Для себя

Глава 14

Когда дверь за спиной «гостя из будущего» захлопнулась, в кабинете Генерального секретаря ЦК ВКП(б), в котором в настоящий момент находились все трое «посвященных», повисла давящая тишина. — Ну и что теперь со всем этим делать? — угрюмо поинтересовался Сталин спустя почти пять минут, не столько обращаясь к кому-то из присутствующих, сколько озвучивая собственные мысли. Ответом ему было не менее угрюмое молчание. Сталин тяжело вздохнул и, наклонившись вперед, протянул руку и ухватил трубку, лежащую рядом с пепельницей. Набивая её, он всегда успокаивался и начинал мыслить более адекватно. А это сейчас ему было крайне необходимо… — А может, его арестовать? — задумчиво произнес Киров. — Ну, как контрреволюционера… — И где же это ты, Серж, обнаружил у него контрреволюцию? — прищурившись, поинтересовался Сталин. — Да всё, что он говорил… — возмущенно начал Киров. — Является результатом хозяйствования нас и наших преемников, а также итогом массы научных исследований и выводов из анализа их результатов множества известных учёных его времени, — отрезал Сталин. — Да, из этих учёных почти никто не стоит на марксистской платформе, поэтому их выводы вполне можно и даже нужно оспаривать, но обозвать их контрреволюционной пропагандой и на этом основания от них отмахнуться будет хуже чем преступлением — настоящей ошибкой. — Эк, как сказано, — уважительно качнул головой Киров. — Талейран? — усмехнулся Фрунзе. Сталин качнул головой. — Нет, Буле де ля Мерт, кстати, известный тем, что разработал Кодекс Наполеона…[115] — Как много ты знаешь, Коба, — вздохнул Киров. — Читать надо больше, Сергей, — наставительно произнес Сталин. — Хотя бы для того, чтобы суметь понять всё вот это, — он кивнул на стол, заваленный папками с распечатками, которые приволок их «гость из будущего». — И суметь отделить, так сказать, «зерна от плевел». А то у тебя сейчас всего два выбора — либо принять все огульно, либо, как ты инстинктивно и пытаешься сделать, взять и отвергнуть. Объявить чушью и забыть. Причем объявить чушью не потому, что изучил, разобрался и понял — чушь, а, наоборот, потому, что не понял. Мол, я ж не дурак, и раз я не понял — значит, однозначно чушь! А автор — враг. Киров виновато потупился, а потом снова вскинулся: — Я не совсем понял, что он там говорил про этого, как его там, арди… апи… — Ардипитека[116], — уточнил Сталин, заглядывая в свои записи. — Ну да. Он же сколько миллионов лет назад жил? — Четыре с половиной. — Во-от. И чем такое ископаемое может помочь нам строить социализм? — Оно может помочь понять, как нам его не просрать, — несмотря на резкость употреблённого слова, скорее задумчиво, чем напористо ответил Фрунзе. — А привел он его потому, что хотел пояснить, что многие… — он слегка запнулся. — Модели социального поведения, — пришел на помощь Сталин, снова заглянув в свои записи. — …да, спасибо, заложены миллионы лет назад и закреплены в человеке на уровне инстинктов и физиологии. Вследствие чего наши возможности, так сказать, «воспитать нового человека» на самом деле куда более ограниченны, чем это ранее представлялось и нам, и всем теоретикам марксизма. Киров задумался. Сталин набил трубку и, взяв спички, начал неторопливо её раскуривать. — А всё-таки я не совсем понимаю, чем там, в будущем, занимаются остальные люди? — задумчиво произнес Фрунзе. — Они все там что, лавочники-булочники, что ли? — Да, мне тоже что-то не верится, что в будущем численность рабочего класса и крестьянства так резко упадет! — тут же оживился Киров. — Не мог же Маркс так ошибаться! Кого же тогда капиталисты эксплуатируют? — Вот во всём этом и надо разобраться, прежде чем объявлять кого-то контрреволюционером, — зло бросил Сталин. — Тем более что этот человек принес больше пользы стране, чем десяток самых знаменитых академиков! — Это — да, тут — не поспоришь, — тут же согласился Киров. И в кабинете вновь повисла тревожная тишина. Но где-то через минуту Сергей Миронович подтянул к себе один из валявшихся на столе альбомов с фотографиями, как говорил их «гость», обыденного будущего, и мрачно принялся их листать. Вследствие чего и остальные невольно уставились на них. Таких альбомов «гость из будущего» приволок два комплекта. Один — обычные фотографии, для узкого круга посвященных, а второй — совпадающие почти тютелька в тютельку рисунки, на которых вместо людей были изображены всякие сказочные существа — с зеленой кожей и клыками, с большими глазами и длинными ушами, изображенные в виде прямоходящих кошек, или синекожие с какими-то толстыми отростками на голове вместо волос. И ведь как хитро — точь-в-точь на тех же местах и в тех же позах, как на фотографиях. А ещё по картинкам сразу было видно, что эти люди (и нелюди) жили очень хорошо и богато. В разы богаче, чем сегодня. И, самое обидное, вполне себе при капитализме… — Значит, так, — хозяин кабинета хлопнул ладонью по столу, — прежде чем что-то решать, надо во всём досконально разобраться. Серж, — он боднул взглядом Кирова, — поскольку ты у нас опять на промышленности, тебе из этого, — Сталин кивнул подбородком на папки, — я отдам только то, что относится к ней. Но в первую очередь твоей задачей будет подготовка большой статьи для «Правды» по поводу увлечения рекордами и опасности головокружения от успехов. Возьмешь все факты из этих папок, и ещё сориентируем Андреева на то, чтобы в этом направлении покопалась ещё и Центральная контрольная комиссия[117], — он сделал паузу и вздохнул: — Вот не верится мне, что всё так плохо, как говорил «наш дорогой друг», — эти слова Сталин заметно выделил голосом и произнес с усмешкой. Как бы там ни было и как бы много недавно покинувший их собеседник ни сделал для их страны, мировоззренчески он совершенно точно был для них чужд. — Но и в то, что он просто врёт, я тоже не верю. — Понятно, — Киров вздохнул. — Только, сам понимаешь, вони будет… До этого же рекордсменов везде, так сказать, на щит поднимали. Говорили, что они — лучший пример советского энтузиазма и лучшая демонстрация неоспоримых преимуществ советского строя. — А ты напиши так, чтобы было понятно, что есть умные рекордсмены, — усмехнулся Сталин. — И есть дураки, идущие на рекорд ради трескучих фраз, личной славы и материальных благ, которыми наше государство заслуженно награждает тех, кто по-настоящему раздвигает границы возможного. И вот таких дураков в последнее время стало слишком много. А они не помогают, а вредят. Несмотря на то, что на первый взгляд очень похожи на первых. И вот за это мы будем спрашивать максимально строго. Да и вообще, лучшее, что может сделать сознательный рабочий, это строго следовать плану, исполнение которого и есть долг и честь любого советского рабочего. Понял? Киров задумчиво кивнул. Уж что-что, а оратором он действительно был блестящим. Поэтому сразу начал прикидывать речь, которая потом станет статьей. А также где, когда и перед кем её произносить. — Не торопись, — прервал его Сталин, сгребая со стола несколько папок и протягивая первому секретарю Ленинградского обкома. — Вот, изучи внимательно ещё раз. Сроку тебе на это две недели. Потом вернёшь эти папки мне, — хозяин кабинета развернулся к народному комиссару СССР по военным и морским делам. — Ты, Михаил, как я понимаю, ближайшие полгода будешь плотно занят? — Да, — кивнул Фрунзе. — Разгребать придется много. Выяснилось, что Триандафилов[118], которому я поручил заниматься разработкой новой тактики, погиб в авиакатастрофе этим летом. И, похоже, вместе с ним сгорели и все переданные ему мной документы. А Тухачевский, которому я поручил заняться этой темой после Владимира Кириаковича, справился не ахти. А потом и вообще попал под репрессии. А я — помер, — усмехнулся Михаил Васильевич. — Его же преемники, испугавшись попасть под этот же молох и под влиянием наших «первых конников», которых ты продвинул на армию после моей смерти, так переделали всё ранее наработанное, чтобы ничего от тех наработок не осталось. Тухачевский же был объявлен врагом народа, так что всё, что было до этого наработано под его руководством, априори посчитали вредительским… Вследствие чего к войне вместо эффективной тактики мы имели кое-как сляпанные руины… — Надеюсь, теперь этого не случится? — боднул наркома тяжелым взглядом хозяин кабинета. — Нет, — серьёзно ответил Фрунзе и, улыбнувшись, добавил: — И катастрофы не будет. И-и-и… со мной, может, обойдется. Или хотя бы всё случится года на три-четыре позже… Сталин понимающе кивнул. Их «дорогой друг» там, у себя, в будущем, отыскал в архивах и прошерстил медицинские карты всех троих «погруженных в тайну», и привёз почти тридцать килограмм медикаментов для них на несколько лечебных и общеукрепляющих курсов с самыми подробными схемами их применения. Так что шанс на то, что все они протянут слегка подольше, чем им было отведено природой, был, и неплохой… — Тем более что то, что он на этот раз привез по тактике и военному искусству в целом в один портфель, который можно прихватить с собой в самолет, теперь никак не уместится. — Что, так много приволок? — Двадцать восемь уставов и наставлений, — сообщил Фрунзе. — От «Боевого устава пехоты», издания тысяча девятьсот сорок второго года и «Наставления по инженерному делу для пехоты РККА» сорок третьего и до «Боевого устава зенитной артиллерии Красной армии» сорок четвертого года. То есть самая квинтэссенция опыта будущей войны… А кроме того, там есть такие наставления и инструкции, для которых в нашей армии ещё штатных должностей не имеется. — Это какие же такие? — оживился Киров. — Например, планшетисты. — А это что за звери? — Они входят в расчет радиолокационных станций и занимаются приемом информации о воздушной обстановке от операторов РЛС и нанесением их на специальный планшет… это такая штука высотой больше человеческого роста и немалой шириной, глядя на которую командир и осуществляет управление силами авиации в бою. — Ух ты, как оно! — Киров удивленно покачал головой. А Сталин нахмурился. — Это нам что же, на все самолеты теперь радиостанции ставить нужно будет? — И не только, — кивнул Фрунзе. — На все танки и другие бронемашины, а также ещё потребуется по радиостанции в каждое подразделение от пехотной роты и выше. — Эдак мы все деньги на армию ухнем, — хмыкнул Сталин. — А страну строить на что будем? Всё равно армию того времени, из которого пришёл «наш дорогой друг», нам сделать не получится. — Ну, в армии «того времени» своя личная радиостанция у каждого рядового солдата имеется. А если в среднем по войскам брать, так и по полторы-две на душу выйдет. — Это как это, — не понял Киров. — В каждой руке по трубке, что ли? А воевать чем? — А вот так, — пояснил народный комиссар СССР по военным и морским делам, — у каждого солдата по одной, но они там пешком не ходят, а на бронированных транспортерах ездят, даже пехота, по одному на отделение… так вот на нём ещё одна стоит, уже мощнее, далее — у ротного командира уже две, чтобы работать в ротной, батальонной и полковой сети, а также иметь связь с силами поддержки, у полкового — уже штук шесть, ну и так далее. Да ещё и в местах дислокации, а также на всяких постах и в бункерах и всём таком прочем, опять же, дополнительные имеются. Вот так и выходит… — Ладно, нам до этого ещё дожить надо и страну не просрать. И ты там пока всё равно аппетиты поумерь, — оборвал рассказы о будущем хозяин кабинета и ещё раз уточнил: — Значит, ты пока полностью занят? — Да, — кивнул Фрунзе. — Триандафилову уставы отдавать нельзя. Сразу столько вопросов возникнет. Это не общие рассуждения без указания источников, составленные в виде этакого кабинетного исследования с пространными предположениями о тактике и стратегии будущей войны, которые у него сейчас имеются, а конкретный документ, рассчитанный под определенные штатную численность и набор вооружений, большей части которых у нас ещё даже в проектах нет. Так что мне придется сначала изучить их самому, а потом уже понять, как формулировать задачи, чтобы и не засветиться, как говорит «наш дорогой друг», и все двигалось в нужном направлении. Причём не только в области разработки новых уставов… Ну и по другим материалам разбираться тоже много. — Хорошо. Тогда я тебя ближайшие полгода не трогаю. Но затем и ты начнешь изучать всё вот это, — Сталин положил ладонь на папки. — Чтобы к моменту открытия портала мы смогли сформулировать для «нашего дорогого друга» внятные и подробные вопросы. И будьте внимательны, ищите всякие зацепки. Я больше не желаю получать сюрпризы типа взявшихся неизвестно откуда всяких «сталинских репрессий» с объяснениями в виде невинно хлопающих глазок и фраз: «Так вы ж не спрашивали!» — Понятно, — Фрунзе согласно кивнул головой, потом задумался и, минуту поколебавшись, спросил: — Коба, а ты не против, если я «нашего дорогого друга» на совещание по авиации затяну? — А зачем он тебе там? Он же не летчик и не авиаконструктор? — удивился Киров. — Да-а-а… бывает, у него даже в обычном разговоре проскакивает временами что-нибудь такое необычное, но полезное. Я ещё в прошлый раз это заметил. Например, как ты думаешь, откуда у нас взялось понятие «жизненного цикла изделия»? — Неужто от него? — не поверил Киров. — Очевидная ж вещь! — Очевидная-то очевидная, а вот пока он не сказал, никто не додумался. А ведь какое влияние на планирование оказала. — Это да, — согласился Киров, — я читал статистику. После «перешивки» принципов планирования с учётом затрат по поддержанию работоспособности техники и оборудования на весь период жизненного цикла простои уже даже за прошедший год удалось сократить не менее чем на десять процентов. За счет увеличения производства запчастей и расходных материалов. И хотя выход готовой продукции вследствие переориентирования производства на увеличение объемов выпуска запчастей и расходников несколько уменьшился, суммарный рост производительности труда на условную единицу техники и оборудования с лихвой перекрыл все потери. А предварительные расчёты, которые сделал Леонтьев[119] на будущую пятилетку, вообще фантастические цифры дают… — Вот это я и имел в виду, когда говорил, что пользы от «нашего дорогого друга» больше, чем от десятка самых знаменитых академиков, — усмехнулся Сталин, после чего повернулся к Фрунзе. — Хорошо, зови… Тот же, кто послужил поводом к столь жаркому обсуждению, в этот момент как раз входил в дом, в котором проживала его семья. Графиню фон Даннерсберг с сыном по местным меркам устроили с размахом, выделив для проживания целый отдельный особнячок на Садово-Кудринской. Алекс смутно помнил, что в этом здании в будущем располагался чей-то музей, то ли Пушкина, то ли Толстого, то ли Чехова, но, похоже, музей появился в этом особнячке куда позже. Потому что вряд ли для размещения его семьи стали бы выселять музей… Помимо Эрики и Ваньки в особнячке постоянно проживали няня, кухарка, горничная и истопник, исполняющий ещё и обязанности дворника. А кроме того, имелась ещё и охрана. Один пост был расположен прямо при входе, в холле, а ещё трое постоянно дежурили в квартире первого этажа в соседнем доме. Обо всём этом Алексу рассказал начальник личной охраны Сталина Николай Власик. Поскольку именно ему было поручено обустройство столь важной для советского правительства иммигрантки. Видимо, привлекать для этого кого-то ещё, кроме самых близких и преданных людей, Сталин посчитал опасным… Причем не только рассказал, но и показал, лично сопроводив на, так сказать, «конспиративную квартиру» и познакомив со старшим «тревожной группы». — Знакомьтесь, Александр, это, так сказать, ангел-хранитель вашей семьи, Василий Ощепков. Отличный стрелок и рукопашник. Один из лучших знатоков «дзюу-до»[120] в стране. Он с товарищами будет находиться в этой квартире постоянно и, в случае возникновения каких-то непредвиденных ситуаций, сумеет быстро прийти на помощь… Охранник в холле, для маскировки изображавший из себя не то швейцара, не то гардеробщика, принял у него пальто и коротко доложил: — Всё в порядке, Александр Николаевич. Агата Сергеевна у себя в кабинете. Ну да, у них с Эрикой имелось ещё по одному паспорту, в который были вписаны другие имена и фамилии. Ну почти… Ему, например, имя оставили, хотя отчество и фамилия, естественно, были совершенно иными. То есть ни Хубером, ни До'Урденом, ни Штраубом он в нём не значился. Ну да, Александра Штрауба в этом времени знали многие, и он был мало похож на того человека, которым он выглядел в настоящий момент. А у Эрики поменяли всё — и имя, и фамилию. Когда Алекс заглянул в кабинет, Эрика, что-то набивавшая на машинке, повернулась в сторону двери и, увидев его, полыхнула улыбкой. После чего выскользнула из-за стола и, подбежав, повисла у него на шее. — Ты пришёл? Я сейчас, добью абзац и освобожусь… Эрика работала редактором-переводчиком в издательстве Промакадемии[121]. Она сама ещё в прошлом году попросила дать ей какую-нибудь работу, потому что, несмотря на то что семья Алекса обеспечивалась по самому высшему разряду, её деятельной натуре претило сидеть и ничего не делать. Занятий же живописью было недостаточно. А заниматься всем остальным, во что она была вовлечена до момента переезда в СССР, возможности не было. И потому что приходилось скрываться, и-и-и… с пузом как-то не особенно удобно гонять на мотоцикле или ставить яхтенные паруса. Да и сразу после родов состояние роженицы также довольно долго не очень-то располагает к подобной активности… В Москву семья До'Урден вернулась ещё месяц назад. Нет, в домике Алекса они провели всего около двух недель. Остальное время было потрачено на путешествие. Потому что на этот раз, из предосторожности, они добирались до СССР кружным путём, сначала выдвинувшись в Геную, потом доплыв на итальянском лайнере до Афин, где уже пересели на советский корабль, который довез их до Одессы… Путешествие прошло хорошо. Ну почти… Эрика буквально «выпотрошила» его на информацию, заставив рассказать даже то, что он и сам не очень-то помнил. И большую помощь в этом ей оказали привезенные им альбомы с рисунками. Сказать, что жена засмотрела их до дыр — это ничего не сказать… Хотя поначалу её очень шокировали и мини-юбки, и шортики, и раздельные купальники, да и мода будущего вообще. А над «драными» джинсами она откровенно ржала: — Нет, я понимаю, что та же «национальная» еда это, как правило, пища самых бедных слоев общества. Всякие там виноградные улитки, пицца, рецепт которой, по существу, представляет из себя вариант — в доме нет ничего для полноценного блюда, так что возьмем всё, что осталось, и сляпаем из него что получится. Но сделать модными откровенные лохмотья… Но затем схватила карандаши и принялась рисовать платья, костюмы и даже нижнее бельё, представлявшие из себя нечто среднее между тем, что она увидела на картинках, и современной модой. А в Генуе, пока они ждали пароход, умудрилась заказать несколько новых вещей по своим эскизам. Причём, судя по тому, как они на ней сидели, а также по реакции других пассажиров, причём как мужского, так и женского пола — модельером она оказалась весьма талантливым. По прибытии в Одессу Алексу предложили семью отправить поездом, а самому полететь на самолете, но он не рискнул. Уж больно часто они в этом времени падали. Сам же ведь в разговоре с Фрунзе на следующее утро после прибытия в это время рассказывал ему о катастрофе самолёта, в которой погибли Триандафилов, а именно ему, как выяснилось в процессе разговора, нарком и поручил работу над новыми уставами, поскольку тот был одним из крупнейших советских военных теоретиков, а также и ещё одна очень значимая для Красной армии персона — начальник Управления механизации РККА Калиновский… Так что доверия к современным самолетам у Алекса не было от слова совсем. Вследствие чего он категорически отказался от предложения и настоял на том, чтобы ехать всем вместе на поезде. Тем более что они с Эрикой так до сих пор и не насытились друг другом. Да и отношения с Ванькой вышли на новый уровень. Теперь он почти не слезал с отца, предпочитая даже рисовать и собирать кубики, сидя у него на коленях. К тому же жена продолжала жадно слушать его рассказы о будущем, как о том мире, в котором он родился и вырос, так и о других, появившихся как в результате его усилий, так и в большей части в результате его глупости. И Алекс с удовольствием рассказывал ей о них. Впрочем, в последнее время подобные её расспросы стали Алекса слегка беспокоить. Потому что она все меньше спрашивала о будущей моде, о научных и технических достижениях и всём таком прочем и всё больше о-о-о… ближайшем будущем Германии и Европы в целом. Причем виноват в этом был он сам! То есть сначала он изо всех сил старался избегать, так сказать, неоднозначных тем, стараясь сосредоточить внимание жены на моде, косметике, технических достижениях, возможностях обучения, медицины, путешествий. Но всё-таки однажды вляпался. Ну вот что ему стоило немного подумать, прежде чем хвастаться: — …и, представляешь себе, мне удалось убедить Линь Ифу разработать предложения по комплексному преобразованию экономической модели по «китайскому образцу» на примере довоенных экономик Советского Союза и фашистской Германии! Эрика окинула его восхищенным взглядом, а потом проникновенно произнесла: — Милый, ты такой умница! Но-о-о… я не поняла, что значит «фашистская» Германия? Фашизм — это же вроде в Италии. Алекс досадливо сморщился и нехотя пояснил: — Ну да, в Германии это сейчас называется национал-социализмом. Или нацизмом. Но во время и после Великой Отечественной в Росс… э-э-э… СССР установился именно такой термин. Вроде как, чтобы не трепать слово «социализм» в таком контексте. — М-м-м… может быть, — задумчиво произнесла Эрика, после чего попросила: — А расскажи мне об этой «фашистской Германии» поподробнее. Судя по твоей интонации и общему контексту, она явно отметилась в истории чем-то очень неприятным. С этого всё и началось… Не успел Алекс покинуть кабинет жены, как в коридоре раздался целеустремленный, хотя и не слишком уверенный, топот, закончившийся тем, что в его брючину вцепились маленькие, но цепкие пальчики. Алекс рассмеялся и, наклонившись, взял сына на руки. — Не доел, — слегка сердито сообщила няня. — Как услышал ваши шаги, так тут же побежал навстречу. Ну, побежал, это, пожалуй, пока громко сказано, но умение ходить Иван Александрович уже освоил достаточно хорошо, чтобы передвигаться самостоятельно практически по всему дому. Хотя, конечно, без присмотра его никто не оставлял… Он даже лестницы уже начал осваивать, правда, только в направлении «вниз» — присаживаясь на попку и аккуратно съезжая вниз по ступенькам. Вверх пока получалось хуже. Только на пару-тройку ступенек и исключительно на четвереньках. Но мальчуган упорно работал над расширением своих возможностей… И вообще он с замеченной Алексом ещё в момент их, так сказать, первой встречи целеустремлённостью старался максимально освоить всё доступное ему пространство. Поэтому няня выбивалась из сил, регулярно извлекая его из всяких кладовок, закутков, шкафов и всяких дальних щелей, куда он и забраться-то вроде как нипочём не мог. А вот поди ж ты… И вроде ходит-то парень ещё неуверенно, покачиваясь, а чуть не уследил — и беги лови да вытаскивай! — Ничего, я сам его покормлю, — успокоил няню Алекс. Та благодарно кивнула, а потом спросила: — Александр Николаевич, а вы более никуда не собираетесь? — Да нет вроде, а что? — Тогда позвольте мне сегодня в шесть пополудни отлучиться на два часа. У нас профсоюзное собрание будет. Когда Алексу представили прислугу, он сначала был слегка озадачен. Ведь, по его мнению, домашняя прислуга вроде как и есть та самая что ни на есть «эксплуатация человека человеком», против которой так топили марксисты. На заводах и фабриках она ведь, типа, опосредованная, потому как между «хозяином» и «работником» есть много разных «ступенек», а вот во взаимоотношениях хозяин — прислуга, по его мнению, всё полностью понятно и открыто. Ан нет — оказалось, он всё понимает неправильно. И эксплуатация ему тут просто кажется… Вследствие чего большинство советских руководителей вполне себе спокойно пользовались домашней прислугой. И, более того, жёны многих из них яростно интриговали друг с другом, перетягивая к себе кухарок, служанок и горничных. И никакой эксплуатации здесь никто и в упор не наблюдал… Более того, прислуга была выделена в некую отдельную «страту» общего «трудящегося класса», который имел и свою профсоюзную организацию. Впрочем, текущая практика советской жизни также оказалась очень далека от образцов, декларируемых газетными передовицами. Одни «пайки» для партработников и специалистов ставили под большое сомнение приверженность действующей власти идеям всеобщего равенства. Но, с другой стороны, без таких «отступлений», вполне возможно, вообще ничего бы сделать не получилось. Во всяком случае, эмиграция инженеров, университетской профессуры и иных специалистов точно бы возросла, и возможно, в разы. Эрика появилась в столовой, когда они с Ванькой уже закончили уничтожать пюре из яблок. Под конец Алексу, чтобы уговорить сына доесть всё до конца, даже пришлось, так сказать, «присоединиться», облизав пару ложек. К его удивлению, вкус и консистенция «экологически чистого» продукта на фоне «полных химией», по общему убеждению, продуктов будущего оказалась не очень-то и на высоте. Пюре было кисловатым, комковатым и с остатками шелушек от «гнезд» из-под яблочных семечек… Завидев маму, «наследник» радостно загукал и сразу же описался. Алекс обнаружил это по намокшим коленкам. Увы, местный вариант памперса, представлявший из себя кусок высушенного мха, завернутый в марлю, никак не был способен полностью обеспечить «сухость и комфорт». Так что, вытерев сыну рожицу, Эрика тут же подхватила его на руки и понесла переодевать… Вечер прошёл в семейных хлопотах. Впрочем, Алекса они не напрягали. Наоборот, он ими наслаждался. Вот интересно, раньше, когда он думал о семье, мысли о том, что можно получать кайф, кормя ребёнка, гуляя с ним, принимая от него маленькие трогательные подарки в виде какой-то веточки, листика, первого сорванного цветочка, купая его, читая ему книжку на ночь, у него в голове даже не возникали. Всё застилала некая абстрактная «любовь», включающая в себя всё и вся. А сейчас он наслаждался именно такими минутами. Радостной улыбкой сына, задумчивым, но таким спокойным и безмятежным взглядом жены, тихими объятиями. Вот интересно, долго ли ему удастся этим наслаждаться? Ну, после сегодняшнего… Не припомнят ли ему подобное, так сказать, «покушение на основы строя»? Слава богу, тяжелый разговор, которого сам Алекс боялся до дрожи, уже позади, и как минимум сегодня можно расслабиться. Он сделал всё что мог, а уж там пусть всё будет как будет. Скорее всего, куда лучше, чем в предыдущих реальностях. Ну недаром же он так напрягался в будущем… Однако недаром говорится: хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Вечером, когда Эрика, уложив сына, забралась к Алексу под мышку и обняла его руками, все его умиротворение, наработанное тихим спокойным вечером, проведенным в лоне семьи, оказалось разрушено одной фразой: — Милый, расскажи мне ещё раз о Гитлере…