Пастырь добрый (Главы 1-16)

— Дайте воды, — попросил бюргермайстер бесцветным, мертвым голосом, и Курт невольно подумал о том, что эти слова в стенах Друденхауса произносятся чаще прочих.

— Держите-ка лучше вот это, — разомкнул, наконец, губы Райзе, подойдя ближе и протянув Хальтеру пузатую фляжку.

Ухватиться за плотные кожаные бока тот смог не с первой попытки, едва не выронив, и приложился надолго, зажмурившись и задержав дыхание; по щекам, когда бюргермайстер выдохнул, потекли слезы — быть может, просто оттого, что во фляжке Райзе было не вино...

— Где тело? — бесцветным, сиплым шепотом проронил бюргермайстер, не глядя ни на кого; Курт вздохнул.

— В подвале Друденхауса. Вы сможете забрать его, как только мы закончим разговор.

— Не представляю, о чем мы можем говорить, — все так же тихо и подавленно произнес Хальтер, не поднимая глаз. — Не знаю, что вы хотите от меня услышать, чем я смогу помочь вам...

Курт искоса бросил взгляд на начальника и сослуживцев; те сидели молча, явно не намереваясь более встревать в беседу, и он вздохнул снова, мысленно кроя всех присутствующих не подобающими доброму христианину словами.

— Прошу простить за столь неотступное и личное вмешательство, — заговорил он, присев напротив бюргермайстера, дабы не возвышаться над ним и не создавать у того ощущения придирчивого допроса, — однако же, вам придется рассказать нам, по какой причине состоялась ваша ссора. Значимым может оказаться все, любая мелочь, ведь вы же понимаете.

— Это в самом деле мелочь. — Хальтер помолчал, глядя на фляжку, что все еще держал в руке, и поднес ее к губам снова, приникнув к горлышку на долгих несколько секунд. — Через два дня у него будет... — бюргермайстер запнулся, подавившись словами, и через силу выдавил: — должен быть... был... день рождения. Он хотел коня в подарок. Я сказал — рано. Слишком дорогой подарок... Вот и все.

— И только?

— Да, и только. Иоганн встал из-за стола, не окончив ужина, крикнул, что я считаю его "малышней" и не принимаю всерьез... Знаете, как это бывает... И ушел в свою комнату.

— Как вы обнаружили его отсутствие?

— Как обнаружил — зашел к нему, разумеется, как я еще мог это обнаружить!

— Успокойтесь.

От того, как холодно прозвучал его голос, Курт едва не перекривился сам; Хальтер выпрямился, вперив в него взор почти ненавидящий, и стиснул фляжку так, что побелели пальцы.

— Не говорите мне о спокойствии, юноша! — прошипел бюргермайстер зло. — Вам не понять, что я испытываю, и попрошу уважать элементарные человеческие чувства!

— Primo, — сумев выдержать пронзающий взгляд бюргермайстера бестрепетно, возразил Курт, — я вам не юноша, а следователь Конгрегации. И прошу не забывать об этом в дальнейшем. Secundo, ваши чувства, как я уже упоминал, в данный момент имеют второстепенное значение, ибо, кроме того, что вы косвенный потерпевший в очередном преступлении, вы — глава этого города, и сейчас должны иметь важность не ваши нервы, а ваши мозги, майстер Хальтер. Кроме чувств отцовских, в вашем арсенале наличествует и чувство долга, по крайней мере, так должно быть.

— По какому праву вы говорите со мной в подобном тоне! — вскинулся бюргермайстер, однако по тому, какой растерянный взгляд бюргермайстер бросил на молчаливого Керна, было ясно, что упомянутый им тон свое действие все же возымел.

— По праву, данному мне Святой Инквизицией, — окончательно осмелев, отрезал Курт; от злости на блюдущее нейтралитет начальство в голосе прорезалась не ожидаемая им от самого себя жесткость. — А кроме того, я не сказал ничего недозволительного или ложного, а также для вас оскорбительного. Соберитесь, и я хочу слышать в ответ на свои вопросы — ваши ответы, а не истерики или нападки. Итак, пропажу мальчика вы обнаружили утром, войдя в его комнату; так?

Хальтер не ответил, продолжая буравить его взглядом; Курт кивнул.

— Так. Стало быть, вы пришли к нему рано. Это ваше обыкновенное поведение — являться в комнату сына ранним утром?

— Я шел примиряться, — наконец, с трудом разомкнул губы бюргермайстер, отведя взгляд в сторону, и приложился к фляге снова, отпив теперь всего глоток. — Мы ссоримся... ссорились нечасто, и я... Словом, я решил предложить ему вроде как сделку — дозволить брать моего жеребца, когда захочет, чтобы учиться владеть седлом, а я подарю ему собственного на двенадцатилетие... подарил бы...

В его горле что-то булькнуло, губы сжались, и Курт поспешно сдвинул брови, вновь приняв строгий облик, не дожидаясь повторных изъявлений горя, каковых снова мог уже не вынести: в одном бюргермайстер был прав — его единственной потерей была смерть родителей в возрасте, уже почти забывшемся, и понять сидящего напротив человека и любого, ему подобного, он не мог, отчего в таких ситуациях ощущал себя несколько не в своей тарелке. Будь Хальтер подозреваемым (вот странность), нужные слова сложились бы сами собою, и чувства были бы иными, но сейчас, в эту минуту, когда говорить надо было всего лишь со свидетелем, испытывались лишь раздражение да еще малая толика злости на собственную нетерпимость, ибо именно разум, к коему он призывал бюргермайстера, как раз и подсказывал, что Хальтер имеет полное право минимум на половину всего, что он наговорил, и что в данной ситуации он достоин похвалы уже за то, что не рвет на себе волосы и не швыряется мебелью...

— Возьмите себя в руки, — порекомендовал Курт, вновь чуть повысив голос. — И отдайте флягу, с вас довольно.

На сей раз Хальтер не возразил ни словом, окончательно ошалев от неожиданной жесткости следователя, и он продолжил поспешно, стараясь не упустить момента, все так же чеканно и почти резко:

— Это случалось ранее? Ваш сын уже был замечен в подобных проявлениях недовольства?

— Убегал ли он раньше? — тускло уточнил бюргермайстер, уже не поднимая глаз, и чуть заметно дернул плечом: — Нет. Никогда. Он мог спрятаться на чердаке или в гостевой комнате, куда обыкновенно мы не заходим, но он никогда не уходил из дома. Поэтому вы и застали меня в столь... взбудораженном состоянии. Именно потому, что я попросту не знал, чего ожидать от такой ситуации, потому, что воображал себе разное, и... Но такого представить не мог...

— Да, — отозвался Курт чуть мягче; тот медленно поднял к нему мертвый взгляд, и подумалось невольно, что именно сейчас стало очевидным сходство между ним и тем мальчиком, на чье тело он смотрел чуть более часу назад — быть может, именно из-за этого омертвелого, погасшего взгляда. — Да, — повторил он уже едва слышно, — так бывает всегда. Что бы ни происходило вокруг, неизменно кажется, что беда никогда коснется тебя самого или твоих ближних. Все напасти — словно что-то далекое и мнимое, как дикие племена варваров, о которых слышишь рассказы, но которых никогда не видел и не увидишь. Даже когда это происходит, все равно не можешь поверить... Да, — кивнул Курт снова, увидев недоверчивое удивление в лице бюргермайстера, — я тоже терял родных, майстер Хальтер, и мне ваши чувства не чужды. Именно потому я и прошу вас взять себя в руки: после, когда горе успокоится, когда остынет и станет ледяной коркой на вашем сердце, единственное, что сумеет этот лед растопить, пусть и отчасти, пусть на время, это мысль о том, что виновник наказан. Не скажете же вы, что это не так? Что вас это не заботит? Что мысль о мести сердце не греет?

— Все, что могу, — со сдавленным хрипом выцедил тот. — Любая помощь. Люди, сведения, деньги — все. Наши дознаватели — неучи, это всем известно, а вы сможете, я знаю. Найдите его. Как угодно. Скажите, что я должен сделать, и вы получите это.

— Сейчас вы можете уйти, более мне от вас ничего не нужно — пока. Если в будущем у меня появятся вопросы...

— Хоть среди ночи, — немедленно отозвался Хальтер на его вопросительный взгляд. — Поднимите меня мертвого, если потребуется, только найдите его. Но — его, ясно? Меня не успокоит кто-то, на ком можно отыграться, мне нужен подлинный виновник.

— Разумеется, — решительно заверил его Курт. — Ведь вы лучше кого бы то ни было знаете, насколько добросовестен в расследованиях Друденхаус.

— Дознание ведете вы, майстер Гессе, ведь так? — перебил бюргермайстер и, не дожидаясь ответа, поднялся, уставясь на Керна требовательно и хмуро. — Если мое слово имеет хоть какую-то значимость в этом городе, я желал бы, чтобы и впредь дело оставалось в его ведении.

— Сукин ты сын, — заметил Керн с тяжелой усмешкой, когда Хальтер покинул комнату, и Курт зло огрызнулся:

— От такого слышу.

— А не излишне ли ты волен стал, сын мой? — поинтересовался обер-инквизитор, не взяв на себя труда даже изобразить хотя бы напускного гнева. — Запретить бы тебе таскаться во всякие злачные непотребища, уж больно скверно они воздействуют на твою неокрепшую душу.

— Запретите, — хмыкнул Курт с откровенной издевкой. — Посмотрим, много ли вы нароете без моих злачных пажитей.

— Не ерепенься, Гессе, — уже серьезно вздохнул Керн. — Как ты только что говорил бюргермайстеру, оставь эмоции и подумай о пользе дела; а для пользы дела наилучшим оказалось именно твое участие в этом разговоре. Мне он выговаривал бы до скончания веков, а Дитриха с Густавом и вовсе слушать бы не стал: тут наше давнее знакомство и сотрудничество как раз имеют худое влияние на ситуацию. Ты же человек сторонний, для него не знакомый, да еще и с определенной репутацией, а кроме того... — Керн помолчал, словно собираясь с решительностью, и медленно договорил: — А кроме того, от твоего ректората, видимо, не зря имеется примечание вверять тебе всякое расследование, на каковое ты обратишь внимание. Есть в тебе, Гессе, необъяснимый талант прижимать людей к стенке. И высказываешь, казалось бы, то же, что все, и никаких особых доводов не прилагаешь, однако же — говорят с тобой, как на духу, и делают, что требуется. Сейчас ты заполучил Хальтера за пять минут, при этом ни одного обвинения в сторону Друденхауса им не было высказано и, убежден, теперь уже не будет. И пожелание его я намерен исполнить, причем с величайшим удовольствием: расследование это — твое от и до. Вперед.

— Ave, Caesar [37]... — пробормотал Курт себе под нос. — Что-то паршивые у меня возникают чувства при такой похвале, — покривился он обреченно, и тот развел руками:

— Уж не обессудь, одаряю, чем могу. А теперь, Гессе, aufer nugas[38]: за работу. Отчет мне немедленно, и не вздыхай с таким видом — мне нужны твои выводы, а также перечень того, что ты сочтешь необходимым сделать. И, уж будь любезен, до того, как славные горожане вынесут ворота Друденхауса, требуя возмездия.

Глава 7

Горожане молчали.

Город пребывал в тишине, словно бы кельнцев истребляла неведомая болезнь, с которой невозможно бороться никакими известными способами, а вовсе не таинственный убийца...

Отчет Курта, более походивший на перечень указов, был принят начальством без единого замечания и прекословия и исполнен в тот же день; как следствие одного из таких указаний, на стены домов сейчас развешивали листы с призывом, оглашаемым вслух для каждого, не владеющего наукой чтения: "Denk an Ausgangsverbot![39]". Под этой строчкой, выведенной попросту гигантскими буквами, разъяснялось, что всякий ребенок любого положения, невзирая на звание родителей и прочая, находящийся на улицах Кельна при наступлении сумерек в одиночестве, будет задержан и препровожден в отчий дом под присмотром (с последующим внушением упомянутым родителям), либо же "будут предприняты иные действия ввиду сопутствующих обстоятельств". Что означало последнее, даже Керн представлял себе с некоторым трудом, однако сия смутная формулировка оставляла свободу действий на всякий, как выразился Бруно, пожарный случай. Вторым распоряжением, рекомендованным Куртом, был указ о том, что всякий горожанин обязан с наступлением темноты вывешивать у двери в свое жилище фонарь, масла в котором будет довольно для того, чтобы горел он всю ночь до рассвета; те, чьи доходы не позволяли им издержаться на подобное весьма затратное дело, должны были обратиться с соответствующим прошением к бюргермайстеру, каковой и выдаст все необходимое лично в руки нуждающемуся.

Руководительство Друденхауса во всем происходящем принялось безропотно во всех смыслах: к удивлению его служителей, ни одного голоса в обвинение не прозвучало, никто также не стал упоминать о том, что события в городе по сю пору не обзавелись никакими приметами чего-либо потустороннего, и расследование вести должен бы магистрат. Город затаился — так мог бы сказать некто, желающий составить отчет о настроениях в Кельне. Собственно, некто так и сказал; точнее — написал, когда по всем агентам влияния и надзора был брошен клич "обрисовать ситуацию". Значимее всего оказалась память горожан о прошлом деле, завершенном этим летом: как и предполагал Керн, с таким шиком и шумом проведенное дознание создало недавнему новичку определенную репутацию, и жители терпеливо и с надеждой ожидали от него и теперь столь же верных действий. У самого же дознавателя Гессе складывалось чувство, что толпа, незримая, но вместе с тем явная, окружила две башни Друденхауса непроницаемым кольцом, молча и пристально глядя на его окна и встречая всякого выходящего вопрошающим, взыскательным взглядом — без укоризны, но с нетерпением...

Во всем прочем за несколько часов, прошедших с той минуты, как у городской стены было найдено бездыханное тело, не изменилось ничего: по-прежнему не было ни подозрений, ни версий. С благословения бюргермайстера, данного сквозь зубы и при бешеном сопротивлении его жены, Райзе обследовал тело мальчика вдоль и поперек, снаружи и изнутри, однако нового это не дало — кроме прежней уверенности в том, что убийство совершилось где-то в ином месте, на руках у следователей не было ничего. Улицы в поисках пятен крови либо прочих следов смертоубийства исследовались сейчас скрупулезно и пристально, осматривался каждый уголок, однако и эти меры пока не принесли плодов, хотя обшаривалось без преувеличения все, включая даже и старые кварталы. Людей из магистрата или Друденхауса туда, разумеется, не было послано, однако Финк и его приятели проделывали эту работу с тщанием и упорством, ни словом не упомянув тот факт, что все их неприятности, по большому счету, проистекают лишь из того, что некто решил напакостить Конгрегации либо же майстеру инквизитору Гессе лично. Сам Курт подозревал, что о таких тонкостях дела Финк попросту не распространялся; отчего? — это сейчас было неважным.

Важным был вывод, сделанный всеми обитателями Друденхауса без исключения, вывод четкий, несомненный, однако неутешительный: убийство свершилось в одном из домов города.

— В том же, где содержали Кристину Шток? — предположил Бруно, когда иссяк поток гневных и не вполне приличных слов из уст господ дознавателей, и Курт скривился.

— Возможно.

— Зачем? Почему не зарезать прямо там, у стены? Кляп в рот — и шинкуй в свое удовольствие, в такой ранний час там пустыня.

— В некоторых ритуалах крик жертвы тоже имеет значение, — откликнулся Курт со вздохом. — Если взять за основу твое предположение о том, что все это — не просто так. Или... Густав, все органы на месте?