Пастырь добрый (Главы 1-16)

— Не скромничай. "Чудом"...

— Не это важно, — отмахнулся Курт раздраженно. — Важно иное. Думаю, я не выдам ничего тайного, ибо каждый из нас знает, пусть это и не принято произносить вслух, что против Конгрегации началась война. И каждый знает, кем она начата.

— Интересно, — с невеселой издевкой осведомился Бруно, — а насколько легальной станет германская Инквизиция, если у Папы хватит наглости попросту в открытую отлучить ее и признать еретической?

— Вот посиди и поразмышляй над этим, — недовольно посоветовал Ланц, — может, тогда хоть минуту помолчишь.

— Итак, — продолжил Курт нетерпеливо, — в свете всего этого могу предположить, что и сейчас происходит то же самое. Вторая дельная мысль, высказанная теперь уже Финком — мысль о том, что именно стоящие надо мною знают не просто о том, кто я и кто он, но и о том, что мы снова в приятельственных отношениях. Складывается все сказанное мной в следующую картину: используя Финка, используя меня, некто снова пытается скомпрометировать Конгрегацию. Заметьте, кто убит: убита дочь одного из самых преуспевающих дельцов Кельна, убит сын бюргермайстера. Кроме того, что торговая жизнь на некоторое время нарушена (какая тут торговля, когда на твоем собственном льду лежит твой ребенок?), что Хальтер теперь потеряет голову, и делами города заниматься прекратит вовсе... это — помимо того, что придется приложить немалые усилия к тому, чтоб не позволить ему наломать дров... Так вот, кроме всего этого — у нас нет ничего, нет улик, нет нитей, нет следов, ведущих к истинному убийце. Иными словами, мы взвалили на себя расследование, которое не сможем завершить, вырвав при этом из рук светских единственного, на ком можно было бы хотя бы сорвать зло. Со стороны это выглядит так: мы вмешались в дело, и — город беднеет, порядка нет, in optimum[34] — город разваливается, и виноваты в этом мы. И придется вновь исправить меня: не "мы", а "я". Если бы меня здесь не было, этот план не удался бы.

— Absiste[35], — вновь покривил сухие губы Керн. — Если ты прав, если все и впрямь обстоит так — они все равно нашли бы способ подставить Друденхаус, не так — то иначе.

— Если я прав, — повторил Курт с нажимом. — Это лишь версия.

— Похожая на правду, Гессе, вот что настораживает.

— Признаюсь, мне было б много легче, — вздохнул он тоскливо, — если б вы снова на меня наорали и разнесли б мою гипотезу в пыль. Если б выдвинули свою — пусть и абсолютно бредовую по моему мнению, если б Дитрих или Густав возразили мне и указали на явные или мнимые ошибки и нестыковки... если б Бруно опять начал глумиться и спорить...

— Да на тебя не угодишь, — устало улыбнулся Керн. — В чем дело? Ты действительно сомневаешься в собственных словах, или же тебе попросту не хочется, чтобы они оказались правдой, и ты изыскиваешь любые тому доказательства?

— Почему не убить самого Штока? — спросил Курт тихо, и обер-инквизитор согнал с лица улыбку. — Так ввергнуть экономику Кельна пусть во временный, но stupor, было бы проще. Почему не заварить кашу посерьезнее — почему не прикончить бюргермайстера? Всем известно, как он благосклонен к Друденхаусу. Да, есть надежда, что, лишившись сына и не дождавшись от нас результата в расследовании, он несколько к нам охладеет... однако же, не проще ли было бы убрать его? Тогда было бы все — и шумиха, и избавление нас от столь полезного союзника, и ропот среди горожан.

— Убиты дети, — возразил Ланц убежденно. — И не просто зарезаны или удушены, абориген; дети убиты с такой жестокостью, каковая и в убийствах взрослых не часто замечена. Полагаешь, не повод роптать на наше бессилие?

— Почему именно дети, не их родители?

— Потому что нераскрытое дело с убитыми детьми подорвет нашу репутацию, может быть, сильнее, нежели порушенная по нашей вине экономика всей Германии, вместе взятой. Причем во всех, как это принято выражаться в официальных отчетах, "слоях населения"; ведь, как я понял, даже твой приятель-головорез не остался вполне безучастен к происходящему?

— Вот теперь, Вальтер, я чувствую себя лучше: со мною спорят.

— Не согласен? — вскинул брови обер-инквизитор, и Курт пожал плечами.

— Мне нечего возразить — вот что главное. Но думать об этом буду.

— Так или иначе, версия выглядит весьма правдоподобной, — вмешался Райзе уверенно. — И если мы решим развивать именно ее, следует подумать о том, как и от кого информация о связи академиста с ворьем Кельна просочилась к ним, кто бы они ни были.

— Если принять вашу версию... — Бруно встретил направленные на него недовольные взгляды стоически, вскинув голову и распрямившись, и продолжил уже тверже: — Всего лишь хотел заметить, что это — formula falsa[36]. Если принять вашу версию, никуда она не просачивалась — просто обладающий этой информацией сам и является участником этих преступлений.

— Как ни назови, — раздраженно кивнул Райзе, — это дела не меняет. Смысл остается прежним: необходимо отыскать обладающего этими сведениями и...

— И все равно, — оборвал его Курт, — остается тот, кто связан со старыми кварталами напрямую, кому известны подробности их жизни, кто знает, где собираются подобные Финку личности и главное — где с надежностью можно найти его самого. Наши подозрения не отменяют того факта, что в этом деле все же замешан некто из кельнского дна. Если еще можно поспорить о том, в самом ли деле имеется в этом случае факт предательства со стороны Конгрегации, то участие близкого к Финку человека сомнению не подлежит.

— Да брось, — поморщился Бруно почти брезгливо, пренебрежительно фыркнув, точно кот, окунувший морду в корзину с пухом. — Такие ли уж тайны?

— Такие, — возразил Курт уверенно. — Даже (прошу прощения, что в третьем лице) Вальтер не знал о самом существовании "Кревинкеля", не говоря уже о названии или о том, кого там возможно увидеть. И если моя версия верна, то нам следует призадуматься над тем, что Конгрегация до сей поры не имеет в своих союзниках агентов среди преступных низов, в то время как у наших противников они есть. Что удручает.

— Собственно говоря, — вновь заговорил Бруно нерешительно, — наличие малефиков всех мастей в этом... сообществе есть факт; лишь припомнить, сколько рассказано было путешествующими купцами и охраной обозов о том, как их ограбили с применением странных методов, или же обычными горожанами о том, как к ним подходили спросить дорогу — и после они обнаруживали себя на окраине города с пустой головой и кошельком... Не думаю, что каждый из этих рассказов выдуман.

— Не выдуман, ты прав, — согласился Курт, — эти ребята быстро сообразили, как поправлять свои дела. Однако обыкновенные преступники и наши подозреваемые — они разного поля ягоды. Размах разный. Соответственно, разные и сферы общения; говоря проще, они редко пересекаются. Для чего этим парням лишние проблемы и увязания в государственных заговорах с риском подставиться? Им и без того неплохо живется. Кроме того, в Кельне подобного не замечалось уже давно — десяток лет назад проведенная чистка и этих тоже зацепила, походя. Здесь просто: это типичный агент (купленный, запуганный и прочее) среди знакомых Финка и предатель в попечительской службе.

— Следует запросить список — поименно всех тех, кому ведомы подробности прошлого дознания, — вздохнул Керн обреченно. — Обращусь напрямую к старине Рихарду, безо всяких официальных бумажек и лишних свидетелей; пускай отпишет мне обо всем, что знает попечительский отдел.

— Corruptio, — передернул плечами Бруно. — Я всегда знал, что на ней мир держится...

— Да заткнись ты, ради Христа! — в один голос оборвали его Ланц и Райзе; подопечный снова фыркнул, отвернувшись к окну, и Курт с усмешкой качнул головой:

— Нет, Бруно, коррупция — это у тех, кто против нас, а у нас — "применение нестандартных методик дознания"... Стало быть, так, Вальтер, — подытожил он столь решительно и твердо, что на миг почудилось, будто Керн вот-вот вытянется в струнку, поднявшись из-за своего стола. — Вы свяжетесь с главой попечительского отделения, в самом деле, тайно и без шума; я же напишу собственный запрос — в академию. Насколько мне известно, столь подробной информацией о моих связях обладают лишь двое из святого Макария, и обоим я верю, как себе самому, если не более, однако, когда эта самая информация существует в письменном виде, то она уже перестает быть секретной... Если на мой запрос отец Бенедикт ответит "да, существует", то шерстить надо будет тех, кто имеет к этим записям доступ. Кстати сказать, Вальтер, не объясняйте своему приятелю, в чем дело, не вдавайтесь в подробности — просто попросите его перечислить все то, что им известно; особенно уточните — "всё". Если майстер Мюллер не понапрасну занимает место главы кураторской службы, он вас поймет.

— Слушаюсь, — усмехнулся обер-инквизитор, и Курт смешался, неловко кашлянув и опустив голову.

— Прошу прощения... — пробормотал он смущенно, — увлекся...

— Давай, давай, — отмахнулся Керн, глядя на подчиненного, словно на новый витраж в часовне Друденхауса, внезапно появившийся на месте старого неведомо откуда. — Дерзай.

— Да... — все еще с некоторым смятением кивнул он, едва не позабыв, что намеревался высказать еще. — Кроме того, полагаю...

— Уйди с дороги!

Голос, раздавшийся на пороге закрытой двери, прозвучал ожесточенно, упрямо и так громко, что Курт болезненно сморщился, тотчас и безошибочно поняв, что за посетитель отпихнул с пути стража Друденхауса, попытавшегося доложить о его приходе.

Бюргермайстер был зол, бледен и напряжен, и по тому, что в лице его не пребывало и тени печали, столь же бессомненно ясно было и то, что о последних событиях он еще ничего не знает.

— Что вы намерены скрыть от меня, майстер обер-инквизитор? — с порога стребовал бюргермайстер, глядя на того гневно и взыскательно. — Судя по тому, как ваша охрана рвалась обогнать меня и явиться к вам прежде меня самого, вы опасаетесь моего появления; так к чему вы звали меня в Друденхаус, в таком случае, в этакую рань!

— Присядьте, майстер Хальтер.

От спокойного, тихого голоса Керна тот скривился, точно от удара под ребра, и отмахнулся, рубанув ладонью воздух:

— К черту, прости Господи! Мне некогда рассиживаться! Если у вас есть новости о деле, вы могли прислать их с курьером, а если хотите говорить о чем-либо другом — говорите скорее, мне надо быть дома сегодня — сейчас!

— Присядьте, — повторил Керн настойчиво, и бюргермайстер, будто очнувшись, встряхнул головой, отступив на шаг назад.

— Прошу прощения, — выговорил Хальтер с видимым усилием, нервозно отирая лоб ладонью и отводя в сторону взгляд. — Я сегодня не в лучшем расположении духа — проблемы в семье. Понимаю, что они не должны быть помехой моим обязанностям, однако же... Что вам было угодно, майстер Керн?

— Проблемы в семье... — повторил тот безвыразительно, исподволь переглянувшись с подчиненными, и осторожно, словно боясь, что его услышат, перевел дыхание. — Простите за любопытство; какие?

— Это к делу не относится, — нетерпеливо отрезал бюргермайстер и, перехватив взгляд Керна, пожал плечами, недовольно пояснив: — Повздорил с сыном. Бывает. Наутро он в отместку удрал из дому; я как раз намеревался начать поиски, когда прибыл курьер от Друденхауса. Будьте любезны, майстер обер-инквизитор, если дело важное — говорите поскорее, я должен найти сына; жена места себе не находит.

— Конечно, — кивнул тот медленно; по его хмурому, темному взгляду Курт видел, как судорожно Керн подбирает слова, которые необходимо и так не хочется произнести сейчас. — Прошу вас, майстер Хальтер — присядьте.

— Просто скажите, что...

— Сядьте, — не выдержал Курт, в два шага подступив к бюргермайстеру и насильно потянув его за локоть к табурету у стены; тот, оторопевши от подобного панибратства, последовал за направляющей его рукой, едва ли не упав на потертое деревянное сиденье.

— Да что у вас тут происходит, в конце-то концов! — растерянно пробормотал Хальтер, и Курт, увидя во взгляде начальства молчаливую просьбу, мысленно ругнулся. Доверие вышестоящих, как оказалось, было желанным не всегда, и в эту минуту он предпочел бы его избежать.

— Ваш сын найден, — выговорил он почти торопливо, поскорее, стараясь не глядеть бюргермайстеру в глаза, дабы не испугаться того, что увидит в них. — Он убит.

На миг упала тишина — вполне ожидаемая и оттого еще более тяжелая, мутная, словно болотный туман; Хальтер приподнялся, ловя взгляды следователей, и вновь упал на табурет, ошалело хватая воздух ртом.

— То есть... — с усилием выговорили дрожащие губы, — то есть... как — убит?

— Как Кристина Шток, — с прежней безжалостной прямотой отозвался Курт, мысленно решив, что с Керна теперь причитается. — Картина преступления та же, кроме насилия. Тело обнаружено этим утром на пустыре у городской стены.

— Да нет... — с неловкой улыбкой возразил бюргермайстер, — как вы можете с такой уверенностью? вы же его не знаете...

— Майстер Ланц опознал тело, — продолжил Курт, присовокупив к списку своих должников и обоих сослуживцев. — Майстер Райзе определил причину и время смерти. Колото-резаные раны, смерть наступила этой ночью, посему ясно, что дом ваш сын покинул не утром — очевидно, после произошедшей вчера ссоры, которую вы упомянули.

Бюргермайстер сипло выдохнул, покачнувшись, и закрыл лицо ладонями, скорчившись на табурете и почти уткнувшись в колени.

— Два студента, обнаружившие тело, — продолжал Курт негромко, удивляясь собственному спокойствию, — сейчас под нашим наблюдением, в Друденхаусе — во избежание преждевременных слухов. Тело было перевезено тайно, и никто, кроме служащих Конгрегации, в курс дела не посвящен. Вы были приглашены к нам для того, чтобы ответить на вопрос — почему после произошедшего с дочерью Штоков вы не подняли тревогу при исчезновении сына.

— Я хочу его видеть, — уронив руки на колени, произнес Хальтер чуть слышно. — Я хочу видеть тело, я вам не верю. Вы ошиблись, я хочу видеть сам...

— Не хотите, — перебил его Курт убежденно. — Поверьте мне. Не сейчас, иначе вы растеряете остатки здравого смысла, который нам так необходим. Будет лучше для дела, если вы сперва ответите на наши вопросы, а уж после вы вольны делать, что угодно.

— "Лучше для дела"?.. — выдавил тот через силу. — "Лучше для дела"?!. Какое дело, мой сын убит! О каком деле вы говорите! Я хочу видеть его! Я хочу знать!

— Замолчите, — коротко оборвал Курт, и Хальтер осекся, глядя на него с потерянным изумлением. — Поймите, — продолжил он чуть мягче, — что "польза дела" в вашем случае — это наказание виновного. Я сочувствую вашей потере; мы все вам сочувствуем. Потерять своего ребенка — страшно, я это понимаю; однако — это свершилось. Будь вы просто горожанином, вы были бы вправе предаваться терзаниям без оглядки на что бы то ни было, однако же, вы — бюргермайстер, и в ваши обязанности входит избавление Кельна от чудовища, убивающего детей. Вернуть сына вы не сможете, и все, что теперь вам остается — это месть, для чего следует собраться с силами и помочь нам четкими, подробными ответами на наши вопросы. Это — понятно?