5. Денарий кесаря

— Не беда, господин! — успокоил меня скриба. — Добавьте асс, и я мигом переведу письмо, будет на двух языках. А если позволите скопировать его, совсем не возьму платы.

— Будешь продавать текст заказчикам? — сощурился Аким.

— Ко мне приходят воины и торговцы, — степенно пояснил скриба. — Речь их груба и неграмотна, редко кто так медоречив, как ты господин. Это бедные люди, у них нет рабов, обученных сочинять письма. Что делать? Женщины Рима ждут сладких признаний.

— Не будем лишать их счастья! — махнул рукой Аким.

Я запечатал письмо перстнем с гордым профилем императора Августа (подарок отца), и Афинодор убежал исполнять поручение. По пути домой я мучительно размышлял, как объяснить отцу появление за нашим столом двух сирийских танцовщиц, но все разрешилось само собой. Мы вернулись поздно, встретивший нас Ахилл сообщил, что отец поужинал, и сейчас читает свитки у себя в комнате. Дверь ее выходила в триклиний, и Аким, дабы не беспокоить префекта, предложил накрыть стол для пиршества у него в комнате. Я с радостью согласился. Пока рабы носили обстановку и блюда, пришел Афинодор — с Мариам и рыженькой Лейлой...

Назавтра, увидев за завтраком сириек, отец поднял бровь, но промолчал. Затем отозвал в сторонку Акима, о чем-то коротко переговорил с ним и вручил кошелек. Аким в свою очередь поговорил с Лейлой и кликнул Афинодора. Тот убежал, но вскоре вернулся с третьей танцовщицей (ее звали Зухра). К вечеру рабы принесли вещи сириек, и наш дом наполнился женскими голосами. Все сразу повеселели — даже рабы.

Очень скоро мы узнали настоящую причину появления сириек в Риме. Они были в свите вождя племени, явившегося в столицу искать покровительства и защиты. Неизвестно, кто дал вождю такой совет, вполне возможно, что недруги. В Риме вождя немедленно обвинили в организации набегов на римские селения (такой грех водился за предводителями всех племен) и казнили по приговору сената. Двор разбежался, танцовщицы оказались одни в чужом городе. Для возвращения домой не было денег, да и возвращаться было некуда: сириек забрали из семей совсем маленькими, росли они и при дворе, и ничего кроме услаждения вождя делать не умели. Выслушав эту горькую историю, отец задумался и в один из вечеров привел с собой немолодого, толстого мужчину, который оказался управителем известного театра. Гость попросил сириек станцевать. После их кружения вокруг стола, он покачал головой:

— В Риме тысячи женщин танцуют лучше!

Управитель хотел встать, но Аким попросил его задержаться. Он о чем-то поговорил с Лейлой, та сначала энергично закрутила головой, но затем, подумав, кивнула. Сирийки ушли, но вскоре явились снова. Их встретил единодушный вздох восхищения. На танцовщицах были только набедренные повязки, их ноги и руки украшали большие браслеты с колокольчиками. Лейла к тому же держала тамбурин.

Мариам и Зухра встали рядом, Лейла ударила в туго натянутую кожу. По телам сириек словно пробежала волна, их бедра пришли в движение, руки взмыли над головой, от чего груди женщин задорно тряхнули сосками... Перезвон колокольчиков сопровождал каждое движение танцовщиц, казалось, это звенели, радуясь жизни, сами их тела. Бедра сириек вращались все быстрее и быстрее, их ноги и руки изображали вихрь, а их животы, мягкие, округлые, колыхались волнообразно, пробуждая непреодолимое желание. Тамбурин бил все отчаянней, побуждаемые ритмом женщины уже не танцевали, а плясали, высоко вскидывая ноги, и в пляске этой было нечто дикое и в то же время завораживающее. Я бросил взгляд на управителя — он смотрел, приоткрыв рот. Тамбурин уже не стучал — рокотал, Мариам и Зухра внезапно сорвали с себя влажные от пота набедренные повязки и накрыли им головы — мою и гостя. Я едва не задохнулся от овладевшего мной непреодолимого желания. У гостя, когда он сдернул повязку, глаза были по яблоку. К счастью для меня, сирийки убежали.

— Так они танцевали перед своим вождем, — пояснил Аким, хитровато поглядывая на нас. — У старого разбойника только так пробуждалась мужская сила. Лейла рассказала мне, ну и показала разок...

— Беру! — хрипло сказал гость, все еще комкая в руках набедренную повязку Зухры. — Мне нужны танцовщицы — заполнять перерыв между спектаклями, но такое, конечно, со сцены не покажешь. Будут плясать в домусах, по заказу. Четыре сестерция в день каждой, стол и квартира бесплатны!

— А одежда?

— Одежда тоже. Не волнуйтесь, скоро у них будет не только лучшая в Риме одежда, но полные руки золота!

— Откуда? — поинтересовался Аким.

— От поклонников, — пожал плечами гость. — Ты думаешь, они долго будут одиноки?

Внезапно старик осекся и виновато посмотрел на отца.

— Извини, сенатор! Я забылся...

— Мы скоро уезжаем, — спокойно ответил отец. — Я говорил тебе.

— Как только ты отошлешь их... — Управитель осторожно положил набедренную повязку Лейлы на стол. — Я видел, как это происходит, много раз. У женщин появятся поклонники, начнут задаривать их, старики будут соперничать с молодыми... Если боги будут милостивы, они протанцуют у меня полгода. Но, думаю, только до лета. Потом они переберутся в богатые дома и будут вертеть мужчинами, как женщины это умеют. О боги! Почему они не рабыни? Я заплатил бы пять тысяч сестерциев за каждую!

Старик еще раз вздохнул, попрощался и вышел. Мы продолжили ужин. Сирийки, когда Аким сообщил им о решении гостя, не утаив сладостных перспектив, пришли в восторг. Они принялись нас целовать прямо за столом, причем, так крепко, что ужин пришлось прервать...

Хотя управителя театра привел отец, сирийки были уверены, что их будущее устроил Аким. Они дружно расцветали при его появлении, норовили при каждом удобном случае обнять и поцеловать; в бессильной ревности я смотрел, как это делает Мариам. Отец относился к проявлением женских чувств спокойно, но на дружбу гостя с рабами смотрел хмуро.

— Почему ты так ласков с рабами? — спросил он однажды. — Ты высокого рода, воин, неужели считаешь их ровней?

Аким улыбнулся:

— В нашей земле нет рабов.

— Как? — изумился отец. — Кто же готовит вам пищу, шьет одежду, убирает дом?

— Бедные делают это сами, богатые нанимают работников.

— Вы никогда не знали рабства?

— Знали. Много веков.

— Почему отменили?

— Рабы восстали. Помнишь Спартака?

— Странно, что ты знаешь! — удивился отец. — В Риме не любят его вспоминать.

— Мы учим вашу историю. Наш Спартак победил.

— Легионы не смогли справиться?

— Большая часть войска перешла на сторону рабов. Солдаты устали от войны, им пообещали им мир и землю.

— Что было потом?

— Смута, кровь, много крови. Тысячи представителей богатых родов — те, кто не перешел на сторону новой власти, были казнены. Затем пришел голод — бывшие рабы не умели управлять. Страной правили поочередно диктаторы... Так длилось свыше семидесяти лет...— Аким говорил неохотно, чувствовалось, что ему это неприятно.

Отец кивнул, и больше гостя ни о чем не спрашивал.

3.

Как я упоминал, в Риме жили мои родственники по бабушке — многочисленные потомки сенатора Пульхра. Пребывание под судом и последующая неопределенность нашего положения заставили отца не искать с ними встреч, но родственники сами нашлись. Как-то отец повел меня в родовую усыпальницу Пульхров — к месту упокоения бабушки. Мы возложили венок к статуе Пульхерии, украшавшей ее надгробие. Чувствуя вину перед безвременно умершей женой, Марк Корнелий Назон не поскупился и нанял хорошего скульптора. Тот изваял Пульхерию сидящей, одна рука ее лежала на коленях, а другая повисла — как будто жизнь только что оставила ее. Неуловимый переход из бытия к смерти был запечатлен на печальном лице бабушки; красота его пробуждала в сердце скорбь и жалость. По обычаю скульптуры умерших людей не раскрашивали; теплый, молочно-белый мрамор придавал облику бабушки чистоту.

Мы долго стояли у памятника, затем отец повел меня вдоль надгробий — знакомить с историей рода. И внезапно заметил свежее погребение: для мраморной урны с прахом еще не подготовили саркофаг, она стояла одиноко с горстью песка на крышке — символ предания останков земле. Надпись на урне сообщала, что пять дней назад умер и был сожжен на траурной церемонии Секст Пульхр — тот самый легат Пятого легиона, в котором начал военную службу юный Луций Назон. Эта весть взволновала отца — он считал себя обязанным легату. Узнав у Юния адрес сына Пульхра, отец написал ему письмо, в котором тепло отозвался о покойном и высказал глубокие соболезнования. Сын легата оценил письмо и сдержанность родственника — прислал краткий ответ со словами благодарности. А вскоре к нам в дом явился посыльный и от имени сенатора Гая Пульхра пригласил на гладиаторские игры, организованные в честь покойного легата и наступивших Паренталий — праздника поминовения усопших. Отца не было — он, как обычно, отправился в канцелярию к Юнию, поэтому раб обратился ко мне.

— Вас встретят у амфитеатра Августа на Марсовом поле и препроводят к почетному месту, где ваши места будут рядом с достопочтенным сенатором Пульхром! — возгласил раб после поклона. — Как почетным гостям вам покажут гладиаторов до выхода их на арену, вы сможете оценить силу бойцов, их вооружение и сделать ставки. Сенатор Пульхр готов оказать вам и другие знаки внимания!..

Появление вестника вызвало всеобщий интерес в доме: за моей спиной собрались не только Аким с женщинами, но и рабы. Я напустил на лицо строгость и велел передать сенатору, что мы принимаем приглашение и обязательно посетим представление. Посыльный поклонился и уже собирался удалиться, как его остановил Ахилл.

— Неужели сенатор Пульхр не подумал, что префекта могут сопровождать? — спросил он ехидно. — Что у тебя позвякивает в сумке?

— Тессеры! — смутился раб. — Прости меня! Я совсем забыл...

— Странно видеть такую короткую память у вестника! Ведь тессеры можно продать, не так ли?

Раб не ответил, виновато опустив голову. В ситуацию вмешался Аким: без долгих слов он запустил руку в сумку посыльного и отсчитал десяток бронзовых жетонов с номерами — тессер, служивших пропуском на игры. Велев посыльному удалиться, он раздал тессеры женщинам и рабам.

— Ты, наверное, не знаешь, что рабам запрещено посещать зрелища? — сказал Ахилл, неуверенно вертя тессеру в пальцах.

— Где на тебе на писано, что ты раб? — ответил Аким, с деланным вниманием осматривая Ахилла. — Не вижу!

Все рассмеялись и стали весело обсуждать предстоящее зрелище. Вездесущий Афинодор куда-то сбегал и принес весть: на играх будет выступать сам Прокул. Мне это имя ничего не говорило, но рабы, услыхав его, зацокали языками. Нам поведали, что Прокул — лучший гладиатор Рима, на счету его тридцать восемь побед. Прокул был свободнорожденным римским гражданином и выходил на арену только за деньги.

— Пять тысяч денариев за выступление! — утверждал Афинодор, но Ахилл покачал головой:

— Максимум три!

— Пять! — горячился Афинодор. — Три было в прошлом году! С каждым разом он поднимает цену — хочет накопить к старости. Ему ведь уже тридцать пять!

Ахилл не стал спорить, и рабы долго обсуждали богатство Прокула, у которого имелся собственный дом за городом, рабы и участок земли. По словам рабов, выходило, что дом гладиатору подарила любовница — почтенная римская матрона, тратившая на возлюбленного деньги мужа. Узнав об этом, муж развелся с неверной, и Прокул бросил обедневшую женщину. С той поры благосклонности гладиатора добиваются десятки римлянок, соперничающие, кто одарит его щедрее.

— Он красив? — спросил Аким, с любопытством прислушивавшийся к разговору.

— Что ты! — возразил Афинодор. — Обезьяна, привезенная из Африки, и та краше.

— Почему его любят женщины?

— Он лучший гладиатор Рима! Самый знаменитый. Не знаешь разве, женщины летят на запах славы, как бабочка к цветку?..

Аким улыбнулся, и мы пошли обедать. Вечером я рассказал отцу о приглашении Гая Пульхра, он встретил весть с радостью. В назначенный день мы отправились на Марсово поле: отец, я и Аким. Рабы и сирийки отправились ранее — чтобы не мозолить глаза префекту и занять места получше. У входа в амфитеатр нас встретил уже знакомый вестник и тут же перепоручил другому рабу.

— Сенатор Пульх еще не прибыл, — сказал тот, кланяясь. — Мне велено, если будет согласие префекта, показать вам гладиаторов, а также то, что сами захотите.

Отец пожелал взглянуть на бойцов, и нас отвели в эргастул, где за решеткой из толстых железных прутьев сидели, лежали или ходили из угла в угол гладиаторы. Лица их были отрешенны, на нас они не обратили внимания. Отец долго рассматривал гладиаторов. Он ничего не сказал, но по выражению лица стало ясно, что бойцы отцу не понравились. Аким чувств таить не стал.

— Почему они такие жирные? — спросил. — Им же тяжко в доспехах!

— Гладиаторов специально кормят ячменем, чтоб полнели, — пояснил отец. — Многим это спасает жизнь. Раны на теле заживут, если меч не достанет кишок или не пробьет грудь. Чем больше жира и мяса на теле, тем труднее добраться до внутренностей.

Присмотревшись, я различил на телах нескольких гладиаторов шрамы, подтверждавшие правоту отца.

— Толстому сражаться плохо! — не отставал Аким. — Он неповоротлив, и может пропустить такой удар, что и жир не спасет!

— Ты прав! — согласился отец. — Но в Риме судят иначе. Когда я обучал гладиаторов в Галлии, то не позволял им полнеть. Спасать бойца должно воинское искусство, а не жир.

Аким с любопытством взглянул на отца, но промолчал. Я облегченно вздохнул. Мне не хотелось расспросов о прошлом ланисты Луция Корнелия Назона. Из эргастула мы направились в кладовую оружия, где Аким долго рассматривал мечи, трезубцы и шлемы. Внезапно он подошел к стене и снял с крюка боевой цеп — железный шар на цепи, прикованной к рукояти.

— Гладиаторы сражаются этим? — удивился Аким.

— Нет, господин! — подскочил служитель. — Самниты, фракийцы, африканцы и галлы не используют цеп. Ранее им бились конные андабаты, но таких схваток давно не проводят. Но мы содержим оружие в исправности — вдруг зрители потребуют андабантов...

Аким раскрутил цеп над головой, удовлетворенно кивнул и повесил на крюк. Затем снял другой. К рукояти этого были прикреплены цепями три шара, унизанные острыми шипами. Аким осмотрел их, покачал головой и повесил обратно.

Сопровождаемые тем же рабом, мы поднялись к почетным местам, там отца поприветствовал Гай Пульхр, плотный мужчина лет сорока, очень похожий (как мне потом сказали) на покойного отца. Устроителя игр окружал сонм важных мужчин в тогах с широкой пурпурной полосой — по всему было видать, что сын покойного решил использовать игры для упрочения своего положения. Как я узнал позже, была еще причина присутствия такого большого числа сенаторов — при Тиберии гладиаторские игры в Риме проводились редко. Император не любил скопления большого числа людей, усматривая в них возможность возмущения против власти. Хотя сам Тиберий давно жил на Капри, римский эдил не рисковал восставать против мнения правителя. Разрешения на игры выдавались по уважительному поводу и только достойным людям.