Эра жаворонка

— Я не хотел при них, — сказал голландец. Да, кажется, родом он был из Нидерландов. — Пойдём, посидим где-нибудь без этих нравоучительных лекций.

Вук легко согласился. Заказав на вечер белого сухого вина ровно в том количестве, что рассчитал дотошный Школьник, а к вину дорогущего, но живого осетра, он послушно двинул за Виссером, движим, скорее, любопытством, чем желанием пообщаться. Посиделки с Гороховым на берегу океана, облизывающего прибоем уютный остров Сильбато, подарили Вуку бесценные сведения о Горовице. Сведения, добытые по одной лёгкой оговорке об овцах, о которой, возможно, и сам Юрка не догадался. Кто знает, что сообщит — вольно или невольно — этот добродушный здоровяк с полными румяными щеками, ещё один представитель нордической подрасы наряду с Янко и Черезовым. Ростом Виссер был столь же высок, столь же светловолос и широкоплеч, разве что щёки его отличались завидной полнотой.

Даан, в отличие от Горохова или Ермишина, с космонавтикой завязал окончательно. Юрка что-то испытывал на космодроме, Филипп ездил по миру с познавательными лекциями, а Виссер с головой ушёл в живопись.

— Это Игорёк мне подсказал, — доверительно признался Виссер, потягивая девичий коктейль с характерным названием "Его глаза". Коктейль переливался кислотной голубизной и лишь слегка был сдобрен алкоголем. Вук втянул через трубочку крохотный глоток и скривился — сплошной сахар, сплошная карамель.

— Что подсказал?

— Начать писать. У меня и в самом деле получалось неплохо, но я стеснялся. Думал, ну что за занятие для мужика — кисточкой малевать. А Игорёк убедил, что не зазорно.

Янко посматривал за новостями культуры — выставки космонавта Виссера во всех странах шли с громким успехом. Виссер писал фантастические закаты, полярные сияния и леса диковинных растений на далёких планетах в затерянных уголках галактики. Полотна его, небесталанные, являли зрителю ту картину, что сам зритель давно мысленно нарисовал себе ещё до успехов большой космонавтики. Картины удовлетворяли ожиданиям, а потому не могли не пользоваться спросом. На самом деле, ни на Тенере, ни на Амикайе пейзажей, выписанных на Виссеровских холстах, отродясь не наблюдалось. Сказочка, яркая радостная сказочка, — так определил когда-то Вук жанр картин его коллеги.

— А Марк, напротив, стыдил меня, — продолжил Виссер. — Убеждал, что я позорю славный отряд тенерийцев. Мы же белая кость, мы же на передовой науки и техники, мы — светоч и надежда человечества, и тут я со своими комиксами. Он, представь себе, так и выразился — комиксами.

— Деньги не пахнут, — философски заметил Вук, отпивая глоток вина — белого, как завещал один из рецептов клуба алкоголиков. Клуба анонимных космонавтов-алкоголиков.

— Не в этом дело, — поморщился новоявленный мастер кисти. — У меня, как, впрочем, и у тебя, денег достаточно. Просто, когда я пишу, я ни о чём не думаю. Я будто сплю. А во сне путешествую по прекрасным мирам.

— Грёзы наяву и всё такое, — поддакнул Янко, подмигивая хорошенькой брюнеточке за соседним столиком. Та кокетливо прикрыла глаза, потом отчаянно-смело окинула его взглядом с ног до головы, потом снова опустила очи долу. "Ах, плутовка", — решил Вук и отвернулся. Опытные кокетки ему не нравились.

— Напрасно иронизируешь. Оно в точности так и есть. Я, как начал писать, перестал жить. Я не здесь, Вучо, не в этой суете и не этой скуке. Я бы слетал ещё раз, но ты сам знаешь — нельзя. Что мне делать? Пить? Пить и спиваться, и погибать, как все остальные? Нет уж, увольте. Однозначно лучше, коли я буду грезить, и грёзы мои кому-то согреют душу.

Он говорил высокопарные слова и толстые щёчки, как у запасливого бурундучка, забавно шевелились. На Даане болталась свободная накидка-малахайка, расписанная экзотическими цветами безумной оранжевой гаммы. Такой вызывающий наряд подошёл бы гордому гению, уверенному в своей непогрешимой гениальности, но Виссер сидел как-то робко, на краю табурета, выставив ногу, словно собирался вот-вот сбежать.

— Ты считаешь, что погибшие тенерийцы сгубили себя выпивкой?

— Конечно, — заявил Виссер. — Чем ещё объяснить аварию, рак печени, самоубийство, гулянки по злачным кварталам Парижа? Я же не пошёл шляться по парижским барам. И Горохов не стал гонять, как бешеный, на серпантине. Потому что мы заняты делом. Я пишу, он двигает науку, Филипп выступает, и, заметь, у перечисленных товарищей нет проблем с алкоголем. Черезов и Школьник стараются, но пока они будут бездельничать, ничего у них не выйдет. И ты, Вук, будь осторожен. Найди себе любимое занятие.

— Черезов и Школьник ничем не заняты?

Виссер, оглядевшись, понизил голос:

— Может, и заняты, да я не знаю. Игорёк — он прилично поддаёт, про Марка не скажу, не в курсе. Но оба они мне очень и очень не нравятся.

— Чем не нравятся?

— Не могу сказать, это что-то неосознанное. Такое ощущение, будто они на нас эксперименты ставят. Я имею в виду тенерийцев. Глупости, конечно, я понимаю, лично на меня никто не воздействует, и я делаю, что хочу. В смысле, что потом, когда я оглядываюсь, у меня не возникают недоумённые мысли, что же это повело меня не в ту степь. Я в своей степи, я всё решая за себя сам, однако ж не могу избавиться от ощущения гипноза. Особенно, Марк с рецептиками... Ох, чую, что-то он мутит...

— Тебе просто неприятна их жизненная позиция, — подумав, сказал Вук. — И мне неприятна. Если бы я располагал сведениями о неминуемой головной боли и об алкоголе, излечивающим её, я бы непременно сообщал об этом каждой отлетающей экспедиции. Но они не сообщили. И ты не сообщил.

— Так у меня и не болит. Слегка ныло после возвращения — но это всё. Честно говоря, я поначалу не принимал жалобы наших товарищей всерьёз. Только потом, когда председатель Концессии оповестил о приобретённом помещении для клуба тенерийцев, где, как он выразился, "можно обсуждать и успешно решать любые личные проблемы", я осознал, что да, проблемы имеются.

— У тебя не болит, потому что ты не контактировал с животными на Тенере.

Даан забавно наморщил лоб и надул губы, отчего разом превратился в большого обиженного ребёнка.

— Почему же не контактировал? Контактировал, — сказал он. — Только никто об этом не знает. Я, собственно, затем и позвал тебя в бар. Ты, Вучо, мне кажешься упрямым и целеустремлённым. Ты... Ты неравнодушный и неуспокоенный, ты сумеешь докопаться до причины тенерийского проклятья. А прочим это уже всё равно — выпьют и успокоятся. Я потому только тебе говорю: я держал в руках змейку. Я охотился на неё почти неделю, она жила у скал, грелась на солнце и, приметив меня, вдруг становилась незаметной, а я спотыкался на ровном месте о невидимый шар. Я пробовал шар сдвинуть с места, я знал, она там, внутри, но шар был будто приросшим к поверхности планеты. Однажды змейка стала вялой и прекратила игру в прятки. Я спокойно взял её в руки, чтобы рассмотреть, она не сопротивлялась. Я положил животное на песок, чтобы дойти до вездехода и взять там герметичный контейнер. Потратил на это какие-то пять минут, а, вернувшись, обнаружил только высохшее тело. Пять минут, Вук! Змейка ссохлась за жалкие пять минут. И пока я стоял и глазел на неё, она рассыпалась в труху.

— Почему ты не сообщил о находке?!

— Побоялся. Камера на шлеме скафандра тогда вышла из строя из-за ионной бури, изображения не осталось, а само животное испарилось. Короче, предъявлять было нечего. Я решил, что если заявлю о находке, которой нет, меня сочтут психом и экспедицию свернут.

— И при этом у тебя ничего не болит, — задумчиво произнёс Янко.

— Потому что я делом занят. И тебе того же советую, — повторил Виссер. — Иначе сгинешь, как остальные. Посмотри, например, на Зелинского — конченый алкоголик.

Вук внимательно оглядел Виссера: яркая рубаха, небрежно пробивающаяся растительность на румяных щеках, всклокоченные волосы. Он не был таким до полёта. Его снимки в Академии являли строго и несколько чопорного служащего. Как пришло ему в голову сменить имидж? Даан расстегнул клоунскую дерюжку ещё на одну пуговицу и, правильно истолковав испытывающий взгляд коллеги, торопливо проговорил:

— Да, я выгляжу, как придурок, но это часть моей игры. Художник должен быть безумен. Хотя бы слегка. Картины чокнутого продаются лучше картин добропорядочного гражданина.

— Ты сам додумался до этого?

— Ты будешь смеяться, — вздохнул Виссер, — но идею подали именно те люди, которым я менее всего доверяю: Черезов и Школьник. Марк посоветовал как-то эпатировать публику, коли уж я ступил на сколькую стезю потакания грубым желаниям публики — так презрительно он выразился — а Игорь предложил напялить дурацкий балахон на похоронах Форбека. Филипп Ермишин поддержал их — сказал, что художник на то художник, чтобы действовать нестандартно. Я с одной стороны жалею об этом — такая трагедия, а я, получается, сыграл на ней. А с другой стороны, если бы не тот балахон, я бы не раскрутился, потыкался бы во все углы со своими холстами и спился бы непризнанным гением... — Он вдруг уронил голову на руки и заплакал, — Честно, Вучо, я не знаю, как к этому относиться. Я чувствую себя предателем по отношению к лучшему другу. Но это удержало меня на плаву. Скажи, Вучо, ты тоже считаешь меня подлецом?

— Тебя кто-то считает подлецом? — Янко наконец-то понял, зачем Виссеру нужен был этот разговор, и осознал вдруг безмерную глубину его одиночества.

— Они этого не произносят вслух, но я знаю... Филипп, Ник, Юрий — они точно презирают меня... Хотя бы за то, что могу иногда разнюниться, как сейчас. А настоящие тенерийцы не плачут.

— Ты просто не пьёшь, в отличие от нас всех, — Вук передвинулся, сев к нему поближе, обнял его за плечи. — У тебя нет привычки, тебя алкоголь выбивает из седла. И знаешь, не начинай, Даня, не надо. Лучше плачь и рисуй. — Пилот почувствовал, что сейчас и сам он вот-вот пустит слезу. Как-то это чёртово вино не так действовало. От виски хотелось набить кому-нибудь морду, а вино выжимало слезу. Нет, к чёрту вино. Он крепче сжал Виссера и добавил, — Я не считаю тебя подлецом. Я думаю, Рейнгольд смотрел на тебя сверху и улыбался. Мы, ведь, живём для радости, Даня, ведь, правда?

К оглавлению

Глава 10. Поиски Гарсиа и Форбека

Целую неделю Вук был паинькой. Следуя рецептам Школьника, он потихоньку подкачивал себя топливом, пробуя каждый день новое горючее. Небольшие порции, вливаемые практически непрерывно, погрузили его в некоторый анабиоз. Янко справился с болью, но все прочие желания и побуждения, составляющие суть его жизни, испарились вместе с физическим страданием. На первое время сойдёт, решил он. Отчего бы не поэкспериментировать? Бросить опыты над собой можно в любой момент, а пока полурастительное существование было только на руку — Вук неспешно писал отчёт, официальный отчёт, не требующий напряжения мысли и воли. Он методично сортировал и классифицировал достижения и открытия, связанные с Тенерой, составлял детальный план новой станции на тёмных землях за хребтом Курта Гёделя. Работа, которую он выполнял механически и почти бездумно, добавляла свою долю расслабленности и тупого покоя. Эффект корректирующего коэффициента в уравнении Белла-Клаузера Вук не стал пока описывать, рассудив, что примется за него после дежурных мероприятий.

Он несколько раз ходил в Серёге Тимофееву домой и караулил его в Сети, но напарник таинственным образом исчез. Дочка его, Алина-Пулька сообщила, что папа в командировке вместе с мамой, а она живёт с няней. Вук с согласия няни сводил девочку на осязательный аттракцион, и та потом с восторгом названила ему, бесконечно пересказывая ощущения то от объятий плюшевого слона, то от спуска по мыльному ручью.

Размеренное существование его однажды было прервано взрывной пульсацией в левом виске. Было больно, но больно как-то странно — словно это была и не его боль. Вместе с болью в голове кружилась мысль о Юрке Горохове — так назойливо, что Вук не выдержал, вышел на связь с коллегой.

— Юра, ты не знаешь, зачем я звоню? — наивно спросил Янко.

— Нет, — раздражённо ответил тот. — Не знаю. Давай позже. Я сейчас не могу.

— Ок, — согласился пилот.

Вслушиваясь во внезапный приступ долбёжки в черепе, Янко вдруг понял: а, ведь, действительно, это не его боль! С пониманием сего факта химера рассеялась, уступив место сладковатой тяге в груди. Тяга, упругими нитями исторгающая из организма Вука что-то неведомое, что-то нежное и мягкое, вкупе с дозой рижского бальзама, превратила Янко в отжатую тряпочку. Он бросил отчёт и улёгся на тахту, глядя в пустой потолок. Жить было очень странно.

Минут через пять Горохов перезвонил:

— Ты что хотел? — грубовато поинтересовался он.

— Ты болен? — спросил Вук. — Мне показалось, что ты болен.

— Нет, я не болен. Я совершенно здоров. Я исключительно здоров. С чего ты это взял, что я болен?

— Не знаю... Показалось... Ты на Сильбато?

— Да.

— Чем занимаешься? По-прежнему геномом?

— Да.

— А "Гамаюн" и мой "Симург" на месте? Не перегнали их на Байконур?

— Иду! — крикнул кому-то Горохов. — Извини, дружище, мне некогда.

Он отключился, и Вуку стало несколько стыдно. Горохов как истый учёный занимался исследованиями, а его отвлекали. Будь Вук на его месте, а Юрий — на месте Вука, он бы точно захотел набить ему морду.

Набить морду! Вот что не хватало Янко для полного счастья! Тихий скрип пёрышком не позволял выплёскиваться энергии, изрядно подперченной агрессией, скопившейся под воздействием алкоголя. Вук зевнул и силой воли подавил в себе желание вскочить, чтобы немедленно подраться с кем-нибудь. Вместо непродуктивного размахивания кулаками, пилот растрепал волосы, напялил модный мешковатый костюм, глаза прикрыл не менее модными очками-трансляторами. В таком невообразимом виде — мечта гимназистки! — он, отложив рутинную работу, отправился пофланировать по дворцу аэрокосмических путешествий.

Шикарный молл на Пулковском шоссе с офисами сотни транспортных агентств, парком развлечений, тридитеатром и прочей чепухой, предназначенной для ублажения скучающего люда, весь был наполнен такими пугалами, в чью спецодежду вырядился Вук. Янко более нравилась форменная одежда: куртки военного образца, штаны с накладными карманами для тысячи мелочей, кители, брюки со стрелками, кепки, фуражки и галстуки. Всё это, по мнению Вука, было либо удобно, либо красиво. Не зря же военная мода сохраняла свой неизменный облик уже несколько веков подряд. Развевающиеся на ветру портки, схожие, скорее, с дамскими юбками, и оттянутый балахон не казался ему ни практичным, ни, тем более, нарядным. Однако в толпе подобных клоунов Вук чувствовал себя в полной анонимности.

Он прошёлся несколько раз мимо зала компании "ИстДжет", заглянул на его витрину, якобы выбирая рейс. За стойкой он приметил трёх сотрудников: тощий юноша около двадцати, полноватая блондинка в преддверии пенсии и яркая брюнетка возраста "самое то". Все они мило улыбались посетителям, бронировали полёты, советовали модные направления. "ИстДжет", крупнейший мировой перевозчик в райские страны, специализировался на пляжном отдыхе юго-восточной Азии. "ИстДжетом" несколько лет назад летел в Таиланд Алесь Кудря, "ИстДжет" доставил туда же таинственных Ф. Рейнгольда и Е. Гарсиа. И Хуабумболу! — ехидно подсказала память, перебрав сложенные на дальней полочке факты из "открывашки". Далась ей эта злосчастная Хуобумбола!