Как только он вышел, Козюлина пробрала неприятная мысль: "Неужели из магазина уполномоченного прислали? У, дьяволы!.." — укрылся понадежнее под кроватью не желая объясняться ни с кем, ни по каким дурацким поводам.

Увидев перекосившееся лицо брата, у Валика сочувственно вырвалось:

— Тебе тоже яйца давили?

Алик, держась рукой за набухшее лицо, посмотрел печально на младшенького и ответил:

— Ну и глуп же ты, братец!

Братец обиженно отвернулся, придерживая пальцами свинцовые примочки, истекающие уксусным раствором.

Решив сгладить свою резкость, Алик примирительно спросил:

— Пенсию родителям не приносили? — хотя точно знал, что ее должны принести только завтра.

— Откуда?.. — идя на мировую, ответил брат, — с утра следил за почтальоном — мимо прошел.

— Да, дела, — промямлил Алик и стал усиленно думать, снится ему все это или же наяву происходит: "Если наяву — то надо выбрасывать белый флаг и ложиться в больницу; если же сниться — то черт с ним, с уполномоченным — завтра будет пенсия... Родителям..."

При этой мысли старшего сына совесть никогда не мучила, так как он был уверен, что "они" обязаны вести своих деток по жизни до самой смерти и в том испытывать свое родительское счастье. А за счастье — надо платить. Младшенький был тем более в этом уверен.

...Если же это был сон, то сном была и их встреча назавтра у пивного лотка с завсегдатаями, у которых челюсти отвисли при виде искореженных лиц братьев, причем, Валик еще и странным образом переставлял ноги, как будто ему в штанах что-то мешало, было лишним. На самом же деле предмет помехи был не лишним, а попросту отсутствовал, причиняя тем самым язвительную боль. Сама же утрата не очень беспокоила хозяина, поскольку была ему без особой нужды и отрафировалась по причине хронического присутствия в крови алкоголя, чему Валик искренне радовался, вспоминая об удаленном органе с самой плохой стороны, предмете, болтавшемся без дела, и лишь вызывающем дикую боль, служа уязвимой мишенью в бесконечных пьяных драках.

Денег у братьев не было, но все знали, что сегодня — пенсия, и потому охотно угощали и одалживали в приделах разумного.

К одиннадцати братья потянулись домой, теперь уже оба с трудом волоча ноги.

— Как ты думаешь, был уже почтальон? — спросил Валик у Алика.

— Шут его знает, — ответил старший, — надо было не водку жрать, а на лавке поджидать, тогда бы точно знали.

В это предложение Алик без труда вставил тринадцать матерных слов, что однако не резало им слух, и даже создавало некий шарм, войдя в привычку употреблять два нецензурных слова на такое же количество цензуры.

— Сиди здесь и наблюдай. А я схожу разузнаю был или не был, — в этом — старшенький, для весомости распоряжения, употребил двадцать одно "не то" слово, толкнул брата на скамейку и по праву старшинства пошел первым получать деньги.

Валик загрустил ожиданием и терзающей мыслью: "Был или не был почтальон?" Он закрыл глаза, расставил сжатые в кулаки руки с выставленными указательными пальцами и стал сводить их быстро, повторяя: "Был... Не был... Был... Не был..." Указательные пальцы не встретились, и Валик от злости даже подпрыгнул на скамейке. Подпрыгнул, опустился и... притих. Рядом с ним сидел вчерашний оперативник в гимнастерке, с наганом в кобуре, и смотрел куда-то в сторону. Голова его стала поворачиваться, поворачиваться, а Валика — отворачиваться, отворачиваться и тут грянуло:

— Товарищ, — Валика затрусило, — здесь почтальон не проходил, не видели?

— Н...ет! — простонал тот.

— Что это у вас с лицом, товарищ? Производственная травма?

— Н...ет, н...ет! — раздалось снова нечленораздельно.

— Значит ли это, что тебе нанесли телесные повреждения преступные элементы? Не вздумайте отнекиваться, я вас живо выведу на чистую воду. Проявлять жалость к преступникам я не позволю. Сейчас составим протокол, и мы их мигом схватим, — он достал из болтающегося на бедре планшета карандаш, лист бумаги и пророкотал: — Ну, же!

— Не надо протокол, — взмолился Валик.

— Как не надо? — возмутился "опер", — ты что же — бандитов покрывать?! Не желаешь помочь следствию? Или же у тебя это следы народного возмездия за совершенные преступления?! Так или иначе, истина будет восстановлена, виновные получат по заслугам. Итак, я пишу. Ну, же!

Валик закрыл лицо руками и, рыдая, заскулил:

— Не надо протокол. Упал я, упал!

Кто-то больно толкнул его рукой в плечо; он откинулся на спинку скамейки, заливаясь горючими слезами:

— Не надо! Не надо! Сам я... — вырывалось из перекошенного рта.

— Ну, же! Ну, же! Валик! Что с тобой, детка?! Придет почтальон, придет, никуда не денется, — раздался успокаивающий голос брата и кто-то ласково потрепал его по голове.

Валик растер слезы по грязным щекам и, увидев Алика, стал озираться по сторонам.

— Придет, придет почтальон. Сейчас немножко посидим и явится — не запылится. Не расстраивайся из-за того, чего все равно не миновать, — успокаивал брат брата.

— Во сне это все... Чудится все это нам, — продолжал рыдать меньшенький.

— Какой черт, во сне! — пророкотал Алик, применив для убедительности аргументации нецензурные выражения, выстроенные в три этажа, и завершив данное сооружение печатным словом "сон". — Тем лучше! Если мы во сне успели поднабраться, то бог даст, нам тоже предстоит совершить и наяву. Красота то какая: напиться и там и сям. Вот это фарт!

...В это время появился почтальон. Он покосился на притихших братьев и на их застенчивое "здрасте", отвернувшись, молча прошествовал мимо.

— Хрен старый... — сказал Валик вслед.

— Дерьмо вонючее... — поддержал его брат и они дружно стали желать пожилому человеку всяческих неудобств в его дальнейшей жизни.

А в это время почтальон уже отсчитывал пенсию Флоре Альбертовне и Родиону Никифоровичу и все время жестоко ошибался. Семь раз он пересчитывал деньги, выходя каждый раз на иной результат, а на восьмой — попросил накапать валерьянки.

Флора Альбертовна подала уму стаканчик с микстурой, взяла в руки деньги, сосчитала их, радостно взвизгнула:

— Сошлось, сошлось, — и расписалась в ведомости.

Почтальон допил последние капли лекарства, зацепившиеся за дно стакана, уложил ведомость в сумку, сумку забросил за плечо и... разбил стакан, лязг стекла о пол заставил братьев там, внизу, замолчать и ожидать счастливого момента молча. Так и проводили Алик и Валик его взглядом в полной тишине в подворотню соседнего дома. ...Дальше, они резко сорвались с места и понеслись наверх домой. Алик старался отпихнуть Валика назад, приговаривая: "Дай я сначала получу, скотина, а потом уж ты, и нечего на паханов одновременно наваливаться. Валик отвечал короткой нецензурной фразой, означающей, что Алик в данном вопросе не прав.

Ворвавшись в комнату в две головы и в четыре руки, они нашли свою мать, ползающую с совком и веником по полу, выцарапывающую из всех уголков осколки стекла. Видя такое дело, братья дружно бросились на колени и стали оказывать посильную помощь. Причем, никто из них ни одного стеклышка не нашел — все досталось Флоре Альбертовне.

— Ну и глазастая ты, мама, — сказал Алик, когда они все вместе поднимались с пола.

— Я выброшу, — сказал Валик и, отобрав совок с осколками стакана у матери, хотел ссыпать его в стоящее у двери мусорное ведро, но не попал... Затем они компанией пошли относить веник с совком на место, и только потом Алик не выдержав, сказал:

— Ну, давай мать, чего тянуть! — одновременно стараясь рукой заткнуть Валика куда-подальше себе за спину.

Флора Альбертовна машинально запустила руку в карман фартука, потом, что-то вспомнив, резко пошла к столу и на ее лице изобразилась растерянность, передавшаяся на физиономии братьев гримасой надвигающейся беды.

— Кажется.. кажется...

— Что кажется, мама? взревели в один голос братья, предчувствуя недоброе.

— Кажется, деньги пропали... — с третьей попытки выговорила мать, а Валик побледнел, и казалось, ему вот-вот сделается плохо.

— Наверно, почтальон случайно прихватил, — предложила Флора Альбертовна виновато.

— Стой мама, не суетись! — командным голосом рявкнул старший. — Мы вошли, ты ползала вокруг стола. Деньги на столе были или не были? Если их не было, то их взял почтальон. Если же они были — то взял Валька, — и с этими словами старший брат обхватил младшенького за шею и, запрокинув назад разложил на полу, ощупывая на предмет сокрытия пропажи.

Валик орал, дергался, лягался и ругался, особенно, когда Алик гладил его между ног.

Обеспокоенная сложившимися отношениями между братьями Флора Альбертовна кудахтала, словно квочка, призывая деток к порядку, и он случился, когда на Валике была осмотрена последняя складка.

Братья поднялись с пола, часто и тяжело вентилируя воздух своими хилыми легкими, словно загнанные кони.

Придя в себя, Валик искоса посмотрел на брата, зашел к нему со спины и тем же "макаром" уложил его на пол со словами: "Кроме почтальона мог взять их и ты", — стал аналогичным образом обследовать теперь уже брыкавшегося Алика.

...Потом они долго стояли на четвереньках, расползшись в стороны по тараканьи, а между ними суетилась Флора Альбертовна с новым стаканом в руках, потягивая из него с причитаниями все те же валерьяновые капли, и поочередно пытаясь влить их то Алику, то Валику в рот, но те только пузыри пускали и обильно исходили слюной. А изойдя, не сговариваясь поплелись на улицу по следу почтальона. Но того и след простыл. Сколько они не хватали за грудки соседей и просто прохожих, никто им искомый путь не указал. Вконец расстроенные братья сообразили, что надо дожидаться почтальона на почте и зашагали туда с надеждой. Почту братья любили: оттуда приносили пенсию их родителям и потому благочинно примостились в углу с нетерпением ожидая возмещения усилий.

В это же самое время Иван Иванович успешно решал проблему расширения своей жилплощади путем укладки опустошенной стеклотары в сумку и авоськи, которые растекались по полу, раздражая. Но всякий труд бывает вознагражден — увязанные-перевязанные три клади с движимым капиталом стояли готовые к операции товар-деньги. Наученный жизнью Козюлин, приоткрыл дверь в коридор, убедился, что там все без подвоха и, для пущей уверенности, оставил ее приоткрытой — чтобы там, за дверью, "картинки" не менялись.

"Сдам бутылки — куплю молока", — сказал он сам себе и, обнявшись с ношей, продрался в коридор, погромыхивая кладью, словно телега на мостовой.

— Здравствуйте, бабушка Ориша, — приветствовал он бабушку, споткнувшись о ее костылики с грохотом упавшие.

— Я вижу, Ваня, ты за молочком собрался. Христом-богом прошу, купи и мне одну бутылочку.

Иван Иванович уставился в стеклянные глаза слепой, пообещал, и потарахтел своими бутылками дальше.

Дальше была выходная дверь, являющаяся для входящих — входной, лихо распахнувшаяся, торжественно впуская окрыленного Валика, а за ним, конвоируемого Аликом почтальона.

— Здравствуйте, — сказал Козюлин.

— Здравствуйте, — ответил почтальон и налетел, подталкиваемый братцем в спину, на увязанную в авоськах стеклотару хрустнувшую и просыпавшуюся.

— Смотреть надо под ноги, — обиделся Иван Иванович за утерянный капитал.

— Где ты их берешь, Ваня? Веселился, радуясь чужой потере Алик, — на свалках что ли собираешь?..

— Тебе, какое дело? — буркнул Иван, пропуская вошедших, чтоб не увеличить потерю, а после стал пролазить через двери, цепляясь задиристой ношей за каждый выступ.

Дверь за ним захлопнулась и он нашел себя на сцене перед затемненным залом, за спиной у учителя истории Рыкина, Мишки Коршуна и того сопляка...

— Прошу вас, садитесь, Козюлин, — пригласил ведущий, — и головы троих, сидящих в президиуме, осуждающе поворотились в его сторону. Директорской головы не было...

Иван Иванович поставил, прогромыхав, авоськи и сумку, поразмыслив, сдвинул их несколько в сторону и, согнувшись уничижительно, прокрался к свободному стулу. Свободное место оказалось рядом с учителем истории, который тут же оступился кованым сапогом на носок изношенных козюлинских туфлей, заставив хозяина стиснуть зубы со скрежетом.

— Что будут спрашивать — молчи! А я тебя под столом подстрахую, — и для гарантии подтверждения Рыкин топнул под столом, что было духу, и попал по Ивановой ноге своим сапожищем. Козюлин явственно почувствовал, как он зеленеет, в голове поплыли кружочки, а в ушах зашумело море. В следующее мгновение он провалился в круговорот тьмы...

Иван Иванович Козюлин — мастер цеха научно-производственного института стоял с нанизанными на руку опорожненными авоськами и сумкой, с зажатыми в кулаке деньгами за дверями приемного пункта стеклотары. Он огляделся вокруг и пролепетал: "Ну и дела!.." После этого он обильно высморкался в землю, зажав поочередно каждую ноздрю указательным пальцем и прикрывая от удовольствия глаза.

...Когда в глазах у него прояснилось, то узрели они перед собою Корову. Не ту корову, которая пасется на лугу, а после ее доят утром и вечером, а жену Кольки-Доктора, к которой это прозвище шло. И стояла она, распахнув двери перед Иваном Ивановичем на пороге своей квартиры, и выходило, что он ей, то есть им, прямо в коридор высморкался.

— Ты что Иван, в конюшне у стойла, что ли? Бычьё сраное! — донеслось уже из глубины квартиры, а перед ним осталась приоткрытая дверь, вроде б то, не выгоняя, но и приглашая не в особую радость.

Козюлин, в проявившейся вдруг застенчивости, тихонько расширил проход и стал напрягаться энергией на предмет передачи сигнала-вызова на расстоянии сотоварищу. Но то ли вызов не выходил, то ли дулся он слабовато, только его не слышали, а голос подать — Корова, ...фу ты черт, докторова жена смущала. Так и стоял он у приоткрытой двери "ни ну, ни тпру..."

Вдруг снизу, с первого этажа раздался пугающий топот, а следом душераздирающий крик: "Помогите!" — и шум бегущих ног стал ужасающе приближаться. Иван Иванович нырнул в квартиру, прикрыл за собой дверь, оставив узкую щель в полглаза из-за любопытства ситуации.

Чем ближе раздавался умоляющий о помощи голос, тем все более знакомым он казался, искажаемый перевозбужденностью обладателя...

В щели показалась изнуренная погоней физиономия Валика, который перемещался вверх не за счет движения ног, а посредством судорожных сокращений мышц рук, цепляющихся за перила. То, что ему было предназначено быть пойманным — сомнения не вызывало и утвердилось промелькнувшей фигурой оперуполномоченного, одетого, как успел отметить Иван Иванович, весьма странно, в какую-то антикварную униформу, встречаемую разве что в фильмах.

"Не настоящий", — подумал он, и тут же услышал, как согнутый, со скрюченной сзади рукой Валик, спускаемый вниз, проорал: "Не брал я никаких денег! ...За буфетом они!"

"А может и настоящий", — засомневался Козюлин, вздрогнув телом от неожиданного прикосновения — перед ним, прижимая пальчик к губам, стоял Доктор с заинтригованным лицом и шептал:

— Что ты натворил? Это за тобой гнались?