Колос времени

Из-за висящей в воздухе дымки на улице быстро темнело. Но и время уже позднее. Засиделась она у Водлянова... До чего же обаятельный человек! И умница — за беседой с ним часы пролетели незаметно. А когда он достал бутылку настоящего токайского вина, разговор сделался еще занимательней и непринужденней...

Вера прикрыла глаза и мечтательно улыбнулась.

Правда, она так и не смогла понять, что в его историях было правдой, а что беспардонным вымыслом. Водлянов уверял, что все взято из жизни.

Один рассказ Вере особенно запомнился — может, из-за того загадочного вида, который вдруг напустил на себя Константин, или из-за его низкого, глуховатого голоса, порой переходящего в шепот... Она собиралась расспросить консультанта о необычных домах Петербурга, точнее, об одном конкретном здании, но называть его Вере почему-то не хотелось. Она как раз раздумывала о том, как ненавязчиво подвести разговор к интересующему ее предмету, когда поймала на себе тот странный взгляд собеседника.

— Да, о Петроградской стороне ходит немало слухов, — кивнул Водлянов, приведя Веру в замешательство. Ей казалось, что о месте речи не шло... или все-таки шло? — Некоторые считают даже, что питерский "бермудский треугольник" находится именно там. Известно вам, Верочка, что в восемнадцатом веке на месте нынешней Большой Разночинной располагалась легендарная слободка заклинателей кладов, которая однажды просто исчезла — целая слободка! — и никто так и не смог отыскать ее следов? И до сих пор там сами собой пропадают целые здания...

Вера фыркнула в пустой бокал, но Водлянов даже не улыбнулся.

— Мой хороший знакомый стал однажды свидетелем такого случая, — задумчиво проговорил он. — А у этого господина, скажу я вам, начисто отсутствует воображение. Ему что-то подобное трудно даже представить, не то что придумать. Потому он решил со мной поделиться... в надежде, так сказать, найти этой истории реальное фактическое объяснение, без захода в метафизику. К сожалению, я ничем не смог ему помочь.

— И что с ним стало? — спросила девушка. Водлянов пожал плечами.

— Ничего. Живет и здравствует. В прошлом году справил семидесятилетний юбилей. Но когда случилась эта история с пропавшим зданием, моему знакомому было немного за двадцать. Он тогда состоял аспирантом у некого профессора Обломенского, Виктора Афанасьевича — было у нас в университете такое светило средней величины. Но известность господин Обломенский получил не научными своими достижениями, а интереснейшим хобби — он обожал все, связанное со старым кинематографом и тем, что ему предшествовало. Собирал раритетные кинопленки, съемочные камеры, разные устройства... Многое восстанавливал за свой счет. В пятидесятых у него была уже огромнейшая коллекция, настоящая синематека, с такими экспонатами, каких вы не найдете в Госфильмофонде. Перечислять их не имеет смысла, потому что нам с вами это ничего не скажет. А вот знатоки, по словам моего приятеля, просто рыдали от восторга, и киноведы ходили к господину Обломенскому, как туристы в Эрмитаж.

Особой гордостью хозяина была коллекция старинных проекционных аппаратов, называемых еще "волшебными фонарями". Видели когда-нибудь? Такая конструкция, похожая на самовар, только вместо краника — объектив с линзами. За объективом пазы, куда вставлялся слайд с изображением, внутри лампа для подсветки, а наверху труба для вывода дыма и горячего воздуха. Просто и действенно. У меня до недавнего времени был один такой — подарил детскому клубу. Проецировать изображение можно на все, что угодно: на стены, экраны из простыней, на клубы дыма... Века с семнадцатого, знаете ли, эти игрушки пользовались большим успехом. Говорят, даже Нострадамус использовал волшебный фонарь для своих представлений, а нюрнбергский механик Иоганн Конрад Гютле заставлял ярмарочную публику визжать от ужаса и восторга, демонстрируя ей картины, вроде "Массового воскресения из мертвых" или "Окровавленных скелетов, дерущихся друг с другом"...

Так вот, у господина Обломенского подобных фонарей было штук десять, самых разных, и среди них один, особенно дорогой профессорскому сердцу. Мой знакомый однажды видел этот фонарь в действии. "Туманные картинки" в нем создавались сами по себе, без всяких слайдов. Настоящие движущиеся иллюзии, то расплывчатые, то яркие и объемные. Мой знакомый уверял, что видел в этих картинах свою будущую жену, с которой тогда еще даже не встретился... Интересно, не правда ли? И никто не мог понять, как это устройство работает — корпус там был герметичен, линзы припаяны к объективу, отверстий никаких, выводная труба, и та отсутствовала. Вскрывать аппарат профессор, конечно же, не позволил бы.

Поначалу господин Обломенский держал синематеку у себя дома. Апартаменты у него по тем временам были роскошные, пять комнат в старом фонде. Но коллекция росла, и тогда профессор озаботился поиском отдельного помещения. Почти сразу нашел пустующее двухэтажное здание в соседнем дворе, то ли довоенный склад, то ли ночлежку, оформил документы, нашел добровольцев — словом, все прекрасно устроилось. Здание отремонтировали, создали условия для хранения кинопленок, экспонаты перенесли, разместили, по субботам сделали день свободного посещения — и все остались довольны.

Кое-что, правда, господин Обломенский оставил у себя, в том числе чудо-фонарь. Ни за что не хотел с ним расставаться.

И вот как-то раз туманным осенним вечером мой знакомый явился к профессору на дом, чтобы согласовать тему диссертации. Поднимается он по лестнице и видит: из профессорской квартиры выходит некий господин странноватой наружности. Разглядеть гостя толком мой знакомый не успел — по его словам, тот как будто сразу исчез. Ладно, господин аспирант пожимает плечами, звонит в звонок и через некоторое время слышит за дверью истеричные вопли Обломенского, грозящего кому-то милицией, КГБ, военными и еще бог знает кем.

Мой знакомый удаляется в недоумении, а на следующий день профессор сам зазывает его в гости, поит чаем, задерживает допоздна, а потом велит выйти из дома и через пару часов незаметно вернуться. Мой знакомый, исполнительный человек, сделал все, как сказано, вернулся и застал Обломенского с большой коробкой, которую надлежало потихоньку вынести из дома.

Оба тащат эту коробку в темноте через двор, добираются до синематеки, проходят по лестнице и коридору, не зажигая свет, и в конце концов прячут коробку в какой-то подсобке. После чего возвращаются к профессору домой и остаток ночи проводят в молчаливом бдении. Кого или что они ждали, мой знакомый не мог объяснить, поскольку сам ничего не знал. Было велено не спать, и он не спал, хотя, как потом признавался, очень хотелось... Утром оба, профессор и аспирант, едут в университет на личном автомобиле господина Обломенского, и тут вдруг случается самое необычное. Мой знакомый говорил, что с ночи стоял туман, очень густой, серо-желтый, в нем практически ничего не было видно. Машина двигалась медленно, а навстречу ей выплывали дома, горящие еще фонари, голые деревья — все смутное, расплывчатое, неощутимое. Людей же вовсе не было, и мой знакомый, уж на что без воображения человек, вдруг почувствовал себя в буквальном смысле отрезанным от мира. Жуткое чувство! Он мне рассказывал, что совершенно перестал понимать, где они едут. Весь путь казался ему одним нескончаемым движением в никуда.

И вдруг он видит, как из тумана выходит человек, пересекает улицу перед самым капотом автомобиля и удаляется. На спине у него — большой продолговатый ящик. По словам рассказчика, выглядел незнакомец точь-в-точь, как странствующий фонарщик со старинной гравюры. Несколько секунд, и его уже не видно. И тут господин Обломенский бледнеет, хватается за сердце и не своим голосом требует немедленно возвращаться, и успокоить его решительно не удается. Весь обратный путь профессор сам не свой, криком подгоняет шофера, но когда они въезжают во двор, оказывается, что спешить уже некуда. На месте синематеки — голый пустырь. Ни кирпича, ни гвоздика, ни доски, ни стеклышка. Целое здание со всеми экспонатами просто испарилось. И никто не заметил, как это произошло...

— От потрясения у господина Обломенского случился инфаркт, — закончил Водлянов. — А мой знакомый до сих пор пытается найти тому случаю рациональное объяснение. Но, насколько мне известно, он не слишком преуспел. А стояла синематека как раз в районе Петроградки, недалеко от пересечения Большой Разночинной и Чкаловского.

Вера медленно выплыла из потока собственного сознания и оглянулась. Проспект тонул в пепельной дымке, лишь маковки минаретов и глянцевый купол мечети, напротив, сверкали так, что глазам становилось больно. Идущие мимо люди, оживленно переговариваясь, дружно поворачивали головы к перекрестку, где собралась уже целая толпа. Сильнее обычного пахло гарью.

За спиной у Веры кто-то возбужденно повторял:

— Горит че-то! Слышь, горит че-то! Слышь, как дымом тянет?

— А чего горит?

— Да, блин, чего-то! Слышь, пойдем, позырим?

Веру сильно толкнули в бок, потом оттерли в сторону, и через секунду, подхваченная стихийным людским порывом, девушка уже шагала в общей толпе. Она слегка растерялась, потом заработала локтями, пробираясь назад. Подвыпивший парень загородил ей дорогу обвешанной цепями, мокрой голой грудью:

— Куда прешь, коза? — меланхолично осведомился он, глядя куда-то сквозь Веру.

— Дай пройти! — сердито бросила она.

— Проходи... — Парень протолкнул ее вперед, наступая с неотвратимостью бульдозера.

Вера растерянно оглянулась.

Словно весь Петроградский остров собрался здесь на праздник, и все неторопливо и целеустремленно двигались к Неве. Потные разгоряченные тела напирали отовсюду, и Вере вдруг представилось, как людская масса заполняет проспект и, будто перестоявшее тесто из опары, вытекает на набережную, наваливается на гранитный парапет, ломает решетку моста...

По проспекту, истошно завывая, промчались две пожарные машины.

— Видали? Еще поехали. А там уже пять! Все никак потушить не могут... — Растрепанная молодая женщина, прижав к боку ребенка, встала на цыпочки и изо всех сил вытянула шею.

— Пять чего? — устало выдохнула Вера.

— Расчетов пожарных, чего же еще? Вон выстроились рядком! Вы, девушка, сами поглядите, вы ростом повыше и на каблуках. Что они там делают?

Вера передернула плечами и развернулась. Перед ней колыхалось целое море людских плеч и голов. В первых рядах волновались сильнее, выкрикивая что-то задорно-неразборчивое. Чуть дальше ритмично сияли маячки пожарных машин. Над ними неспешно плыли клубы черного дыма.

— Ну, чего там? Тушат, а? — с надеждой переспросила женщина, и ребенок у нее под боком поднял на Веру большие любопытные глаза.

— Не похоже, — девушка поежилась.

Странно дело: куда ни глянь — ни одного испуганного или напряженного лица. Только интерес и... азарт, что ли? Как будто на шоу собрались.

— А что, что горит? — не унималась женщина.

— Кажется, особняк...

— Кшесинской, что ли? — удовлетворенно вздохнув, женщина покачала головой. Ее глаза возбужденно блестели. — Господи, что же это делается? Ну, прямо караул кричи! Чего же они не тушат? Чего ждут-то? Второго пришествия?

Толпа всколыхнулась, по ней пробежала нервная рябь. Потом раздался дружный вздох. Вера невольно выдохнула вместе со всеми и подалась вперед, не веря своим глазам.

Ветер гнал тонкие язычки пламени в сторону проспекта. Причудливо извиваясь, закручиваясь мелкими спиралями, опадая и снова вздымаясь, они плыли по воздуху, охватывая дымным черно-оранжевым абрисом горящую пустоту. Как будто особняк стал вдруг невидимым и сам собой двигался. Прямые строгие линии фасада, рустовка первого этажа, знаменитый балкон, изящные фризы, башня с тонким шпилем — все было вычерчено пламенем, словно по линейке. Из узких провалов окон валил густой дым. Но внутри огненного контура ничего не было. Просто не было.

— Мать моя женщина! — с чувством произнес кто-то рядом с Верой.

Тихо гудящее пламя на минуту зависло над перегороженной проезжей частью, потом заструилось через площадь к Троицкому мосту, пропуская сквозь себя деревья, не теряя объема и не меняя ни единой детали. Головы качнулись, как по команде, сперва назад, потом вперед. Передние ряды замешкались, и их слизнуло накатывающей людской волной. Ритмичный гул шагов на мгновение заглушил иные звуки, и толпа, точно под гипнозом, потянулась вслед горящему фантому. Остатки полицейского оцепления затянуло в общий поток.

Бросив короткий взгляд направо, Вера заметила, что особняк Кшесинской, целый и невредимый, стоит на своем месте, а пожарные с брандспойтами в руках растерянно чешут затылки. Потом девушку потащило дальше, и она сосредоточилась на том, чтобы устоять на ногах. Толпа запрудила проспект целиком, и теперь текла по проезжей части, огибая недовольно гудящие автомобили. Вера чувствовала, что движение все убыстряется, она и люди вокруг почти бежали, задыхаясь в общей сутолоке.

"Да что же это такое? Что творится? Зачем они бегут?"

Будто в ответ на ее мысли, огненный фантом вспыхнул ярче прежнего и угас, оставив после себя дымный силуэт. Через секунду внутри него раздался взрыв, и горячая волна отбросила людей назад. Послышались истошные крики, и в том же едином порыве, с каким следовали за призрачным огнем, люди повернулись и бросились бежать. Возникнув ниоткуда, паника растекалась быстрей пожара.

Раньше Вера не думала, что чужой страх может быть ощутимым физически, но сейчас он бился об нее со всех сторон вместе с толчками, тычками и ударами сведенных паникой тел. Кто-то падал и его тут же затаптывали, кто-то отчаянно прокладывал себе дорогу, расталкивая остальных. В давке Веру оттерли к пожарной машине, с силой приложив о железный бок цистерны, и со всем проворством, на которое она еще была способна, девушка нырнула под защиту пыльных колес и распласталась на заляпанном мазутом асфальте. Земля под ней вздрагивала от топота множества ног. Над головой покачивалось черное днище, тошнотворный запах бензина отдавал в горло.

Вера прижала к груди сумку, закрыла глаза и постаралась не думать о том, что будет, если машина вдруг тронется с места. Впрочем, пока на улице твориться такой бедлам, этого можно было не опасаться. Разве что и машину вместе с пожарными вдруг снесет неуправляемая людская стихия...

Понемногу выровняв дыхание, Вера заставила себя расслабиться.

Шум как будто стал тише. Намного тише...

По лицу скользнуло легкое веяние. Бензиновая вонь улетучилась, а запах гари лишь слегка щекотал ноздри.

Вера открыла глаза. Вместо труб и рифленого металла над ней парило серо-голубое невесомое небо с блеклыми крупинками звезд и тонким серпиком убывающей луны. Чуть ниже чернели толстые росчерки проводов, в которые с одной стороны упирался невредимый фасад пресловутого особняка, с другой — кривые ветви старых лиственниц. Удивительную тишину нарушал лишь редкий шум проезжавших мимо автомобилей.

Над головой Веры прошлепали мягкие подошвы, и через минуту небо скрылось за круглым, точно блин, лицом, увенчанным полицейской фуражкой. Недоверчиво прищуренные глаза побежали по распростертой фигуре и натолкнулись на чистый Верин взгляд, исполненный спокойствия и гармонии с окружающим миром.