер скрылся из вида, и потянул к себе натянутого, как струна юношу, до сих пор так и не поднявшего глаз от собственных коленей:

— Иди сюда, маленький.

Рин с готовностью выполнил приказ, подавшись к офицеру, и с облегчением уткнулся в черное сукно его формы у нагрудного знака, обвивая руками шею своего мэльдо.

— Я привыкну, — раздалось приглушенно, но достаточно твердо.

Эрдман со вздохом запустил пальцы в волосы, успокаивающе поглаживая затылок юноши.

— Привыкнешь, — согласился он, и с мягкой насмешкой поинтересовался. — Ты хоть понял, что я там сказал?

К его удивлению Аэрин кивнул, и нехотя отстранившись, серьезно сказал, ищуще заглядывая в глаза мужчины:

— Да, и зачем тоже понял. Это они все не поняли, что я — только с вами.. только для вас... а тогда... это не шлюха, а...

Он так и не смог подобрать нужного слова, а может, просто пока не решился произнести его вот так — в лицо и прямо. Рин все больше смущался, под конец своей речи совсем сбился, отчаянно краснея, и снова пряча лицо на груди офицера. Тот молчал, но юноша не ждал никакого ответа, а в тоже время жесткие пальцы ласкали его висок и выбившуюся из заколки прядку, спустились вдоль ушка к шее и дальше, по бьющейся голубой венке к ключицам. Ладонь прошла по плечу, очертила лопатки и линию позвоночника, унимая безотчетную дрожь:

"Глупенький мой, наивный... Мой, все верно. Только мой".

— Поехали. Еще нужно найти тебе сказки.

— Зачем? — юноша послушно вернулся на свое место.

К тому моменту, как они добрались до дома, Рин уже весело смеялся:

— Ваш друг принял меня за девушку?!

— Твои волосы, — напомнил Эрдман неудачную шутку о Рапунцель.

И хотя юноша успокоился, убедившись, что, по крайней мере, знакомый Манфреда не имел ввиду ничего обидного или грязного на его счет, услышав шум приближающейся машины и разглядев сквозь цветы идущего к дому офицера, Рин не торопился присоединяться к ним. Не то чтобы он настолько робел, но все-таки достаточно устал сегодня от впечатлений и переживаний, да и по правде не хотел мешать, ведь наверняка им есть о чем побеседовать и без него.

Аэрин довольно долго сидел на пляже, любуясь водным простором и мерным колыханием волн: море сегодня было спокойным, и, казалось, просто глубоко дышало. Мелькнула шальная мысль искупаться, но вода уже была довольно холодной, и легкий ветерок тоже не радовал теплом, — юноша слышал в нем первые шаги Королевы-осени. И пожалел, что его не будет здесь, когда придет время штормов, а лес оденется в золото и багрянец: это место навсегда заняло свой уголок в его душе, оно словно говорило с ним о чем-то голосами трав и листвы, запахом палой хвои, шорохом песка и плеском волн, ворочавших гальку...

Окружающий мир мягко соскользнул вдоль оси, добавляя остроту чувствам и яркость краскам, и сознание юноши "потекло" следом, плавно раскинувшись между двумя безднами по поверхности бесконечного простора существующего... Аэрин медленно выдохнул и так же медленно вдохнул, возвращаясь.

Заходя в дом, Рин думал о том, что 15 дней — очень много, но на самом деле очень мало, когда речь идет о счастье. Эти дни, как и те, что были до, — он будет помнить даже в объятиях Извечной Тьмы, но разве не пылает сейчас сердце, жадно желая, чтобы их было больше?!

Он даже не расслышал вопроса, только голос мэльдо с толикой беспокойства, и с губ сорвалось первое, что пришло на ум. Сам воздух в библиотеке вдруг показался тяжелым и вязким, стало трудно дышать, юноша едва сдержал приступ паники.

И получил взамен на свое невысказанное — возможность немного прийти в себя и собрать мысли, а затем Эрдман вовсе отослал его отдохнуть... Рин был бы рад, но беспокойная птица в груди все не унималась, и едва гость вышел за двери, юноша тенью скользнул вниз и опустился у ног застывшего в кресле возлюбленного, уложив голову ему на колено.

— Ваш друг уже ушел? — осторожный вопрос.

— Да.

— Это из-за меня?

Манфред хмыкнул, туша окурок:

— Можно сказать и так.

Рин поднял голову, тревожно вглядываясь в него:

— Почему?

Мужчина усмехнулся, подтягивая эльфа выше и удобнее:

— Ты хорошо держался, маленький, — невозмутимо начал объяснять он, — но в определенный момент не справился. В кафе было четко заметно, что ты подавлен, расстроен. Конечно, ты не мог знать, о чем идет речь, но из-за "Рапунцель" случился выплеск и обрушился он естественно на Диттера. Пусть невольно, но ты заставил его "услышать" себя, самые сильные свои эмоции на тот момент...

Аэрин отпрянул и побледнел, вспомнив, о чем тогда думал.

— Вот именно, — подтвердил Эрдман. — И судя по всему, теперь он если не настроен немедленно спасать тебя, то прямо усматривает насильника в моем лице.

Юноша замер, опустив ресницы. А потом вдруг решительно покачал головой:

— Ваш друг ошибся, — негромко, но с неожиданной силой произнес он. — Я люблю вас.

Не то, чтобы подобный поворот событий был абсолютно непредвиденным и непредсказуемым, но отчего-то захотелось выругаться — грязно, зло, как никогда в жизни!

— Да? — безучастно уронил мужчина, прерывая затянувшуюся паузу. — Мне жаль.

— Почему? — Рин так и не поднял глаз.

Эрдман все же не удержался от тяжелого вздоха, потянувшись за очередной сигаретой.

— Видишь ли, маленький, дело не в том, что я не люблю тебя. Просто я и любовь сочетаются разве что в предложении "я люблю кофе", — спокойно объяснил он, отбрасывая пачку обратно на стол.

Внезапно в ответ на его заявление раздался серебристый смех юноши:

— Наверное, за это и люблю, — с обезоруживающей улыбкой серьезно признался Рин. — Вы честны со мной!

Манфред оцепенел. Едва не поперхнулся дымом. Поднялся, ткнув тлеющую сигарету в пепельницу, долго безнадежно растирал переносицу и виски, но впервые в жизни не смог подобрать подходящего ответа и... сдался, обнимая неуверенно приблизившегося к нему юношу: вот же чудо!

Так поспешно покинув дом давнего товарища, Диттер остановился уже на ступеньках, резко дергая кистью, пока натягивал перчатки. У самой машины, вместо того чтобы открыть дверцу, уткнулся лбом в сложенные на крыше руки: как же так, Эрдман...

Предупреждение не лезть, куда не просят, он понял прекрасно, как и то, что не сможет просто выкинуть из головы образ хрупкого золотоволосого мальчика. С чистой совестью отправиться ужинать, в то время как юноша покорно и безмолвно будет дальше отдавать свое тело, оставаясь чем-то средним между прислугой и сексигрушкой, чтобы с ним не сотворили чего-нибудь худшего.

Только как? Что он реально может сделать, чтобы помочь мальчишке, а не привлечь ненароком к нему излишнее внимание, лишь усугубив положение, ведь каких-либо прав, даже формальных, как и защиты — у Аэрина попросту нет?

Вновь и вновь прокручивая в голове ситуацию и возможные пути выхода из нее, Диттер выкурил, наверное, половину пачки, даже не заметив того. Несколько раз рука тянулась завести двигатель, но мужчина каждый раз останавливался, пока над растерянностью и разочарованием не взял верх гнев. Диттер решительно хлопнул дверцей, намереваясь вернуться, чтобы объясниться с Манфредом прямо, пусть даже их довольно странная дружба на этом и закончится, зато по крайней мере в происходящее будет внесена ясность.

Он широко зашагал обратно по дорожке, когда услышал голос, и поднял голову... Разыгравшаяся затем сцена одновременно заставила его почувствовать себя идиотом и потрясла до глубины души.

... Уже совсем стемнело, но сидевший на перилах террасы Рин был хорошо виден в свете лампы. Эльф вновь что-то неразборчиво прощебетал, опуская голову и сделав рукой легкий, неопределенный жест, выглядевший немного нервным. Неразличимый до того силуэт качнулся из тени в его сторону, Манфред приподнял его голову за подбородок, заставляя взглянуть на себя, и через долю секунды наклонился к нему, вовлекая в долгий поцелуй. Одним движением он подхватил юношу на руки, и золотоволосая головка тут же устроилась у него на плече, а затем оба скрылись в доме...

Когда Диттер наконец отмер и был способен опять более-менее адекватно воспринимать реальность, он понял три вещи. Первое, — насильников так не обнимают и не целуют, как Рин "своего" офицера! А второе... Дьявольщина! Эрдман Манфред, таскающий кого-то на руках?! Странно, что земля и небо еще местами не поменялись!

И последнее, — он здесь точно лишний со своими "выяснениями".

7. Къаллие — на пути жизни

DIXI. Вот теперь точно кончено! Пусть результат был вполне предсказуемым, но все возможные эксперименты зашли слишком далеко, — Эрдман долго курил в ночь, стоя на террасе и задумчиво глядя сквозь раскрытую дверь на тонкую фигурку юноши под одеялом.

Весьма занятная у него поза: разморенный поцелуями и долгим нежным сексом, Рин давно спал, — вытянулся на постели, только немного согнув ноги, как удобнее, зато всем корпусом подаваясь на другую половину кровати и накрепко вцепившись в чужую подушку, обвивая ее руками для верности. Вздрагивал во сне, четкие брови хмурились, а уголки губ кривились в гримасе боли или страха...

Усмехнувшись самому себе, Эрдман оттолкнулся от перил, и вернулся в комнату, присаживаясь рядом с ним. Фыркнул: "Люблю"...

Это всего лишь слово, которое может означать, что угодно, глупенький! Абстракция, не больше. Еще один, местами красивый и полезный миф.

Может быть, для эллери Ахе это все-таки иначе, кто скажет... Не я, в этом ты прав по поводу "честности". И тем лучше для тебя, раз ты во все это так истово веришь...

Ты спи, маленький, — он коснулся виска и золотистых спутанных волос, чтобы увидеть, как юноша немедленно затих, задышал ровнее. — Спокойно спи. Я и правда тебя никогда не трону.

Еще никогда раньше Рин не ощущал так отчетливо стремительный бег времени, как здесь, перед величием морского простора или на тихих улочках сонного курортного городка, куда они все же стали ездить на прогулки. Это чувство было острым и резким, почти до боли, и юноша пристально вслушивался в него, говоря себе: значит, вот как живут люди.

Полный год еще не окончился, но казалось, что он сам уже прожил целую жизнь, лишившись столь многого и найдя не менее ценное. Испытав боль, утраты, позор, он негаданно обрел любовь — настоящую, а не виньетку из красивых слов.

В последнем Аэрин больше не нуждался, да и любые слова показались бы насмешкой над тем, как замирало в груди сердце, чтобы слышать звук биения другого. Всем существом рвалось навстречу, обретая покой лишь в крепких обьятиях любимого, и сжималось от тоски — время неумолимо, как долго еще Манфред позволит быть с ним? Мужчина не оттолкнул его после признания, но бессмысленно и безнадежно надеяться на что-то большее... Да и на что, собственно, большее? Эти пятнадцадь дней стали самыми счастливыми в жизни!

Они закончились. И страх холодил душу, что однажды точно так же, безжалостно быстро закончится и все остальное между ними, что придало новый смысл существованию.

Юноша чувствовал себя физически дурно во время сборов, Эрдман хмурился, наблюдая за подавленным бледным эльфенком, но молчал. Ничего странного в том, что мальчишке совсем не хочется возвращаться: это автономная станция, военный объект. Там уже не будет никаких закатов и прогулок у моря. В лучшем случае его передвижения будут ограничены жилой зоной, и то, еще большой вопрос захочет ли Рин воспользоваться предоставленной свободой даже в подобном урезанном варианте. Юноша вполне сносно освоился с обществом людей, но это не меняло ни его расы, ни статуса, и Рин не настолько наивен, чтобы самому этого не понимать. На Старой Терре он диковинка, интернированный ахэнн, которого привез скрасить отпуск офицер СБ — любопытно, завидно, но не более. Чужая, несколько экзотическая собственность. В условиях оккупации, в самом средоточии военной мощи победителей, его персональная ценность, как и факт принадлежности кому-либо — существенно теряют в значении, чтобы можно было без опасений оставлять красивого молоденького эльфа без присмотра. А по службе обер-офицер Манфред не сможет уже постоянно находиться рядом.