Ила не стала задерживаться — скоро попрощалась, поманила Огонька за собой. С радостью поспешил в арку. Уверен был, что Кави прекрасно заметил его испуг — если уж Ила заметила! — и посчитал мальчишку трусом невероятным.
"Вряд ли мне понадобится его помощь", — подумал он, вновь оказавшись на улице.
Однако несколько дней спустя взыграло любопытство — близнецы! трое! ну, хоть двое пока — набрался смелости и заглянул к Кави. Не прогнали; понемногу освоился.
Кави жил в узком длинном доме, примыкающем к стене, которая ограждала центральный квадрат. Дом был один, но много входов — и комнаты стенками отделялись одна от другой. Воины, внутренняя стража. Комнату с Кави делил молодой воин по имени Хараи, а соседями были еще двое — один, с виду ровесник Хараи, но с седыми висками, Шику и второй — постарше, со шрамом, пересекавшим лоб и переносицу. Огонек побаивался этого человека, хоть не слышал от него ни единого слова.
Слыхал, что шрам ему оставили южане в некой стычке — но вот при каких обстоятельствах, не говорил никто.
Атали считать другом так и не получалось, и дело не в том, что из правящей Ветви она. Просто сама никак не могла определиться, задирать ей носик и отчитывать Огонька или общаться как с равным. А вот Кели вполне сошел за приятеля — хоть и мал был, но бойкий. Когда сумел нормально ходить, полукровка только диву давался, глядя на шустрого мальчишку.
А Кели, несмотря на хромоту, на месте сидеть не любил. Из-за ноги толку на работах от него не было, и он помогал матери, не принимая всерьез насмешки ровесников. А в свободное время его от дома прямо потоком смывало. Огонька он привел к еще одной диковинке Тейит — на скальном выступе ветром, временем и руками людей создано было чудо.
Огонек вздрогнул, поняв, что из камня высунулся огромный орел и вот-вот склюнет посмевшую приблизиться мелюзгу. Перья на его шее топорщились, тяжелый изогнутый клюв чуть обломан на кончике. А Кели не испугался, беспечно показывая пальцем на ужасную птицу:
— Видишь, там голова? Это Повелитель Орлов. Говорят, внутри она пустая, но стены порой сами светятся, будто в них тысячи изумрудов. Потому и глаза у Повелителя горят иногда.
Огонек присмотрелся к пустым глазницам. Жутковато... а уж если полыхнет оттуда зеленым светом — и вовсе беги со всех ног.
— Я уж на миг подумал — настоящая... Ну а там хоть кто-то бывал?
Кели вздохнул:
— Вряд ли... Да и нельзя туда. И боятся, по правде сказать. Говорят, там и летучие мыши живут, злые, с вооот такими зубами! Только они спят днем.
Огонек подошел к скальной стене, хмурясь, потрогал ее. Поднял голову, и голова закружилась, будто нарочно поджидала момента. Едва не задохнулся, ощутив узкий выступ под босой ногой, и сладкий ветер в лицо — порыв, едва не сбросивший с большой высоты — и оранжевое солнце над чернеющими деревьями, низко, лежащее на самых кронах.
Ох ты же... Не сразу понял, что всего этого нет, и он стоит на земле. Какие там изумруды, летучие мыши... там его память.
Глянул через плечо на Кели — с сомнением. Нельзя, значит... И как быть? Отказаться? Сейчас день, и тут пусто — может, и стоит попробовать. Но Кели не должен знать, он должен остаться ни при чем. И Лиа... хорошо, что она сейчас на другой стороне горы с кем-то из учениц.
На всякий случай выпросил у Шима веревку. Проснулся еще до рассвета. Страшновато было шагать по темному городу, по камню гулко шаги отдавались. Где-то далеко на соседнем склоне выли акольи — далеко разлетались звуки; гремели сверчки в щелях изгородей и с едва уловимым ушами писком носились летучие мыши, напоминая о тех, что живут в каменной голове.
Добрался, когда уже почти рассвело. Возле Повелителя Орлов не оказалось больше никого — судя по всему, народ и так сюда не больно ходил. Вот и отлично, никто не помешает. Огонек примерился — и пополз вверх. К левой глазнице было не подняться, гладкий склон. А к правой — вполне, ветер выгрыз в камне довольно широкие ступени. Для ловкого и умелого не так трудно. А проще всего на веревке сверху — но это ж на какую высоту забираться, да и обходить долго!
Огонек лез, прижимаясь к скале, а ветер поддерживал сзади широкой ладонью — не налетал хлесткими порывами, просто клубился за спиной. Четыре человеческих роста, или немногим больше — не особенно высоко... Добравшись до перьев на шее орла, засмеялся — и впервые вниз поглядел. Руки ослабели, и мальчишка поспешно перевел взгляд вверх, на огромный клюв. Вблизи тот не выглядел настолько уж правдоподобным, и все же столь близкое соседство пугало.
Цепляться за каменные перья оказалось весьма удобно, и Огонек скоро оказался вблизи глазницы, повис, перегнувшись пополам, перевалился внутрь головы. Там было довольно темно еще — солнце вставало с другой стороны. Я сумел! — едва не выкрикнул во все горло. Сообразил, что не стоит привлекать внимание — вдруг кто услышит? Из мешочка на поясе достал крошечный светильник и кремень. Огонь загорелся с одного удара, и полукровка поднял руку повыше, водя глазами по сторонам. Внутри стены оказались простым серым камнем, и никаких светящихся стен. Только на месте, где у живого орла крепился бы язык, лежал пористый черный булыжник с пол-Огонька величиной. Видно, затащили его через замурованный ныне проход. Мальчишка походил по маленькой пещере, трогая стены, прижимаясь к ним лбом и ухом. Нет, ничего. Обманул Повелитель Орлов...
Огонек высунулся наружу, щурясь немного — утро успело в силу войти.
— Ну, здравствуй, что ли, — пробормотал запоздало, обращаясь к огромной каменной птице. — Так вот как ты все видишь отсюда...
"А он тоже нас видит?" — прозвучал голосок в голове. Запах слежавшейся пыли сменили теплые запахи прелых листьев — и бутонов, пробивающихся из-под прошлогодней зелени.
"Голова горного медведя!" — он сам, маленький, запрокинул лицо, рассмеялся, указывая на вершину скалы. Каменная глыба в самом деле походила на сумрачного серого хищника, грозу гор.
"Бедняга — и кто обратил его в камень?" — со смехом подхватил кто-то взрослый рядом. Отец. Свет разбивался о влажную листву, о перья крохотных птиц, снующих над венчиками цветов...
— Слезай! — резко окликнули его снизу. Огонек дернулся, будто змея ужалила. Свесив голову, увидел мужчину весьма сурового вида. Нагрудник, длинный нож на поясе, широкие кожаные браслеты. Из стражей улиц...
Огонек спустился поспешно, позабыв о высоте, ободрал кожу на локтях и коленях. Пальцы северянина пребольно ухватили его за ухо.
— Что ты там делал, отродье?
— Я полез посмотреть, — сказал Огонек, попытавшись оглядеться в поисках Кели. Взвыл — человек едва не оторвал ему ухо.
— Ни один человек не смеет прикасаться к Повелителю Орлов!
— Мне сказали, что голова изнутри выложена изумрудами. Я захотел проверить...
— Чтооо? Как ты посмел, тварь, лезть на священную скалу? Изнутри, говоришь? Ничего, когда полетишь со скалы, узнаешь, какого цвета у тебя мозги!
Задохнулся. Мелькнула перед глазами Башня Асталы — и тут дотянулась! Но Кели не сказал... он просто сказал "нельзя".
— А ну... Это что?
Стражник выпустил ухо Огонька, а может, оторвал, непонятно было. Он смотрел на вывалившийся из ворота самоцвет, который дала Лайа.
Понурый, Огонек сидел в домике Лиа и, словно камешки в горсти, перебирал успевшие возникнуть в памяти картинки. Стражник вернул его в Ауста, там подтвердили право Огонька бродить где попало, и вот он сидит в безопасности в домике бабушки, хотя этого не заслужил. Почему Кели не сказал, что скала священна? Да нет, нечего сваливать на мальчишку. Он сказал "да и нельзя туда" — но сколько таких запретов нарушают ежедневно, нарушал и сам Огонек! Но одно дело простой запрет, нарушив его, не нанесешь оскорбления никому...
Иное дело места и вещи, отмеченные особо. Кое-что он знал и чувствовал сам — страшная Башня Асталы. Кое-что было ему недоступно — фигурки-хранители рууна...
— А! — со злостью треснув кулаком о пол, Огонек взвыл от боли.
Ила скоро узнала про историю с Повелителем Орлов — Лайа позвала ее к себе и отчитала сурово, так что в груди няньки едва — едва не вспыхнуло желание устроить ответную отповедь. В конце-то концов, она ничем не обязана Сильнейшей Обсидиана!
Однако Иле ведь доверили присматривать за Огоньком... а она плохо справляется со своими обязанностями. Движимая заботой, поспешила к нему, тем паче Лиа не было дома. Тот был чернее тучи из пепла. Слова, что стражник лишь напугал полукровку, а лазить на скалу не принято из уважения к каменной птице — и чтобы там не паслись толпы мальчишек Огонька не слишком развеселили.
— Ну, хорошо хоть никого не оскорбил этим, — пробормотал он, и снова замкнулся в себе.
Ила поставила на стол узорную миску с темным ароматным супом — в бульоне плавали алые ломтики овощей и полоски тонко нарезанного лука; положила рядом пропитанную соевым маслом лепешку.
Опершись рукой о подбородок, наблюдала, как Огонек ест.
— Пойми, тут для всего есть свои правила, — увещевала Ила. — Никто не желает тебе зла, но ты...
— Разве же я не понимаю, — наконец откликнулся он. — Только... скольких подобранных в лесу полукровок вот так опекают?
— Ах, вот ты о чем... Я не правлю Тейит, но любому соседскому мальчишке уши бы оборвала, заметь его там! Неважно, что там задумали Лайа и Лачи, но зачем испытывать милость судьбы снова и снова? Ты ведь мог и просто свалиться оттуда.
— Не мог.
— Я знаю, ты лазал по скалам, но все же...
— Ты меня считаешь глупым мальчишкой, и справедливо, наверное, но... Я не так просто туда полез. Когда мы стояли рядом, мне показалось — будто знал такую, жил возле или часто бывал. А потом...
Он рассказал обо всем. Не просил сохранять в тайне; захочет передать Соправителям — дело ее. Даже хотел, чтобы передала — вдруг наконец получится открыть его память по-настоящему. А там пусть и вправду хоть сбрасывают...
А за окном было чудесное утро, уже переходящее в день: небо легкое-легкое, и единственное золотистое облако отращивает длинный хвост и плывет к горизонту.
Элати, за спиной оставившая несчетное число дорог и бездорожий, не смогла сходу вспомнить, знает ли скалу, похожую на каменного медведя. Поиски грозили стать слишком заметными, и Лайа, махнув рукой, пригласила Соправителя поговорить. Все равно он узнает, как было и с птичкой. Лачи обещал помощь — и дал слово, что не станет скрывать новости, если они появятся.
— Если то место столь хорошо отпечаталось в его памяти, он либо достаточно долго жил там, либо оно связано с чем-то важным для мальчишки. В любом случае это след, — Лачи задумчиво водил пальцами по карте земель Тейит. Все, что за ними, изучено было заметно хуже, но надежда оставалась: скала это не кочка. Только вот если то место на Юге...
— Да, здесь даже наши осведомители не помогут, — сказал Лачи. — Но все-таки хорошо, что полукровка ведет себя, как дикареныш. Послушный мальчик никуда бы не лез и ничего бы не вспомнил.
— От него одни неприятности!
— Что делать — пока нам остается только терпеть, — Лачи тонко улыбнулся, — Так прочно запечатанная память может скрывать серьезную тайну. И посуди сама — ему ведь по сути не четырнадцать весен, моя дорогая, но сильно меньше... когда он лишился воспоминаний? А потом не жил на ка ком-тотам прииске среди грубиянов-рабочих, после угодил к дикарям. Тут последний разум растеряешь. Но мы уже близки к цели.
— Хорошо, ты меня убедил; надеюсь только, цель эта окажется стоящей, — раздраженно произнесла Лайа. Негромкий голос Лачи убаюкивал, словно журчанье ручья в жаркий день.
**
Астала
Очередной синяк Чинья спрятала под наборным лазуритовым браслетом, но он все равно проглядывал. А может, она хотела не только скрыть, но и показать? Къятта почти жалел девчонку, которой приходилось непросто, хоть Кайе не желает ей зла. Он попросту не рассчитывает силы. Наверное, и на сей раз схватил, желая показать какую-нибудь птицу на ветке — смотри, вон сидит! А девчонка носит эти синяки, как боевые шрамы.
Чинья льнула к нему самому, отчаянно, и чувствовал каждое ее биение сердца, понимал — ей лестно быть избранной Сильнейшими, и в старшем она видит защиту от младшего. Надеется, что Къятта не позволит обидеть ее, причинить ей серьезную боль. Глупая самочка...
Если что, я не успею вмешаться — меня просто не будет поблизости, со смехом думал он, глядя в покорные глаза цвета спелых каштанов. Да если и успею... ты ничего не понимаешь, глупышка. Совсем ничего.
Порой ловил себя на том, что даже привязался к девчонке. Вроде достаточно было Улиши и собственных служанок, но Чинья отнюдь не оказалась лишней. Нравилось отводить ей за ухо непослушные мелкие прядки, целовать, чувствуя, как она вздрагивает, словно не может решить — бежать или, напротив, отдаться тому, чего хочется и самой... Нравилось наблюдать, как смущенно и встревожено она отводит глаза, стоит спросить о младшем.
Улиши намного превосходила ее в искусстве любовных игр, но Чинья быстро училась. И даже удостоилась некоего покровительства избранницы Къятты... снисходительного, словно наставница опекала воспитанницу, не слишком щедро одаренную природой.
Улиши правильно смотрела на жизнь — испытывать ревность к испуганной мошке? Еще чего. Ей не было резона драться за любовь Къятты — подобного все равно не было. И за внимание — его хватало.
Даже когда тот подарил девчонке серьги почти как у самой Улиши — свернувшихся змей, к хвосту которых был прикреплен ярко блестящий месяц — и тогда лишь посмеялась.
А тот, для кого и держали в доме красивую живую игрушку, не помнил сейчас о ней. Он вообще едва о ней вспоминал — разве когда хотелось дотронуться, ощутить под рукой покорное тело. Или прогнать не те мысли — и, подчиняясь ее веселому щебету, мысли действительно уходили.
Он брел по Астале, усталый после борьбы с порогами, и довольный.
Таличе увидал неожиданно — в ту часть квартала, где жила она, не ходил давно, а девушка редко покидала свою улицу. А вот сейчас — медленно шла вдоль торгового ряда, всматриваясь в выложенные украшения. Шум обтекал ее — она двигалась в тишине.
Не изменилась за два с лишним года. То есть... и подросла, и детская угловатость сменилась подлинной девичьей грацией. Но лицо прежнее, и та же косичка стекала с плеча, с вплетенными красными бусинами — остальные волосы аккуратно лежали вдоль спины.
Кайе видел, как она нагибалась, выбирала, примеряла на себя звенящие медные ожерелья, и внутри него ворочался и скулил маленький голодный детеныш, брошенный матерью.
Юноша не выносил украшений, но с такой сестрой, как Киаль, трудно не знать, что к чему. Таличе выбирала то, что дополнит ее наряд в праздник — уговор о вхождении под крышу чужого дома. Ей шестнадцать скоро — для чего ждать? Еще не свадьба, но теперь в глазах всех будет сговоренной невестой. А со свадьбой обычно не тянут, только подгадывают ее под ближайшие праздники. Нашла, значит, того, с кем разделит судьбу... ее не стали бы принуждать любящие родители.
