Мир на продажу

Навестившая нас наутро Элина показала, как пользоваться визуном, на который мы поначалу не обратили внимания. Это нечто вроде нашего телевизора, только он не показывает, а переносит на место события, которое хочется посмотреть. Перемещается при этом не твоё физическое тело, а только сознание, так что риск попасть в жерло вулкана или в пасть хищнику полностью исключён. Можно переноситься в прошлое, чему я легко научился, и даже в будущее, чего я так и не смог проделать. Два дня мы с Виталиком не выходили из гостиницы, заглядывая во все уголки Миогена, забывая порой даже пообедать.

Суфлёр постоянно находился на связи. Он задавал вопросы об общественном устройстве Миогена, а я, навизунившись, охотно рассказывал.

— Сельское хозяйство?

— Наличествует в виде выдумален, в которых выдумывается пища. Выдумальня — это специальный онтронный комплекс.

— Вот видишь, — радовался Павлик, — и здесь есть нечёткость. Выдумальни позволяют сгладить разницу между материей и сознанием. Всё, что ты выдумаешь, можно материализовать. Я всегда верил в то, что материя и сознание с некоторых точек зрения неотличимы.

И тут же опять строго спрашивал:

— Промышленность?

— Наличествует опять же в виде выдумален. В них выдумываются любые товары...

— Понял, не продолжай. Медицина?

— Наличествует в виде ремниц и молодил.

— Строительство?

— Дома тут тоже выдумывают. Кстати, есть какая-то онтроника, позволяющая в одном месте разместить несколько зданий. И они друг другу не мешают.

Вспомнив одну забавную вещь, я отвлекался:

— Знаешь, Павлик, как тут квартиры проветривают? Их просто выворачивают наизнанку. Есть такая онтроника, которая...

— Потом об этом, — перебивал недовольно Павел и тут же продолжал допрос. — Образование?

— Переразвито. Все чему-то учатся, курсы всякие...

— А разве для быстрого обучения нет специальной онтроники?

— Есть, но аборигены предпочитают учиться классическим методом. Для них главное — личное общение с преподавателем.

Павлик пыхтел, переваривая информацию, потом опять задавал вопросы:

— Спорт?

— Очень развит. Каждый чем-нибудь занимается.

— Искусство?

— Очень развито. Потому что мозги у аборигенов тренированы на выдумальнях.

— Работать хоть нужно? — смеялся суфлёр. — В этом раю?

— Тут нет постоянных профессий и организаций. Они конфигурируются, когда возникает задача. Появилась шпана на улицах — тут же возникают дружины по охране правопорядка. Пожар возник — тут же конфигурируется пожарный участок...

— Ясно. Где изготовляется онтроника?

— Пока не выяснено. Визун ничего не показывает, люди про это говорят неохотно. Слышал я от Анта, что есть какая-то Изобра. Возможно, там производится онтроника. Но Анту верить...

— Может, она выдумывается?

— Точно нет. Выдумываются только обычные вещи. А онтроника настолько сложна, что её вообразить невозможно.

Мы бы могли ещё месяц-другой изучать Миоген, но мой шеф, начальник отдела дилапинга, через Павлика передал распоряжение ускорить проект. И случай вскоре представился. Наш графоман Ант, которого мы навестили на третий день, сообщил, что после обеда в Сквере Творчества состоится публичное выступление поэтов. То есть каждый подобный Анту маньяк от поэзии может прочитать свои стихи, которые тут же и обсудят зрители. Я напросился с ним. Виталика я решил не брать, отправив его к вещеводу за посылкой с товарной наживкой, пересланной по моему заявлению.

— Помнишь, я тебе говорил о секретах раскрутки? — напомнил я поэту, видя его колебание.

Тот покивал, хотя и коню понятно, что он уже забыл обо всём на свете.

— Ваше собрание как-то освещается в новостях? — спросил я Анта. — Ну, в смысле, как широкая публика узнаёт, что вы там читаете, творите? Или у вас закрытое собрание?

— Визун ведь есть... — неуверенно произнёс поэт. — Там новости публикуются, можно переместиться и посмотреть...

Точно, у визуна есть своеобразная "новостная лента", рекомендующая самые интересные события, куда можно переместиться.

— Прекрасно! Вот через визун мы тебя и раскрутим! Нужно, чтобы о тебе заговорили. А для этого просто необходим скандал. Сегодня ты его и устроишь.

— Скандал?

Поэту страшно не хотелось устраивать дебош. Этот трусишка, жаждущей славы, боялся оказаться в центре скандала. Неужели он взаправду думал прийти к славе с помощью своих виршей? Придётся научить его кое-каким земным технологиям раскрутки, о которых тут видно и не подозревают.

— По-другому, родной, никак не получится, — заверил я его. — Тебе нужна слава? Я её обеспечу. О тебе с сегодняшнего дня заговорят.

— А какой скандал? — спросил, бледнея, поэт.

— Не волнуйся, простенький такой скандальчик. Можно было, конечно, заставить тебя набить морду какому-нибудь коллеге-поэту. Но это банально. Вы там, в сквере стихи вслух читаете?

— Конечно, — улыбнулся Ант, заметно радуясь, что ему не придётся никому бить морду.

— Так вот, для скандала ты прочтёшь примерно такое.

Я принял псевдопоэтическую позу и с выражением прочёл:

— Там где блещет валалум

Нацепив колечки

Прилетел зелёный блум

На горячей печке!

Поэт, замерев, обалдело смотрел на меня.

— Что это? — спросил он, выйдя из ступора.

— Стихи.

— Разве это стихи?!

— Конечно. Даже рифма есть. И ты их прочтёшь публично.

— Ведь ничего не понятно! — возмутился Ант. — На каком это языке?

— На твоём родном. В этом вся и соль: стихи должны выглядеть странными, туманными, — растолковал я недогадливому поэту. — Объясни всем, что в них есть сокровенный смысл, понятный только избранным. Тех, кто будет хаять твои стихи, объяви тупыми и недалёкими животными, не разбирающимися в истинной поэзии.

— Не могу же я всех обозвать животными! А они все будут хаять...

Я глянул на него снисходительно:

— Эх, Фил, Фил! Я тебе гарантирую, что не все. Творческие люди вроде тебя страшно боятся показаться некомпетентными, не разбирающимися в истинной поэзии, за которую ты выдашь эти "стихи". Вот такие тебе подобные будут по крайней мере помалкивать.

В Сквере Творчества, когда мы туда перепухнули, уже собралось десятка три поэтов. Они читали стихи о покорении вершин, изобретении новой онтроники и силе человеческого духа.

— Привет, Ант! — дружелюбно поздоровалась знакомая рыжая девушка, за которой неотрывно следовал молодой атлет. — Написал что-нибудь? Давай, почитай, просим!

— Просим, просим! — зашумела толпа поэтов. Ант тут, видимо, выступал в роли мальчика для битья, судя по снисходительным улыбкам поэтов.

Перед Антом расступились, и он взобрался на возвышение в центре сквера. Тряхнув длинными волосами, он с поэтическим подвывом вдохновенно прочёл ту галиматью про "валалум", которой я научил его час назад. Слова он, разумеется, переврал, но эффект был достигнут. Толпа поэтов в замешательстве замерла. Кто-то неуверенно хихикнул, но тут же замолк. Воспользовавшись всеобщим замешательством, я громко зааплодировал в гордом одиночестве, продрался сквозь толпу, вскарабкался на возвышение и порывисто пожал руку поэту.

— Дорогие друзья! — пафосно обратился я к толпе. — Нам с вами довелось жить в счастливую эпоху! Эпоху рождения нового направления в поэзии! Мы стали свидетелями зарождения сумбуризма!

— Но ведь это чушь! — выкрикнула из толпы рыженькая. — Это не стихи!

В поисках поддержки она оглянулась на атлета, и тот расправил плечи. Я с показным сожалением глянул на парочку и обратился к девушке:

— Девушка! Вы хотите быть преградой настоящему искусству? Откуда вы знаете, какой должна быть настоящая поэзия? Вы ведь свободные личности, — воззвал я к толпе, — а для полёта творческой мысли не должно быть ограничений, правил и преград. Сколько известно случаев в истории, когда творцы, не понятые толпой, умирали в неизвестности. И лишь через сотни лет потомки понимали, что загубленные таланты творили шедевры!

— Причём тут шедевры! — не сдавалась рыжая. — Это же набор звуков, а не шедевр!

Но куда этой коммуноидной девахе тягаться с дилапером, который по демагогии получал в университете одни пятёрки!

— Да, действительно, кому-то так может показаться. Обезьяне вообще любые стихи покажутся набором звуков, — сказал я под неуверенные смешки, — но это не значит, что стихи плохие. Дело в обезьяне.

Я заметил, что атлету не понравилось сравнение девушки с обезьяной. Он потемнел лицом и сделал шаг по направлению ко мне. Я поспешно добавил:

— Про обезьяну я, разумеется, образно.

В ожидании поддержки я обвёл глазами поэтов и заговорил громче:

— Но ведь мы — не обезьяны. Мы должны смотреть в будущее. Сумбуризм — это наиболее естественное направление в поэзии, ибо сам космос возник из хаоса, сумбура. Так и в стихах Анта, в сумбурных на первый взгляд звуках, я ощутил свежее дыхание грядущего. Я увидел грандиозные картины покорения Вселенной, родные росистые зори, милые цветущие луга и журчащую речку, текущую среди густых трав.

На мужественном лице атлета я прочёл сомнение:

— Правда, Леда, что-то в этом есть... — пробормотал он, обращаясь к рыжей. — Вроде как речка...

— Да что ты понимаешь, Лим! — рассердилась девушка, почему-то не услышав в "валалуме" росистых зорь. — Какая речка?! Набор звуков нам пытаются преподнести как новое направление в поэзии!

Но к моему великому удовлетворению на лицах некоторых поэтов я прочёл сомнение. Они усиленно искали рациональное зерно в прочтённой ахинее. Мощная штука — синдром поиска глубинного смысла. Свойственный интеллигенции, он заставляет искать потаённый смысл в любой абракадабре.

Закончив выступление, я спустился с возвышения и перевёл дух. Ко мне немедленно подскочил моложавый человек с такими хитрыми глазами, что я вторично обрадовался. Типаж прощелыги, как и диссидента-неудачника, для дилапера — тоже находка.

— Я — Герт, — преставился он, не глядя в глаза. — Визунист. Очень сегодня интересная новость получится!

Он от радости потирал ладошки. Мне стало ясно, что визунист — это вроде нашего журналиста, формирующего новостную ленту в визуне.

— Заголовок нужен броский, — посоветовал я. — Что-то вроде "Скандал в Сквере Творчества" или "Непонятый гений бьёт первым".

— Замечательно! Я подумаю, забредыш, — пообещал Герт, вдохновившись. Интересно, как тут с первого взгляда определяют, что я — из другого мира?

К нам подошёл раскрасневшийся от лёгкого скандала поэт, и визунист обратился к нему:

— Ты молодец! Сенсация! Мне страсть как надоело писать об открытии новой выдумницы, показателях матэргостаний и прочей тоски. А тут — взрывная новость! Потрясающая!

— Надо обязательно сообщить, — поддержал я визуниста. — Люди жаждут свежего, нового. Это и есть выражение свободы слова.

Немного подумав над этой фразой, визунист восторженно выдохнул:

— Как это верно сказано! Свобода слова!

— Люди рождены свободными, — подлил я масла в огонь. — Свобода творчества, свобода визунистская, свобода мыслить и дышать...

На непривыкшего к дилаперскому словоблудию визуниста эти слова подействовали как глоток энергетического напитка. Он прямо взвился в воздух от восторга. Герт рвался с места, чтобы скорее умчаться публиковать скандальную новость, но я не мог просто так отпустить такого нужного человека. Мне страшно нужен свой человек в сфере массовой информации, чтобы капать на мозги аборигенов. Мы договорились сосмыслиться в ближайшее время.

В номере гостиницы я ожидал увидеть скучающего стажёра, притащившего пиво и порнуху из вещевода. Но, удивительное дело, номер оказался пуст. Может, новичок решил дотащить посылку в два этапа? Я, осмотрев номер, не нашёл ни пива, ни прочих присланных товаров. Пока я занимался поисками, в номере неожиданно вспухла странная группа: два молодых человека с красными повязками на рукавах и помятый Виталик с тощим рюкзаком в руках. По-моему, новичок упился до чёртиков. Я понял, что его сцапали сконфигурировавшиеся дружинники.

— Добрый день, — обратился ко мне юноша повыше. — Это ваш товарищ?

Он указал на хмурого новичка.

— Мой...

— Забредыш? — уточнил высокий парень.

Я неопределённо промычал.

— У нас, молодые люди, спиртное распивать на улицах не принято, — веско проговорил тот, который пониже. — Тем более в людном месте, где полно женщин и детей. А тем более пытаться споить при этом окружающих. На первый раз простим забредыша, но только при условии, что больше такое не повторится!

Виталик мутным взглядом зыркнул на меня, потом на меня и быстро-быстро закивал. Я тоже что-то пробормотал для приличия, мол, конечно, разумеется, простите-извините нас, дураков приезжих. Молодые люди удовлетворились этим и отпухнули.

Я постарался придать своему взгляду самое сердитое выражение, на которое только способен:

— Ну, юный дилапер, как тебя угораздило с силовиками столкнуться? — начал я допрос с пристрастием.

Новичок опустил голову и начал теребить лямку рюкзака. От него повеяло спиртным.

— И пиво где? — добавил я, указав на подозрительно тощий рюкзак.

— Я, это... Дилапинг проводил... — заоправдывался стажёр. — По инструкции...

— Дилапинг он проводил! — возмутился я. — По инструкции! Это ж какая такая инструкция научила тебя среди бела дня пиво хлестать ящиками?!

— Понимаешь... Я забрал посылку из горловины... — мямлил в ответ Виталик, не договаривая фраз до конца. — — А потом решил с быдлом... Пошёл на площадь, нашёл пару человек и пивом... Вдруг эти налетели, с повязками, пиво отобрали и сюда...

Я даже расстроился немного. Чему только учат молодёжь на бесконечных межмирторговских тренингах! Это ж додуматься надо — начать дилапинг коммуноидного мира со спаивания населения на улице!

— Двойка тебе за практику! — вынес я резолюцию. — Чуть весь этап не завалил. Будем надеяться, что мы не попали на крючок здешних спецслужб.

— Да какие тут спецслужбы! — робко заметил стажёр. — Так, дружинники одни...

— И что теперь, можно пьянствовать средь бела дня?!

Виталик только вздохнул, опахнув меня запахом пива. И я добавил:

— Запрещаю тебе принимать самостоятельные решения. Теперь будешь проводить дилапинг только с моего разрешения.

Я заметил, что последнюю фразу я сказал почти стихами: что значит плодотворное общение с творческой интеллигенцией.

7

Увы, и мой план не сработал тоже. Интеллигенция не клюнула на скандальные стихи Анта. Общества любителей сумбуризма тоже не возникло. Книгу "Лечебное калоедение" публично охаяли, а "шедевральные" картины с выставки элитарного искусства здешние интеллектуалы вообще не признали за картины, решив, что это какое-то излишне аляпистое украшение. Мы с Антом попытались провести скандальный перфоманс с обмазыванием вареньем и ползанием в голом виде (разумеется, я остался в стороне, заставив проделывать эти штуки подкупленного земными шмотками поэта), но нас опять не поняли. Одни обсмеяли, а другие приняли поэта за сумасшедшего. Я попытался организовать выставку собачьих экскрементов, но тоже потерпел неудачу.