— Я растворюсь в Благодати, — бесцветным голосом промолвил Провозвестник, и Лиза внезапно поняла, что его обманули, спокойно и бессовестно. — Жаль, конечно, что дальше мы пойдем не вместе. Но я уже подготовил распоряжения по поводу преемника, по твоему поводу.

Она выдохнула, пытаясь сбросить напряжение.

В окно колотилась снежная крупа; Лиза чувствовала, как ее охватывает стужа. Рука Провозвестника, теплая и мягкая, сжатая в Лизиных ладонях, казалось зыбкой, готовой исчезнуть в любое мгновение; это было воистину жуткое ощущение.

Что же мне останется, с какой-то внутренней опустошенностью подумала Лиза.

Что она будет хранить, перебирать в сердце всю эту Вечность?

Редкие встречи через Зеркало, когда Провозвестник, невыразимо мудрый и прекрасный — такой близкий, несмотря на разделявшую их пропасть, учил ее тому, что знал сам? Или вчерашнюю ночь, туманную Луну за окном, понимание того, что отпущенное им время неумолимо утекает, и скоро рассвет? Или свое первое умирание: абсолютную тьму — холод, безмыслие, вековечную ночь; себя — безвольным червем зависшую посреди мрака и две исполненные сияющей Славы фигуры над собой; одного взгляда на Второго архангела ей тогда хватило, чтобы понять: это судьба, и никуда они друг от друга теперь не денутся.

Лиза стиснула его руку, словно хотела удержать Провозвестника над незримой пропастью. Слезы, которые она так старательно загоняла под веки, потекли по щекам.

— Нефалим? — спросила она. — Это будет нефалим?

— По всей вероятности, — кивнул Провозвестник и протянул ей салфетку. — Со вчерашнего вечера ты только и делаешь, что плачешь. Если обо мне, то не стоит.

По интонациям Лиза поняла, что на самом деле не стоит. Взяв салфетку, она стерла слезы и отвернулась к окну. Метель усиливалась. Снежинки были похожи на огромное облако прозрачно-серого планктона, или на перья из крыльев умирающего ангела. Лиза вдруг увидела Провозвестника лежащим на снегу, безжизненное тело с еще дымящейся раной в груди, там, где у людей находится сердце. Видение было настолько реальным, таким пустынным и страшным были глаза ее друга, что Лиза содрогнулась.

— Он идет,— промолвила Лиза. — Я чую. В двух километрах отсюда. Он идет.

* * *

То, что его ждут, Дэн понял почти сразу после поломки машины. Профессорова хваленая тачка не выдержала пути, мотор заглох быстро и основательно. После нескольких попыток вернуть его к трудовой жизни Дэн раздраженно плюнул, вылез и, для порядка пнув колесо и хлопнув дверцей, пошел по обочине, неся автомат в чехле.

Твою-то мать, устало подумал он, сегодня явно не наш день.

Его ждали в затрапезном придорожном кафе, к которому Дэн подошел примерно к часу дня. Он постоял возле бензоколонок, раздумывая, заходить в кафешку или нет (по правде говоря, Дэн предпочел бы бежать отсюда без оглядки), но чужая сильная воля звала внутрь, и он понимал, что сопротивление может выйти боком.

Дэн чувствовал, что это конец. Но Алина ведь так долго ждала, а зовущие преследуют ту же цель, что и он сам — вытащить Совершенного из больницы.

Он вошел в кафе примерно с теми же ощущениями, что и кролик, идущий к удаву.

"Удавы" обнаружились за одним из дальних столиков. Здоровенная деваха, вероятно из местной баскетбольной команды, очень красивая естественная блондинка с льдистыми голубыми глазами и молодой человек среднего роста с неподвижным, словно у манекена лицом. Странная парочка. Дэн поймал краешек мысли официантки, которая несла к ним кружки с пивом — может, ему лестницу притащить, не по ногам же полезет — и давно знакомая ледяная ладонь ударила его меж лопаток. Второй Архангел и его земная пассия — большие товарищи вступают в игру.

Иди сюда, нефалим, услышал он Провозвестника. Не стесняйся.

К столику Дэн подошел на негнущихся ногах. Девица смотрела на него так, как если бы он убил ее мать, взгляд архангела был равнодушно дружелюбным, но от него шла такая тяжелая, подавляющая волна, что Дэн трясся аки осиновый листок. Исцелить тогда просто убрал его панику, а Просветителю страх нефалима был, похоже, весьма и весьма приятен.

— Присаживайся, — предложил архангел уже вслух. — В нашем случае лишняя четверть часа роли не играет, а поговорить нужно.

Дэн опустился на тяжелый металлический стул с витыми ножками. Блондинка, повинуясь, вероятно, мысленному приказу Провозвестника, пододвинула Дэну свое пиво, но смотрела по-прежнему сурово. Он пожал плечами: невозможно нравиться всем и также невозможно разбираться с чужими заскоками.

— Ну что ж, Danayal, — начал Провозвестник, постукивая пальцами по стенке кружки, — мы близился к кульминации. Должен сказать, что сейчас цель у нас одна: освободить Совершенного, и я предлагаю действовать не так топорно, как решил ты. На самом деле, на что это похоже: врываться в больницу с автоматом, угрожать, расстраивать и без того не слишком здоровый людей...

Он говорил шесть минут; Дэн тупо уставился на перстень на его руке. Простой некрасивый камень в серебре, смысла нет в подобном украшении. Девушкин взгляд сверлил Дэнов висок, и ему очень хотелось поднять руку и заслониться он него.

— Не верю, — сказал Дэн, когда архангел умолк. — Мне кажется, что вы готовите ловушку, и она захлопнется, когда Алина сделает выбор. А этот выбор вас, совершенно понятно, не устроит.

Провозвестник вскинул брови с самым невинным видом.

— Уж не думаешь ли ты, что я решил пасть? И еще ниже, чем Светоносный?

Дэн понял, что ударяется в панику и вот-вот сотворит какую-нибудь глупость.

— Не понимаю, почему мы не можем помочь ей вместе, — сказал Провозвестник чуть ли не с обидой. Девушка взглянула на Дэна с неописуемым презрением: как! ты! можешь! ему! не верить! Именно так, с восклицательными знаками. Славную подружку подобрал себе Второй архангел: красивую, молчаливую и верную. — Кроме того, хочу заметить, что у тебя ничего не выйдет: больничная охрана вооружена очень хорошо. И увидеть Алину снова ты сможешь лет этак через двадцать. Как раз успеешь к мученической кончине.

Дэн мочал. Его щеки покраснели, как помидорина.

— Хорошо, — произнес он. — Только обещайте мне, что отпустите нас в городе. Каким бы ни был выбор.

— Обещаю, — строго сказал Провозвестник и небрежно бросил на стол несколько крупных купюр. — Едем.

Уже у выхода Дэн увидел, как Провозвестник, шедший сзади, придержал девушку за рукав и промолвил:

— Лиза, на твой вопрос я отвечаю: да.

И Дэн готов был поклясться, что в тот момент они стали одного роста.

* * *

Когда далеко впереди появилась машина, Алина уже настолько вымоталась, что не смогла даже закричать и замахать руками. Час пути в снегу и на ледяном ветру выпил ее силы окончательно, и она просто замерла по стойке "смирно" и стала ждать. Сворачивать черному внедорожнику на этом участке пути было некуда, разве что прямо в поле, где снег по пояс.

Я скажу, что в больнице все мертвы. Я скажу, что мне удалось сбежать. Я попрошу отвезти меня в город, а там уж будь что будет.

Машина остановилась метрах в пятидесяти от нее. Человек без шапки, в длинном пальто нараспашку выпрыгнул на дорогу и побежал к Алине. Что-то знакомое было в его фигуре, в том, как он махал ей рукой.

— Алина!

Она не сразу поняла, что человек зовет ее. Она не сразу поняла, кто это.

Потом ей захотелось умереть. Слабое душевное равновесие и уверенность в выздоровлении лопнули, словно мыльные пузыри. Алина вновь качнулась на краю пропасти сумасшествия и сорвалась вниз.

Подбежавший Дэн, одновременно счастливый и перепуганный насмерть, схватил Алину за руки, и прикосновение было удивительно реальным. Настоящим. Алина всхлипнула.

— Это я, Дэн,— сказал он, вглядываясь в ее лицо. — Алина, это я.

Она отвернулась и произнесла едва слышно.

— Тебя нет.

Дэн вздрогнул, словно от неожиданной пощечины.

— Тебя нет, — повторила Алина с невыразимой тоской. — Это все мои галлюцинации. И я заболела опять. В больнице никого нет. Там одни мертвецы.

Он обнял ее, прижал к себе так сильно, что несколько минут не мог расцепить рук, как тогда, в новогоднюю ночь. Боги не плачут, боги не могут плакать; Алина содрогалась от рыданий.

— Это я, — повторил он. — Это я, Дэн.

Снег летел и летел, а перед мысленными взглядом Алины проплывали картинки: осенний костер на даче; сцена, танцующая пара в одиноком луче света; отец с двумя малышами, запускающий пестрого воздушного змея; огромная фигура деда-Мороза в магазине и ребенок в заношенной одежде, застывший рядом; Инга Зубарева, вцепившаяся Алине в волосы (училкина дочка написала диктант на "пять", а круглая отличница — на "два"; рев "Блатная!"); пустой школьный коридор; прудик в лучах заходящего солнца; Максим за партой, решающий аудиотесты; потный и чумазый Олег в зеленом камзоле, идущий с ролевки. Воспоминания нахлынули и стекли, оставив звонкую пустоту, и Алина увидела звезды. Внутренний Космос вернулся, и все стало по-прежнему, как если бы месяца в психбольнице не было и в помине, словно продолжалось новогодняя ночь, и Алина стояла с Дэном во дворе. Снег и ветер куда-то отступили, став далекими, неважными, будто весь мир сейчас стек в одну точку: белая дорога и два человека, застывшие на ней. Воспоминания плескались перед глазами Алины и были совершенно реальны — казалось, протяни руку и дотронешься до них; и Дэн был вовсе не галлюцинацией, не порождением воображения одинокой девчонке, а настоящим, живым, из плоти и крови.

Она тоже была. На какое-то мгновение сознание Алины раздвоилось, и она увидела себя-девочку почти четырнадцати лет и себя же, но гораздо больше, сильнее и могущественнее, себя-центр и ось всех возможных миров, себя-суть Вселенной, себя-творца и владыку, себя— и...

Они застыли вдвоем посреди заснеженного поля — черными буквами на чистом листе бумаги. Строкой, которая никогда не будет написана. Словом, что еще не родилось.

Миры падали на них — белыми лохматыми хлопьями снега.

Они были.

* * *

Каждому ангелу, начиная от низших элементов вещей и кончая Высшими существами, единожды в жизни предстоит пройти процесс окукливания. Об этом не ведают ни люди, ни эльфы, ни жители прочих планет, ибо, во-первых, ангелы не имеют и сами сколь-нибудь внятных представлений об окукливании, поскольку у всех оно проходит по-разному, а во-вторых, негоже подопечным знать о том, что высшие духи бывают недееспособными. Со стороны такое состояние выглядит как кома: ангел погружается в некое подобие сна, во время которого его Светящееся тело плотнеет, обретая форму кокона, но это, впрочем, уже финальная стадия.

У Провозвестника окукливание благополучно прошло четыре тысячи лет тому назад, и он представления не имел, что близок к нему снова. Было ли в том повинно напряжение при работе с осью мироздания или что-то другое, но Светящееся Тело Второго архангела довольно быстро претерпело необходимые трансформации. Естественно, близкое окукливание сказалось и на сознании Провозвестника, и если раньше он был склонен исключительно к логическим решениям, то теперь им двигали эмоции, а это уже было опасно.

Сидя в машине рядом с Лизой, Провозвестник понимал, что заболел, и эта болезнь может прикончить его раньше, чем за дело отважится приняться нефалим. Как не вовремя, как некстати. Ощущение было сходно с тем, какое он испытывал тогда, в Ткацком зале — на удивление мерзкое. К тому же этот нефалим, сидевший на заднем сиденье в угрюмом молчании, — не самая приятная кампания.

Провозвестник чувствовал, что Дэн с трудом сдерживает желание придушить его, как котенка, и у него вполне может получиться.

Ну что ж, подумал Провозвестник для себя, тогда мы умрем вместе.

Он прислушался к себе и с изумлением отметил, что не испытывает ни обиды на Прях, ни сожаления о несделанном. Конечно, Лиза еще весьма и весьма неопытна для доли Высшего ангела Смерти, и в Совете наверняка отыщутся недовольные, но что поделать, если "дни наши сочтены не нами". А в Звездном архиве Лиза найдет все инструкции — девочка умница, прекрасно справится, тем более, чтобы научиться плавать, надо плавать.

О том, что они могли бы сделать вместе, Провозвестник думать не стал. Оборвал мысль, словно ниточку.

— Лиза, теперь в этом нет смысла, — сказал он. Лиза изумленно вскинула брови.

— В чем нет смысла?

— В том, что я сказал "да".

Она не изменилась в лице, но Провозвестник увидел, как вздрогнуло и пошло темными разводами ее Светящееся тело. Даже нефалим встревожено заерзал сзади. Провозвестник дал ему энергетическую оплеуху, и тот притих.

— У нас совсем нет времени, — продолжал Провозвестник, и ему казалось, что он оправдывается. — Вернее, у меня нет.

— Сегодня? — испуганно спросила Лиза. Он кивнул.

— И...я никогда тебя не увижу? — ее голос дрогнул. Провозвестник горько усмехнулся.

— Нет.

Лиза через плечо посмотрела на нефалима так, что Провозвестник приготовился схватить ее, если она вдруг кинется выцарапывать полукровке глаза. Я не ошибся, подумал Провозвестник с гордостью, а нефалим вдруг закричал:

— Стойте! Вон она!

Провозвестник помнил бегство французов из Москвы в 1812 году, так вот идущий по дороге был похож как раз на солдата Великой армии: огромная шапка, большая дубленка, отсутствие варежек и больничные портки, в общем фасон "с бору по сосенке". Нефалим выскочил из машины и кинулся к воплощению Совершенного, а Провозвестник опять включил радио — просто чтобы не думать.

Перепиши свою жизнь на чистые страницы,

И ты увидишь, что любовь не ведет границ.

Последняя звезда упала в провода,

И снег белее мела.

Война со всех сторон, а я опять влюблен,

Что ты будешь делать...

Именно эта песня звучала тогда в автобусе маршрута Москва-Воронеж за несколько минут до аварии. А сейчас Лиза подумала, что это знак; Провозвестник поймал ее мысль и впервые усомнился в том, что сделал правильный выбор, "вернув" Лизу.

— Это нечестно, — заявила она дрожащим высоким голосом. — Jibbril, это нечестно. Неправильно. Я не хочу!

Впереди нефалим уже заключил Совершенного в объятия. Собачка нашла любимого хозяина, усмехнувшись, подумал Провозвестник и сказал:

— Лиза, знала бы ты, сколько раз я это слышал. Это правильно. У всех свой срок.

— Я так не думаю,— перебила Лиза. — Нельзя отнимать вот так. Почему этот вот гад, — она ткнула пальцем в направлении нефалима, — будем жить вечно, а ты должен уйти сегодня.

— Лиза, знала бы ты, сколько раз я это слышал, — устало повторил Провозвестник. — Меня спрашивали, почему вон то быдло живет и здравствует, а хороший человек умирает. Примерно так, с разными вариантами, но всегда с болью и обидой? Я всегда отвечал: люди умирают потому, что приходит их срок, и никто еще не ушел от неизбежного.

Пальцы Лизы нервно стучали по рулю; Провозвестник подумал, что у нее начинается истерика. А ведь это не какая-нибудь кисейная барышня, а девушка много повидавшая, не раз битая судьбой, сильная и смелая.