Почти одновременно с ним, оглушающую истину постигла и блистательная маркиза Тантури: она стояла недвижно — кинжалы вывалились из внезапно онемевших рук — и смотрела... куда-то туда... в гобелен на стене... или дальше... далеко-далеко на невидимый закат... Хогги...
Зашевелились на полу немногие уцелевшие домочадцы, зазвенели доспехами двое ратников — тоже почему-то живы... Гномы все еще молчат, недоверчиво оглядываются... Маленький Веттори выронил деревянный меч, обеими руками вцепился в мамину юбку и ударился в рев: ему тоже вдруг стало страшно.
* * *
От сгустков один прах остался... вернее, уже дым... Видом он похож на зловонный, да только я знаю, что нет в нем запахов... Зато человеческая плоть, в изобилии расплесканная по западную сторону моста, обречена гнить и вонять... Но не сейчас, а поближе к весне, когда сойдут холода. В иные бы времена ее вчистую бы подобрали падальщики, выгрызли бы изо льда и снега, еще задолго до наступления весны, но нет больше падальщиков на многие и многие долгие шаги вокруг... Им еще расплодиться нужно и заселить опустевшие земли...
* * *
Цаги Крикун умер, а Керси Талои остался жив. Последнюю черную волну Цаги принял на себя, но не потому что хотел погибнуть побыстрее, а потому что всплеск ее пришелся на Цаги. Плесни она левее — Керси бы погиб. Нет больше Цаги — шея перерублена. Керси Талои понял сие за один взгляд, поэтому не стал останавливаться и прыгнул к телу Санги Бо. Лежит ничком, тоже, небось... Нет, стонет! Стонет — значит, дышит! Дышит — стало быть жив! А где все?
Керси Талои втянул ноздрями ледяную сырость: никаких посторонних чудес, кроме запахов дерьма и крови! Все кончилось. Ему бы радоваться, что он сам жив и тоже дышит, и завтра будет дышать, а он...
— Да, радуюсь я... радуюсь, — вяло ответил сам себе Керси и понял, что не врет: есть в душе великая радость. А главная составляющая ее в том, что тяжесть с сердца сошла, рассвет в душе наступил... Просто сил мало.
— Санги, а Санги? Ты слы... Вы слышите меня, рыцарь Санги?
— Да.
Санги Бо внезапно разлепил окровавленные глаза и сел. Его немедленно вывернуло наизнанку, однако он успел отвернуться и рукой молча махнуть в сторону моста. Странным, глубоким наитием, Керси без слов понял все, что повелел ему старый рыцарь: он вскочил и, пошатываясь на обессиленных ногах, побежал к мосту, чтобы перейти его, а там, на той стороне, попытаться найти маркиза Короны, либо тело его...
На середине моста бег и дыхание его замедлились, а на чужую землю он даже и ступить с моста не сумел: замер неподвижно. И вся природа замерла. Почти вся. Старая горбатая бабка шла, помогая себе клюкой против неровностей почвы, шла и остановилась. Синие глаза ее задержались на бездыханном теле.
— Вот ты где лежишь, мальчик. Когда-то ты думал, что нет предела сил твоим и мощи твоей — а вот же он, предел-то... Сил в тебе совсем-совсем не осталось и жизни тоже. Хотя... Надо же! Одна единственная искорка запуталась, глупая, и никак выхода не найдет, я ее чую... Да ведь и немудрено заблудиться, вон тело-то какое огроменное. Не то ты сделал, мальчик, что бы мне надобно, ох, не то... А все же услужил. Потрафил старухе, уважил... Помог как умел, меча не пожалел. Нешто попробовать?..
Старуха наклонилась над окровавленным, словно уснувшим, богатырем и потрясла за плечо.
— Эй, мальчик, силушка твоя злосчастная, вставай!.. Расти, искорка. Вставай же! Я велю! Погоди. А это что за дрянь к тебе прилипла? Да накрепко! А, помню. Ох, не мое это дело, чужие заклятья снимать, тем более — это. Ох, не мое... Ларро, сынок, явись.
— Да, матушка!
— Можешь эту его финтифлюшку починить?
— Да, матушка, запросто! Коли я его ковал — так и труда в том нет.
Возникший из пустоты детина был совершенно гол, пузат, клыкаст, нечесаные лохмы до пояса. Он подхватил в когтистые лапы половинки сломанного меча, примерился...
— Матушка, а разреши, я крови приправлю? А то непрочно сращивать, а окропишь хозяйскою, так оно и...
— Возьми.
Детина ткнул обломанным лезвием в безвольную ладонь лежащего рыцаря, проступившая кровь жарко зашипела на кончике клинка.
— Во! Укрепил, теперя не хуже прежнего будет! Знатная забавка! Бог среди мечей... гы-гы-гы... А ведь и то, матушка, я ведь полагал, что разрушить оный нельзя...
— Сделал? Тогда брысь отсюда, не мешай.
Детина исчез, а старуха занесла сморщенные пальцы над неподвижным телом, помолчала, помедлила...
— Вставай уж. Ах, кто бы мне мои печали исцелил...
И исчезла. Тотчас вернулись звуки в неприветливый мир, лента дыхания изо рта бегущего Керси Талои порвалась на мелкие клочки и растаяла в морозном утре.
— Ваша светлость!
— Моя... вроде бы... У-ух... Это ты, Керси... Жив, это... хорошо...
— Я ваша светлость! Я!
— Ох... Ух, тяжко мне... Ну-ка... помоги подняться... Холодно лежать... Ты чего это? Никак, хнычешь?
Керси Талои, упав на колени подле маркиза, попытался размазать булатной рукавицей слезы по бледным щекам — только нос исцарапал.
— Никак нет, ваша светлость! Просто... что вы живы!
— Да?.. Ну, а что... со мною... сделается?.. Слабость... руки не поднять... Керси! Меч!!! -Все еще лежавший навзничь маркиз подпрыгнул — со спины и прямо на ноги! — его шатнуло локтя на четыре в сторону... Устоял.
— Что такое, ваша светлость!?
— Где мой... А... я на нем лежал, оказывается! Цел-целехонек... Давно я... так... не уставал. Похоже, мы победили. А, Керси?
Керси Талои неловко взмахнул мечом в правой руке, поколебался и сунул его за спину, в ножны.
— Похоже на то, ваша светлость.
Хоггроги Солнышко лизнул ладонь и стал оглядываться.
— Похоже. Только вот, от врагов — нам, в победу и радость — ни трупа, а вся окрестность нашими усеяна. Еще кто жив? А, вижу. Пойдем туда, к Санги, и тоже умоемся. Что там — кони?
Оказалось, что в буре последних событий не выдержали и кони, погибли от непонятной магии все до одного. Эх, Кечень, Кечень...
Трое оставшихся в живых рыцарей более всего на свете хотели спать. Не горевать по погибшим друзьям, даже не радоваться неожиданной победе, подарившей им троим жизнь, а всему сущему окрест избавление от Морева, но просто спать, здесь же, у огня, прямо на мерзлой земле... Нельзя, сначала необходимое. Тела чародея Татени Умо, рыцарей Цаги Крикуна и Тивери Камбора положили рядом, укрыли походными одеялами. Знамена свернули и заложили камнями...
— Хогги, Керси, хватит того. Все равно вокруг на десяток долгих локтей ни зверя, ни демона, не тронут. Сюда идите, я еще немного вас подлечу, бодрости впрысну — и пешочком...
Маркиз Короны восстанавливал силы прямо на глазах: его уже не шатало на ходу, лицо постепенно утрачивало синюшную бледность, принимая прежний цвет, а вот Керси двигался так, словно бы он никакой не рыцарь, а сонная муха зимой — это напряжение сошло с него и увело за собой остаток сил. Санги Бо приготовил на костре какие-то страшные колдовские отвары — и сам ожил, и юного рыцаря взбодрил, но маркиз Хоггроги, с подозрением нюхнув от котелка, фыркнул и отказался.
— Ну, что пора, дядя Санги?
Санги Бо хотел было кивнуть, но осекся и прислушался к себе... вытянул руки вперед — трясутся. Глянул на молодых рыцарей и скривился горько. Морево закончилось, но последствия зловещей моревной магии убьют всех троих еще до полудня, если они вот тотчас не сделают передышку... Выбирать не приходится.
— Нет. Как главнокомандующий и посланник империи я имею право в исключительных случаях — под ответ перед империей и государем и на благо империи и государя — отменять в походе даже императорские указы. В силу этого, я приказываю вам обоим лечь и заснуть. Сие не промедление, но — воинская необходимость. Сейчас утро. Где-то через час после полудня я вас разбужу, и вот тогда уже — поход. Ясно?
— Но...
— Отставить, маркиз! Всем всё понятно?
— Так точно!
— Так точно!
— Выполнять.
Солнце медленно катилось по небу где-то там, над облаками, земля чуть подтаяла и образовался тончайший слой слякоти поверх промерзшей за ночь почвы: вроде бы и не скользит, и ступать не мешает, а устаешь... Или это прежняя усталость новою прикинулась?
— Судари рыцари, Хогги, Керси! Вот перепутье имперских дорог. Какие будут мнения?
— Пусть Керси говорит, дядя Санги, я в этих местах знаю только то, что на придорожных метах начертано.
— Гм. Мы стоим на перепутье имперских дорог. Вот эта вот — как бы окружная, идет вдоль всех сухопутных границ империи. Та, по которой мы до сего мига путь держали — идет вглубь империи, в столицу. Чуть далее по ней, с разрывом в один долгий локоть устроены один за другим два отростка, две удельные дороги. Справа от нас та, что поведет в удел Камборам, а слева — к князьям Та-Микол. — Керси помешкал мгновение и не удержал колючку на языке. — Я бы побился об заклад с кем угодно, что мы пойдем одесную.
— Ты угадал, щенок лопоухий. Только не оттого, что я чего-то там помню или боюсь, но барону-наследнику надобно весть объявить. Да и ближе туда на пару долгих локтей, а для меня сейчас это во сто крат важнее любой вековой вражды. Будь наоборот — к князьям бы нагрянули, спать хочу.
* * *
Утро окончательно проснулось и съело мою полную луну, и не на что стало выть. Надо... ну... двигаться дальше куда-то... Теперь мне и искать-то ничего особенно не надо. Я хоть и не добыл зернышка, я выдал себя, проявил себя. Теперь меня будет видно и оно само меня найдет. Но это не значит, что я собираюсь лежать год или столетие на деревенской печи, в тихом ожидании, пока свершится предначертанное. Вовсе нет, я сам буду его искать. Просто ездить туда-сюда, как раньше ездил, и искать, как раньше искал. Вся разница в том, что жажда моя, любопытство мое — поубавились. То есть, к зернышку поубавились, а земные — жажда и любопытство — остались, хотя уже и ненадолго...
Терпеть не могу личинную магию, она меня унижает, словно бы равняет с людишками, которые, познав таковую, пыжатся до небес перед себе подобными... Стоящее предо мною дерево называется липа, рубить его легко. Ветви срубать еще легче. Ну а выколдовать из подходящего обрубка ствола конягу для верхового путешествия — вообще раз плюнуть! Доеду до ближайшего базара... до ближайшего хорошего, конечно же, и приобрету себе живого коня... И назову его Мор! Я долгое время хотел себе ловчего птера завести и этим именем назвать, да все как-то не с руки было: то лень, то некогда... А теперь как бы и незачем.
Да... да... да... Куда бы я не прыгал, какие бы отговорки себе не выдумывал, а неизбежное — оттого оно и неизбежное, что не отвергнуть его, не оттолкнуть, не перехитрить. Черная безглазая муть готова была сравнять с прахом все живущее на Земле, чтобы найти то, что было необходимо зернышку летучему... Как я его называю про себя на человеческий лад: посланцу сияющих небес! Или иным каким способом поймать меня в ловушку. Я и сам его искал, потому что мне этого хотелось... и уворачивался от него, потому что мне это было забавно... Ускользал, играл в догонялки и в прятки — и вдруг воочию увидел его... почти воочию... там, на западной границе, а увидев — люто взалкал! Ах, если бы я присутствовал там — оно бы от меня не ушло, никакой маркиз бы мне не помешал! На какие-то считанные мгновения не успел. Теперь жди другого такого рассвета, и вполне возможно, что он не завтра созреет, и не послезавтра.
То зернышко — это и есть моя окончательная судьба, должная воссоединить меня с тем, кого я отринул в гордости своей и в желании собственного бытия. Зернышко — это семечко, готовое дать росток, который я должен сорвать... Это венец, который я должен возложить на свое чело... Эта капля, коей должно омочить мои возжаждавшие губы... Это оконце в вечность, которую я покинул однажды, в прежней половине бесконечного далёка, чтобы погрузиться в бренность и суету мимолетных тысячелетий...
Мы встретимся и разверзнется бездна огненная, и мир этот, столь долго радующий меня, развлекающий меня, тревожащий и раздражающий меня — который поселился во мне, поселившемся в нем — рухнет и станет тлен на вечные времена... Не останется ни растений, ни зверей, ни нечистей, ни демонов, ни оборотней, ни богов... Старая карга, наверное, выживет, очень уж большие силы в ее груди... Но останется одна, ослепшая и оглохшая, черная, никому не нужная... Эта мысль мне приятна, она частично уравновешивает те сожаления, что я испытываю по уходящему в ничто миру, игрушке моей. А он уходит — и ничто и никто его не спасет, Ибо теперь не тупая безглазая чудь поднебесное пространство засоряет, но истинное Морево грядет... Скромно говоря, я и есть то самое Морево, потому что Морево — это Я.
ПЕРЕПУТЬЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Истина всеяднее, чем даже голодный охи-охи, все ей в тук идет, все она поглотит и усвоит: любопытство и косность людскую, невежество и знания, трусость и отвагу, полное отсутствие новостей и мутные знамения, упрямство и готовность бежать стадом за любым лжепророком, лишь бы он пугал погуще и почаще... Поглотит — и не побледнеет, не усохнет, но пышно расцветет на каждом свободном пятнышке обжитого пространства, станет общим достоянием, хотя ее об этом никто не просил. Вот наглядный тому пример: где бы я ни проезжал, где бы ни останавливался на постой и ночлег — всюду только и разговоров, что о комете и о предстоящем Мореве.
Ну, с кометой все ясно, тут я погорячился, в прямом и переносном смысле, очень уж красивым росчерком по небу промчал, с востока на запад громыхая, через всю империю. Тем не менее, сие не значит, что я решил послужить человечеству предзнаменованием! Просто торопился... а хлопоты оказались пустыми... Но людям хотелось увидеть именно комету, им просто невтерпеж было объявить ее предвозвестницей всяческих бед, сиречь Морева. И невдомек им, глухим и тупым невеждам, что по всем четырем границам оно, ожидаемое и предсказанное, уже грянуло, более того, захлебнулось в огне и крови, на три четверти — благодаря буйному нраву разномастных обитателей этих земель, обуреваемых жаждой вечной войны всех со всеми... А людишкам сие неведомо, они считают прошлое за будущее, ибо пребывают в слепом настоящем и некому дать им прозрение...
На востоке — дым и копоть, земля трясется, не иначе боги там бесятся, на юге — войны, они всегда там были и все преужасные, на севере — там тоже как всегда, там все виды нечисти друг дружку обгладывают, на западе... На западе неясно: имперские стражи даже дворянам запрещают обсуждать события с запада и распространять слухи о них... Да, что-то будет, ох, что-то от нас скрывают...
Высшая достоверность заключается в том, что подлинное Морево, в моем лице, явится им чуточку попозже, без предупреждений, без предостерегающих знаков, видений, пророчеств и тому подобной чуши... Явится, непременно явится: уж коли пришла мне пора и прихоть возвращаться в лоно моей матери Вечности, так я и забаву мою, весь этот мирок, с собою захвачу. Но чудеса в решете: вроде бы и Морево иссякло, как они его себе понимают, и комета — на самом деле не комета, и я о своих намерениях никого не уведомляю, а истина — вот она, продолжает распространяться по империи со скоростью холеры! Из ложных посылов — истину извлечь! Быть подобного не должно, однако — есть! Поневоле сам станешь жертвой суеверий и невежества, наслушавшись всей этой дури о знамениях.
