Горячее лето 42-го

— Ты ранен? — только тут он заметил, что у меня кровь по гимнастерке размазана.

— Да пустяки! — поспешил я его успокоить, вот Михаила, похоже, зацепило, как следует. Его надо в первую очередь перевязать.

Прибывший отряд, почти весь подтянулся к нам. Подскочил Витька и тоже кинулся обниматься:

— Как вы тут? Продержались? А я летел как угорелый, туда и обратно без передышки. Спешили, думали, не успеем, особенно когда стрельбу услыхали, так вообще глупости всякие в голову полезли. Я смотрю, вы и пленных взяли. Ну, рассказывай, как все тут было!

— Погоди, Витя, не сейчас. Чуть позже, я все вам расскажу, со всеми подробностями. Давай сначала бинт найдем. Ты поспрашивай пока, у прибывших ребят, а мы, с Михаилом и вон тем здоровяком-сержантом обсудим вопрос один, насущный.

— Хорошо! Я сейчас, я мигом! — и Витька, хотел тут же умчаться, как метеор, но Зиновьев вовремя подсказал, в какую именно сторону нужно бежать:

— Ты это, Андрей, покажи ему место, где я прятался. Там вещмешок мой остался. И бинт в нем есть и еще, кое-что найдется.

Я указал Витьке на кусты, за которыми сидел Михаил и когда боец Хлебников умчался, подошел поближе к раненому сержанту и спросил:

— Как ты? Продержишься еще немного? А то боюсь, без твоего совета нам не обойтись. Что дальше делать будем?

Зиновьев позвал командира прибывшего отряда:

— Тимофеев! — здоровяк-сержант обернулся, — Степа, друг, иди сюда!

И когда он подошел к нам, Михаил, несмотря на ранение, сходу начал озадачивать друга:

— Значится так, товарищ сержант, обстановка следующая: наткнулись мы тут, случайно на группу диверсантов, при попытке задержать их, они оказали вооруженное сопротивление. В итоге — двое были взяты в плен. Один раненый, второй — вроде бы, цел и невредим. Еще, двоим, удалось сбежать и если судить по времени, они не могли далеко уйти. Соображаешь? Еще один из них, здесь, на поляне зарыт. Его добили, он был тяжело ранен, дальше идти не мог.

Зиновьев говорил все медленней, с продолжительными паузами между каждым словом. Было видно, что эта речь дается ему с большим трудом. "Он же сейчас отключится. Надо перевязать его, как можно быстрей," — подумал я. " Из него последние силы, по капле вместе с кровью вытекают, а он все о службе думать не перестает. Удивительный народ! Теперь, понемногу начинает доходить меня, почему мы победили в той (или в этой?) Войне. Потому, что таких людей, победить нельзя!"

— Да понял я все, не переживай ты так, Миша, сейчас все организуем...

— Подожди, не перебивай! Сколько у тебя людей?

— Десять человек, я — одиннадцатый и твои трое. Тебя, извини, не считаю.

— Ладно, счетовод! Моих не трогай, не довел я их, до места назначения, да чего уж теперь, — он посмотрел на меня угасающим взглядом, — придется вам, ребята, назад в батальон возвращаться. Обстановка изменилась.

Подбежал Витька с вещмешком, кинулся его развязывать. Тимофеев подозвал двух своих бойцов и приказал им перевязать Зиновьева. Но Михаил, упрямая голова, из последних сил, решил, все же, закончить свою речь:

— Подождите вы, со своей перевязкой! Сейчас нельзя терять ни минуты. Ты, Степан, оставь нам двоих из твоего войска, а сам, с остальными, организуй преследование. Они не могли далеко уйти. Действуйте быстро, но осторожно. Стреляют они прилично, нам с Андреем, сегодня просто повезло. А вы смотрите в оба. Давай, Степа, удачи вам. И обязательно постарайтесь их задержать, пока они ничего натворить не успели.

Тимофеев оставил нам тех двоих, которым приказывал перевязать Зиновьева. Один из них — Шмаков, среднего роста, темноволосый парень, примерно одного с нами возраста, на вид — лет двадцать, не больше. Второй — уже знакомый нам Сидорчук, это он "представлял" нас политруку Семенову, когда мы переплыли Дон.

Отряд, посланный в погоню, не теряя времени, двинулся за своим командиром. Я провожал их взглядом, гадая, сумеют ли они догнать и задержать злодеев. Но вдруг, вспомнил о неразорвавшейся гранате, увидев, в каком направлении они собираются пересекать поляну. Я тут же окликнул Тимофеева:

— Товарищ сержант, подождите! Там граната! Да остановитесь же вы!

Сержант отдал отряду приказ остановиться, а сам, повернувшись ко мне, удивленно спросил:

— Какая еще граната?

Пришлось объясняться, чтобы беды не приключилось:

— Это я в шпионов бросал, когда они стали убегать, а граната не взорвалась, почему-то. Лежит где-то там, в траве, как раз в том направлении, куда вы идете. Обойдите правее, мимо во-о-н того дуба, на всякий случай. Где ее там теперь искать? Даже если найдется, кто знает, как она себя поведет.

Тимофеев поморщился, словно от зубной боли:

— Хорошо, что предупредил. А ты кольцо-то выдернул, прежде чем кинул ее?

Смеется он, что-ли? От этой гранаты, можно сказать, жизнь моя зависела! Да и склерозом я не страдаю — при памяти пока, но вслух, сильно возмущаться не стал:

— Да что вы, товарищ сержант! Конечно, выдернул, оно под вон теми кустами валяется.

— Ладно, спасибо! — и взяв правее опасного места, отряд поспешил на поиски вражеских лазутчиков.

В итоге, мы остались на поляне ввосьмером: я, Николай с Витькой, Зиновьев, Шмаков с Сидорчуком и два пленных диверсанта.

— Так! — сержант пока, держался молодцом, несмотря на ранение. — Товарищи бойцы, слушай мою команду! Шмаков! Возьми у меня в вещмешке фляжку — для дезинфекции. Посмотри, там еще где-то бинт должен быть. Сидорчук! Перевязочные средства у тебя имеются? Что? Бинты, спрашиваю есть? Хорошо, отдай Шмакову, он пока меня перевяжет и бойца Калмыкова. Ему тоже сегодня досталось. Пошукайте, там, у пленных, — Михаил указал на вещи, изъятые у шпионов, которые небольшой кучкой лежали в стороне, — насчет бинтов, а заодно, их лопатки возьмите. Они вам пригодятся. Сидорчук! Вам, с Калмыковым-младшим особое задание — нужно откопать убитого немца.

— А почему именно я должен откапывать этого дохлого фрица! — возмутился брат. — Вот, он его закапывал, — Николай показал на притихшего Березина, — пусть теперь сам и раскапывает! Может, я упокойников ужас как боюсь!

— Отставить разговоры! — Зиновьев был неумолим. — Ты знаешь, что бывает за неисполнение приказа в боевой обстановке?

— Нет, — честно признался Колька.

— Поверь мне, лучше тебе этого не знать. Ты место помнишь, где они его схоронили? Нет? Тогда, берите проводником пленного и за дело! Уж он-то вам, место точно покажет. И руки ему свяжите, на всякий случай. Коля! Да не ты, а Сидорчук! Назначаешься старшим, времени вам, на все про все, час. Я думаю, управитесь.

Брат покосился на шпиона, затем, в полном недоумении спросил у Зиновьева:

— А как же он, со связанными руками копать будет?

Пришлось вмешаться мне, так как, это "Что? Где? Когда?", продолжалось бы до турецкой пасхи.

— Колян! Кончай пререкаться с товарищем сержантом. Вот, бери пример с тезки. — Я указал брату на Сидорчука, который как фокусник, уже извлек откуда-то, не то шнурок, не то бечевку и ловкими движениями, вязал за спиной руки задумчиво-молчаливому Березину. — И не переживай ты так, мертвые не кусаются. Запаха от него, пока не будет, не успел еще испортиться. Так что, вперед и с песней!

— Да пошел ты! Тоже мне, командир нашелся! Вот хватит меня кондрашка, будет у вас два трупа, вместо одного!

Однако, поворчав еще что-то, себе под нос, взял лопатки диверсантов и нехотя побрел за Сидорчуком и Березиным.

— Шмаков! Дай-ка фляжку, а то я сейчас, наверное, сознание потеряю. Что-то, все плывет перед глазами.

Зиновьев, протянув руку, взял фляжку и сделал пару больших глотков. Поморщился, втянул носом воздух, и резко выдохнув, сказал слегка охрипшим голосом:

— Вот. Теперь, можешь перевязывать, — и протянул сосуд с чудодейственным средством мне, — глотни, Андрей, помогает.

Во фляге был явно не лимонад. Но, чтобы не ударить в грязь лицом, бережно принял посудину из рук сержанта и, скрепя сердце, сделал нормальный такой глоток. Рот и горло, словно обожгло огнем. Дыхание перехватило, я сунул фляжку хозяину и замахал руками как сумасшедший. На глазах выступили слезы.

— Что? Первый раз, что-ли? — давясь от смеха, спросил Шмаков.

— Нет. Кхе-кхе, — еле выдавил я из себя. — Второй.

— Отставить смех! — улыбаясь через силу, приказал Михаил. — Уж ты бы, Шмаков, не оплошал! Чего ржешь, как жеребец? Перевязывай, давай! Развеселился, понимаешь.

Отдышавшись, я спросил у Зиновьева:

— Товарищ сержант! Нужно с транспортом что-то решать. Во-первых, вы ранены, во-вторых, этот, — я показал на раненого шпиона, так и не пришедшего в себя, — не ходок. Ну, и труп еще. Мы же его на себе тащить не собираемся? Так ведь?

Шмаков, сняв с сержанта гимнастерку, промыл рану спиртом, отчего Михаил действительно, чуть не потерял сознание, наложил тампон и принялся со знанием дела, старательно бинтовать Зиновьева.

— Ну, что там, Игорь? — озабоченно спросил замкомвзвода.

— Ничего страшного, товарищ сержант! — успокаивал Шмаков. — Жить будете долго, пока совсем не помрете! Так бы на три пальца вправо, вот тогда — да, может, и перевязывать не пришлось. Крови много вытекло, а ведь, всего лишь, кожу слегка на ребрах зацепило. Теперь, доставим вас в батальон, Серафима Ивановна все, как положено, заштопает, и будете как новенький! Шмаков, перевязывая Зиновьева, успокаивал его как малого ребенка, но убаюкать сержанта, было не так-то легко.

— Ты мне, Шмаков, зубы не заговаривай, со своей Серафимой, спирта все равно не дам, даже не надейся.

— Очень мне нужен ваш спирт! — возмутился "санитар" Игорь. — Надо будет, у нас и свой найдется!

— Какой еще "свой"? Думаешь, я не знаю, что вы со старшиной земляки? Так что, хватит мне тут, байки рассказывать! Спирт у них "свой", это же надо додуматься! Бинтуй потуже, не филонь. Если увижу, хотя бы еще раз, что ты около землянки старшины без дела околачиваешься, смотри у меня, доиграешься! Так всыплю — мало не покажется! Ты меня знаешь!

— Что я такого сказал? — Шмакову, явно не хотелось портить отношения с начальством и он, поспешил направить течение неприятной для него беседы, совсем в другое русло. Дипломат, однако.

— И все же, как с транспортом дела обстоят? — не отставал я.

— С транспортом? — Михаил поморщился от боли, когда Шмаков очень уж туго затянул повязку. — Да никак они не обстоят. Нет его у нас. Понимаешь?

— Как так? Батальон и без автомобилей. Не пойму я что-то. Должны же вас боеприпасами и продуктами как-то снабжать. Не на горбу же, вы их в расположение доставляете? Куда все подевалось? — в недоумении уставился я на сержанта.

— Куда, говоришь, подевалось? — он, как-то недобро посмотрел на меня, и в его глазах заблестели злые огоньки. — А на том берегу все осталось! Раздолбали, немцы, колонну нашу полковую, на подходе к Дону. Так что, к переправе, чуть больше половины машин и повозок добрались. Часть успела перебраться на этот берег. Тут, снова налет. Юнкерсы с мессершмиттами, прямо по головам ходили. Что хотели, гады, то и делали!

Михаил перевел дыхание и продолжил свой рассказ. Я похоже, сам того не желая, больную тему затронул. Видно было, как тяжело ему вспоминать все это.

— Только одни улетят, тут же другие, им на смену идут. Три расчета зенитчиков из четырех, накрыли точно. Лишь один уцелел, да и то, там большинство раненые были. Правда, они успели два юнкерса сбить, но что это? Капля в море! Мост понтонный, разнесли вдребезги. Часть машин под воду ушла, часть сгорела. Представляешь, до чего обидно было, все это видеть? Сердце кровью обливалось, честное слово!

Он снова, перевел дыхание и продолжал:

— А тут, как назло, разведка немецкая на берег выскочила. Мотоциклисты и два бронеавтомобиля. И давай, из пулеметов поливать, сверху вниз. Паника возникла, много бойцов в воду попрыгали, и вплавь, через Дон. Думали, доплывут. Куда там! Кто утонул, кого пулеметами побили. Хорошо комбат и комиссар наш, сумели организовать отпор, отбросили мы их, даже один броневик подбили и три мотоцикла. Остальным удалось уйти. Так мы эту переправу, три дня держали, пока нас танками не проутюжили. Только тогда, по приказу комдива, ночью переправились на эту сторону. От батальона, едва ли треть состава осталась, можно сказать — рожки да ножки. Транспорт весь, в распоряжение штаба полка поступил. Там, автобат из уцелевшей техники сколотили и именно они распоряжаются, кому, чего и когда доставлять. Такие вот дела.

Зиновьев махнул рукой, тяжело вздохнул и замолчал. Но, зато заговорил, окончивший перевязку Шмаков:

— Так, "ухватовскую" тачанку, можно пригнать. Только, начпрод сам ее, ни за что не даст, через комбата нужно действовать. Желательно, письменный приказ или распоряжение, какое на руках иметь, иначе — ни в жисть ничего не выйдет.

— Понятно, — с досадой протянул я. — И что же делать?

Мой риторический вопрос повис в воздухе и требовал ответа. И как можно быстрей.

— Что делать? — переспросил Зиновьев и посмотрел на Шмакова. Тот, закончив с одной перевязкой, немедленно приступил к другой, то есть стал бинтовать мою руку. И хотя, он находился спиной к своему командиру, что-то, в его словах или интонации, насторожило Шмакова. Он, даже не обернувшись, сразу расставил все точки над "и". Причем, довольно ловко:

— Надо кого-то в батальон послать. Я бы сам, конечно сбегал. Но, извините товарищ сержант, не могу.

— Это еще почему? — спросил Зиновьев.

— Потому, что старшина наш, выдал мне обувку, но с размером немного не угадал. Говорил, я ему вчера и даже Тимофееву докладывал, что жмут мне новые сапоги-то, а им, как об стену горох — растопчутся, разойдутся и смеялись еще надо мной. Разве это порядок, товарищ сержант? Боец, понимаешь, в трудный момент без ног фактически остался, а им смешно.

— Ты, Шмаков, к чему сейчас, все это мне говоришь? Кто без ног остался? — видно было, что Михаил хорошо знаком, со всеми чудесными способностями своего подчиненного. В число этих бесчисленных талантов, кроме добывания вражеских "языков", так же входили: феноменальный нюх на спиртное и поразительная изобретательность, по добыванию "зеленого змия" буквально из-под земли. К тому же, Игорь Шмаков, обладал не менее ценным даром — он умел выкрутиться из любой нехорошей ситуации с наименьшими для себя потерями. Иногда, даже и с некоторой выгодой.

Вот и сейчас, Зиновьев понимал, что Шмаков не испытывает особо жгучего желания, мчаться сломя голову в батальон за повозкой. Но после того, как кончился поединок с вражескими лазутчиками и подоспела помощь, после выпитого спирта, а может еще и от потери крови, голова у Михаила слегка кружилась. Все плыло перед глазами, и спорить со Шмаковым, тем более строго приказывать ему отправляться за повозкой, Зиновьев не хотел. На это были свои причины.

Пока шел рассказ о сражениях на переправе, Витька, слушал сержанта приоткрыв рот и буквально, ловил на лету каждое его слово.

Я многозначительно посмотрел на своего товарища. Витька, перехватив мой взгляд, тут же обо всем догадался и, замахав руками, начал отказываться от всего и сразу.