Год 2077-й

     — В пятьдесят пятом... мне тогда было десять лет, нашли мы с пацанами один погреб... — начал рассказ Железный. — А в погребе ящик вина был, две тысячи десятый год на бутылках... — (Шава заулыбался) — Я в той компании малолетних джентльменов был самый младший. Ну и решил отличиться... «Давайте», говорю, «одну бутылку разопьём». Старшакам было лет по четырнадцать, они уже на девчонок вовсю поглядывали, считай взрослые. И тут им шкет выпить предлагает... «Говно вопрос», говорит самый старший, «нас пятеро, давайте две разопьём, а оставшиеся бутылки приныкаем. Потом на что-нибудь сменяем!».

     — Ну и как вино? — Шава уже начал догадываться, какое будет продолжение. — Сорок пять лет выдержки — не хухры-мухры, хе-хе...

     — Кому как, — ответил Железный. — Пацаны два дня дристали и блевали, а в перерывах огребали люлей от родителей, а я только захмелел. До вечера прятался от бати, а как протрезвел, накурился его самосада и пошёл домой. Батя табак унюхал, дал по шее, но перегара не заметил. Только потом узнал, когда ко мне кличка эта прилипла. Её кто-то из засранцев удачно ляпнул. Дескать, «ну, Саня, ты и железный!» Такая вот стойкость организма, — подытожил Железный. — А к спиртному я с тех пор равнодушен. Могу чуть выпить, но без фанатизма.

     В ста метрах впереди показалась Т-образная развилка, — это была поперечная дорога, на которой им нужно было поворачивать направо. Но сначала следовало осмотреться.

     — А знаешь... — начал Шава, но не договорил. Грохнул выстрел, и Шава, словно налетев на торчавшую над дорогой невидимую ветку, охнул и свалился с велосипеда.

     Железный сориентировался мгновенно, определив, что снайпер — а стреляли точно из СВД — засел прямо по курсу, в чащобе за поперечной дорогой. Дав резко по тормозам, он отпрыгнул от велосипеда к раненому товарищу. В этот момент раздался ещё один выстрел, пуля чиркнула по велосипеду Шавы, ушла в рикошет. Схватив Шаву за разгрузку, Железный диким кабаном рванул с товарищем в молодой лес.

     Оттащив раненого метров на пять от дороги, Железный положил его на землю. Быстро осмотрел. Пуля прошла над сердцем, пробила лёгкое. На губах Шавы пузырилась кровь. «Не жилец», — сказал он про себя.

     — Ну, вот и всё... — прохрипел с нелепой улыбкой Шава, угадав мысли Железного. — Забирай пакет... и «Мосинку»... и уходи скх-кх-кх... — Шава закашлялся, при этом кровотечение из раны заметно усилилось, — скх... скорее... д-давай! — Он вяло хлопнул Железного по руке. — Выживи, брат!

     Железный быстро и молча выполнил всё, что требовалось. Забрал из внутреннего кармана кителя Шавы пластиковый пакет с довоенной школьной тетрадью, исписанной рукой Молотова, отстегнул подсумок с «семерками» для винтовки и аккуратно снял с раненого саму винтовку, оптика которой оказалась цела.

     — Я тут неподалёку буду, брат, — произнёс Железный, сжав напоследок руку товарища. — За тебя плату возьму.

     — Подожди... — хрипло позвал Железного Шава, когда тот уже хотел уйти. — П-помоги с гранатой. — Шава непослушной рукой полез в карман разгрузки и достал потёртую с облезлой краской «эфку».

     Опустившись рядом с раненым на одно колено, Железный взял у Шавы гранату, разогнул усики и извлёк чеку, вложил гранату в липкую от крови ладонь.

     — Всё... иди! — сказал тогда Шава. — А я тут ч-чутка полежу...

     Двумя часами ранее, в трёх километрах к востоку от того места, хутор Новостепнянский

     — Хорош борщ, мать! Наваристый! — от души рыгнув и облизав ложку, похвалил Мыкола жену за стряпню, хлопнув широкой ладонью по едва прикрытой коротким халатом рыхлой округлой ягодице, когда та подошла к столу, чтобы забрать опорожнённую миску, и подмигнул сидевшей напротив младшей дочери.

     Машка, так звали дочку, улыбнулась Мыколе глуповато и покосилась на мать. Мать, конечно, знала о том, что отец повадился уединяться с одиннадцатилетней Машкой в сарае, где они обычно держали «кабанчиков». Сейчас ни одного «кабанчика» там не было. Машка и старшая сестра Танька навели в сарае порядок, вымыли полы, вычистили угол, где обычно стояла параша, настелили на нарах чистую постель, и теперь на этой постели Машка познавала особенности новой для неё взрослой жизни. Тринадцатилетняя Танька ходила давно пузатая и Мыкола её не трогал, только иногда заставлял раздеваться и ходить перед ним голой. Мать как-то попыталась поставить Таньку на место, — её злило то, что Мыкола смотрит не на неё, а на её дочь, — и Мыкола поставил ей за это «фонари» под оба глаза. С тех пор мать притихла и стала побеждать дочь-соперницу борщами. Куда этой малолетке, пусть и с упругими маленькими сиськами и гладкой жопой, тягаться с искушённой в делах житейских двадцатишестилетней матерью!

     — Сейчас чайку на травах попьём и пойдём сарай чинить с Машкой, — объявил Мыкола.

     — Мясо заканчивается в доме... — сказала из-за гру́бы жена, громыхая посудой. — Сходил бы, Коленька, на охоту, «кабанчика» подловил...

     — Петька с Васькой приведут! — буркнул Мыкола жене. — С вечера охотятся.

     — Знаю я, как они охотятся... — недовольно проворчала жена. — Мяса в ле́днике на два дня осталось. Потом из солонины стряпать буду.

     Петькой звали их старшенького, четырнадцати лет, а Васька был принятый в семью «кабанчик», возраста своего он точно не знал. На вид был как Танька, и возрастом, и внешне чем-то похож — смазлив как девка, только без сисек. Петька с ним сразу подружился крепко, даже к сёстрам приставать перестал. Мыкола Ваську пару раз в сарай сводил... Так, ничего, но дочери ему больше нравились. А Петька пускай развлекается, — дело молодое. Главное, чтоб на сестёр губу не раскатывал.

     — Успокойся, мать! Если никого не приведут, сам вечером до Красной Поляны схожу, и Петьку с собой возьму, поучу балбеса «кабанчиков» ловить.

     Жена принесла и поставила на стол чайник с кипятком, потом ещё раз сходила на кухню за пахнущим ароматными травами зава́рником. Налила заварку в кружку мужа и добавила кипятку:

     — Вот, Коленька, пей чаёк.

     Дочерям она чай наливать не стала, а просто поставила зава́рник перед Танькой.

     В этот момент снаружи во дворе скрипнула калитка, и Мыкола быстро встал, взяв с лавки всегда лежавший под рукой обрез. Все в комнате притихли, глядя на завешанные жёлтой тюлью окна, Мыкола прислушался. Со двора послышались быстрые знакомые шаги, — Петька, специально ботинками о землю шорхает, как отец учил, — а потом сквозь занавески стало видно и самого Петьку с тихо семенящим чуть позади него Васькой. Васька почти не топал.

     — Батя! Батя! — с порога забасил уже поломавшимся не мальчишеским голосом коренастый в отца Петька. Он был явно возбуждён и от этого постоянно чесался. — Мы следы нашли! На велосипедах недавно кто-то несколько раз туда-сюда ездил!

     Выглядывавший из-за не по возрасту широкой спины Петьки Васька в подтверждение Петькиных слов часто закивал. Мыкола на миг перевёл тяжёлый взгляд на Ваську. Одет тот был в бабье платье до колен, глаза и брови подкрашены то ли сажей, то ли ещё чем-то чёрным, длинные русые волосы по-девчачьи заплетены в тугие косы. Мыкола подумал, что неплохо было бы ещё разок сводить Ваську в сарай.

     — Стопэ́! — поднял ладонь Мыкола, возвращая внимание к сыну. — Давай по делу. Где следы? сколько? как давно ездили?

     — На дороге с Исаевского мы с Васей в одном месте следы заметили, — начал объяснять Петька. — С дороги на Тауруп выворачивают на Красную Поляну, потом снова сворачивают, через Чубурку на Приозёрную... по Приозёрной до Таврической и оттуда на Заводской уходят... — Петька потеребил пальцами ремень ружья, ствол которого выглядывал у него из-за плеча, и почесал затылок. — Следов много... Два или три велосипеда ездят каждый день в одну сторону... или каждые два или три дня... Трава поднимается, а на земле следы есть. Последний раз вчера кажись ездили.

     — Значит, на велосипедах говоришь... — Мыкола запустил толстые короткие пальцы с обломанными ногтями в окладистую лопатообразную бороду и поскрёб подбородок.

     Ростовские лысачи в этих местах раньше не появлялись. Их интересуют большие посёлки и станицы, где есть чем поживиться, и можно наловить «кабанчиков», которых, по слухам, лысачи делают рабами. Хуторá вроде Новостепнянского да Исаевского им без надобности... Лысачи — лошадники, на велосипедах они не ездят. А вот на юге, под Екатеринодаром есть несколько людных хуторов с лихими людьми, которые таких, как он, Мыкола, в расход пускают без разговоров. Только прознают про то, что «кабанчиков» держишь, или что дочку за жену имеешь, и всё... всех изведут, и тебя и твоих баб с детьми. На велосипедах это только они могут быть. «А чего они на Ростов ездят? — задал себе вопрос Мыкола. — И туда, и обратно... И дорогой, на какой лысачей не встретишь...»

     — Это ры́скатели, — сказал Мыкола, обращаясь к сыну. О важных делах он с бабами не разговаривал, и с Васькой, коего считал за бабу, тоже. — Ихние ко́длы дальше к Екатеринодару живут, а ры́скатели эти рыщут по пустырям да по городам, где «кабанчики» совсем отбитые. Сталкерá, ёптыть, поня́л?

     — Ага, — кивнул дебильной мордой Петька, — поня́л. Я про сталкерóв книжку даже читал, «Бешеный в Припяти» называется, Лукьян Дивно́в написал... или Ди́внов...

     — Вот! — назидательно поднял палец вверх Мыкола. — Про хабáр в книжке было?

     — Ага, — снова кивнул Петька.

     — Вот и смотри. Если ры́скателей этих хлопнуть, мы с них и добра всякого возьмём... ну, как хабáр, поня́л? — (Петька продолжал усердно кивать, важно и деловито.) — ...и мяса в ле́дник затарим.

     — Петюня, Васюша! — вмешалась в разговор мать. — Давайте за стол садитесь, борща поешьте. Оголодали небось, голубки́, по лесам да пустырям шастать... Нечё в дверях стоять. За стол!

     Мыкола строго покосился на жену, но осаживать её не стал, только кивнул сыну на стол, мол, садись, и «девку» свою тоже посади.

     Два раза приглашать к столу Петьку не потребовалось. От безуспешных скитаний и частых любовных упражнений с дружком оголодал он действительно зверски.

     — Бать, а если мы сталкерóв грохнем, а ихние хуторские потом к нам припрутся? — опасливо спросил отца Петька, после того как навернул тарелку густого борща с большим куском мяса. — Приедут на своих вéликах толпой и предъявят за беспредел...

     Мыкола, пока сын с Васькой обедали, снял с крепежа на стене предмет своей гордости — снайперскую винтовку Драгунова, добытую под Ростовом с убитого им, Мыколой, лысача, и, усевшись в стоявшее у окна довоенное кожаное кресло, проверял исправность оружия. За винтовкой Мыкола следил тщательно и с любовью. Никто в семье не касался её даже пальцем, даже чтобы протереть пыль. Да и пыли на ней никогда не бывало. Винтовка всегда была смазана, начищена, безупречна.

     — Бошкá у тебя кумекает в правильную сторону, сын, — Мыкола бережно поставил СВД к подоконнику стволом вверх и принялся снаряжать магазин, который держал всегда разряженным, чтобы не просела подающая пружина. — Если бы мы с ры́скателями этими жили по соседству, оно бы так и было. Но живут они от нас километров за сто пейсят, если по прямой... А по прямой нынче никто не ходит, сын. — Мыкола защёлкнул в магазин последний патрон, отложил его в сторону и принялся снаряжать второй. — Ездят они, судя по твоим словам, к Ростову или в область. И ездят скрытно, не по большим дорогам, не через Кущёвку или Староминскýю, а через наши ебеня. Километров по двести в одну сторону накручивают. Видать не хотят с ростовскими лысачами встречаться. Почему? — Мыкола приподнял вопросительно густую рыжую бровь.

     — Таскают чего? — предположил Петька. Пока отец рассуждал вслух, он разлил по кружкам чай, себе и Ваське, и теперь громко хлебал, показывая домашним, что он второй мужик в доме.

     — Именно! — подтвердил Мыкола. — Умный парень у нас растет, мать! — громко объявил он так, чтобы гремевшая посудой за гру́бой жена услышала. И глянул с прищуром на сына. Тот явно гордился похвалой отца. — Ездят, значит, ры́скатели эти всякими ебенями... — продолжил Мыкола о деле, — ездят... и тут, хуяк, потерялись! И откуда ихним знать, где они на этих двухстах километрах потерялись?

     Петька с тупым видом почесал в загривке.

     «Нет, всё-таки, долбоёбом растёт пацан...» — подумал про себя Мыкола, вставая с кресла.

     — Собирайтесь! Идём в засаду садиться. Только это... Васька, давай, оденься как подобает... — (Васька глянул на главу семейства испуганно и часто закивал.) — Петька, отдай ему своё ружьё, а сам бери мою «Сайгу». Всё, пять секунд на сборы!