"Гуд бай, Америка-остров..."-1

— Алгеброй, чем. У меня ребра в трещинах, я больше ничем не могу. Алгебру ты мне обещала. Я целое утро мучился.

— А, ну... — поняла наконец она. — Порядок. Приходи.

— Не, давай ты ко мне, — даже не спросил, а сказал он. — У меня постельный режим, домашний арест. Меня мать на телефоне держит.

— Ну ты простой...Я тащусь очень, — изумилась она. — Это мне разве надо?

— Ну так а чего...— заныла трубка.— Обещала...

— Ладно. Чем смогу — помогу.

— Сможешь, конечно. Тетрадки прихвати, — вновь поднажала трубка.

Майка опустила ее на кнопку. Ну ты простой даже очень, однако. Это кому надо? Чума! Почему я опять не сказала? Вот нахал выискался — она собирай тетрадки и топай к нему...

Да какая разница, пойду. Будет он, его глаза и голос, и близко, и долго. И глаза подбитые, и вздутые губы, уродующие улыбку почти до неузнаваемости. Только не для нее. Причем тут синяки?

Потом потянула время, чтобы не срываться сразу, до трех; поставила Лешкину кассету, Стинга, посидела в глубоком кресле, пытаясь расслабиться... Плохо получилось, конечно.

Дверь открыла обезьяна в Вовкином костюме, я вздрогнула. Он засмеялся.

— Проходи.

Я зашла. Он сдвинул маску на лоб, лицо побитое.

— Чего грустная? Проблемы?

— Никаких, командир.

Я поймала себя на мысли, что вот-вот заулыбаюсь с готовностью, ну нравится он мне!

Он хмыкнул, узнав своего "командира".

— Пошли тогда. В комнату.

Проходная, видимо, катила за большую, но обставлена не шик, но и не бедно, так, средненько. У меня родоки из кожи лезут, что-что, а хату набить стараются. Мамино видение мира... А в его комнате было темно...

Это шторы. Черные, как в киноклассе. Он раздвинул их. Включил лампу на столе. А его комната маленькая, тоже без лишнего. Кровать, кресло, стол, шкаф. И все.

— Чего улыбаешься?

Объяснила.

— Говорят, по жилищу человека можно выяснить, кто он.

— Ну и кто я?

— По твоему жилищу точно ничего не выяснить.

— Ерунда. Что было, то и поставили. Мебель еще бабушкина. Чаю пьем?

— Не хочу. Маску сними.

— Плохая из меня обезьяна.

— Обезьяна хорошая. Заниматься-то будем?

Он притащил стул, дал мне ручку.

— В полет!

Решалось ему все легко, и Майка подумала бы, что он соврал, сказав, что пас, что это специально, что б она пришла; если это был бы другой парень. Вовка так хитрить не стал бы — почему-то в этом она была уверенна. Даже не потому, что она недостаточно ему нравится. Что бы он не смог со своей нахалинкой брякнуть — это интересно. Он и об алгебре говорить, и в постель затаскивать — будет с примерно одинаковой легкомысленной улыбочкой, по-видимому, ему без разницы. Без напряга.

— Ой, — сказала Майка на звонок в дверь.

— Брат, наверно...Я сейчас.

Оказалось, Лешка. Он не улыбался.

— О, — обрадовался Володька. — Заходи. Толпа подтягивается.

Лешка молча снял сапоги, повесил плащ. Вздохнул.

— Ох, Вова. ..Мне фигово.

— По башке напинать за Вову? — с энтузиазмом предложил Володька.

— Все равно фигово.

— За это и выпьем, — решил Володька. — Зови Майку на кухню. Сейчас я вас чаем накачаю.

Он умотал ставить чайник, а Лешка потоптался и пошел за Майкой.

Она сидела в кресле и кусала ручку. Свет лампы выхватывал ее озадаченную физиономию. По столу были накиданы тетради.

Лешка буркнул:

— Пошли чай пить.

— А чего ты не здороваешься? — завелась девчонка, с готовностью бросив ручку.

— Алгебра? — он посмотрел на учебник.

— Русский язык и литература, блин. Не видно что ли?

— Кому из вас бог ума не дал?

— А чего ты хамишь мне, спрашивается?

— Ой, Обезьян... — он увидел маску и примерил на себя. — Славненько. Как я?

— Бывало и получше.

— А где зеркало? Я хочу посмотреть.

— Не стоит. У тебя психика слабая.

— У меня ее вообще больше нет. Пошли давай. Меня из техникума выпинывают.

— За что?

— Да пошли они.

— А чего ругаемся?.. Тьфу, ругаешься?

Когда сидели на кухне — так классно, в кухне диван! — пили чай, Лех сказал, что выгоняют за то, что в колхоз не ездил.

— У тебя же спина. Что, медик не знает, что ли? А отрабатывать ты и так каждый день ходил.

— В том и дело!

— Ха! — сказал Володька. — Плюй. Меня каждую неделю выгоняют!

— Ты дурной, — говорит Майка. — У них там знаешь дисциплину?

Пили горячий чай с сухим печеньем. Болтали, а Лешка, оживляясь, рассказывал про одного парнишку из техникума, он чей-то сын, и как он кашляет на все эти идиотские порядочки, и как он с этим сыном как-то на паре пили пиво на последней парте, а затем папаша, чей сын, это дело закрывал и кого-то замазывал... Лешка развеселился от своих рассказов, потом пришла Володькина мать, очень мило со всеми поболтала и оставила опять одних. Некуда было спешить, никто не гнал, кухня с диваном казалась самым уютным местом на земле, а сумерки сгущались легко и незаметно; спохватились около девяти.

Майка и Лех топтались по прихожей, облачаясь в свои одежды, вышла мать.

— Пошли? Молодцы, что зашли, а то он на улицу выходить стесняется...

И глядя на довольного, домашнего Володьку в это почему-то верилось; а он мамашу свою не прерывал, как другие, когда родители разговаривают с друзьями и несут свою родительскую чушь...

— А он вообще скромный, — засмеялся Лешка.

Мать кивнула и ушла, Володька жмурился на лампу, и поглядывал на них умиротворенно и искоса. Котяра.

Свадьба была никакая, показалось Майке. Все было никаким, потому что исчез снова Володька — в никуда, будто в воду канул. Старик, идиотски-серьезный, словно неприятно удивленный своей ролью свадебного чучела тормозил сверх обычаев. Ленка, как всегда, положения не спасала. А Леха нашел лучший выход — он напился.

Ездили все реже и реже — грязь и холод. Предположительно, Демон и Джек отправлялись в армию, в школе и вовсе тоска... Майка целыми днями крутила "Наутилус", а под кроватью посапывало "Ожерелье королевы". Нет, жизнь без Володьки теряла всякий смысл.

Вот однажды это произошло. За окном прошуршали шины и взревели моторы трех мотоциклов.

Она спрыгнула с дивана; джинсы, куртка...Захлопнулась дверь, а она стучала набойками вниз по лестнице — лифт не работал.

Дождя не было.

Была ее фигурка на крыльце подъезда, Лех, Демон, Джек и Мартинг — все вместе, как в добрые времена; неодобрительно хмурилось небо в равнодушно отражающих зеркалах окон, а еще была его улыбка и он сам, Вовка, нежданный, до чертиков обыкновенный, в старой Лехиной куртке, на ее мотоцикле.

— Хай!

Майка бросила два пальца вверх, Джек заорал тоже:

— Фай! — дал газу и сорвался.

— Привет, Майка.

— Привет, Вовка. Дай я.

Володька сместился, пропуская даму к рулю.

Подъехали Лех с Димкой.

— Не пускай ее, она разучилась.

— Разучилась, — а она и не спорила. — Куда мы, Леха?

— Мы гуляем.

Володьке нравилось, как разлеталась из-под колес грязь; в темноте позади и впереди — свет фар и рев. Они дурили, конечно, на Серовском тракте, пугали легковушки, носились друг за другом, перекрывая движение...Злой кайф, опасный — Володьке нравилось!

Они потерялись, похоже на то. Отстали. Пацаны убрались вперед, а Майкин мотор одолела разжиженная грязь лесной дорожки. За кустами неприятно чернело сыростью водохранилище.

Майка бурно выражалась, по обыкновению, а Володька тащил мотоцикл на себе через грязь. Грязь качалась под сапогами, словно погост.

— Они свернули! Не в болото же!

— Обратно? А мотоцикл ты понесешь, нормально?

— Так мы же в болото идем!

— Ты вернуться хочешь? Тогда выключись ненадолго!

— Вот уроды, дождаться не могли. Ненавижу! Где мы? Ты понимаешь? Я — нет. Блин!

Она все-таки поскользнулась и рухнула.

— Допрыгалась? Ладно, вставай. Держись за седло.

Майка поднялась и сразу запричитала.

— Ой, я грязная... Ну как сейчас-то?! Мама!

— Ты искупаться хочешь? Там, — он метнул взгляд в сторону отстойника, а затем смягчил голос. — Ладно, никто тебя не видит. А я глаза закрыл. Мне по фонарю. Дома вычистишься.

Майка о ветки кустарника, ободрала по килограмму грязи с сапог.

— Надоело, холодно... Домой хочу! Я мокрая, замерзну!

Володька только вздохнул — холера.

— Не реви. Сейчас все равно выберемся на сухое место, а там куда-нибудь да приедем. Держись за седло, я сказал, смотри, больше не падай. Договорились?

Так и вышло. Земля под ногами уплотнялась, переставала ездить. По твердой почве мотоцикл обрадовано рычал оборотами, рвался вперед, с первой скорости в карьер.

— Курим. Теперь скоро.

Остановились передохнуть.

— А где мы?

— Сейчас выедем на дорогу. Там разберемся и домой.

Смазал о землю грязь с сапог.

— Ноги-то не мокрые?

— Нет, — зубы у Майки стучали. — А ты в школу?

— Надо же когда-нибудь. Лицо прошло. И дышать хорошо получается.

— Точно...Я и забыла. — Она пригляделась. — Немного еще осталось.

— Это на месяц еще, не меньше. А мне дома знаешь как надоело? Я по школе скучаю. Дружок у меня там, Реквиемом звать. Слыхала?

— Он твой друг!?

Майка обалдела, даже дрожать перестала. Он же про Володьку такое собирал! Он же с Хэнком всеми связками повязанный! А Володька с Хэнком...

— Да не, душевный парнишка. У нас с ним интеллектуальная связь.

— Подонок! — выпалила Майка. — Ненавижу таких!

— Да? А мне казалось, мы с ним похожи...

— Значит, и ты подонок, — упрямо повторила она.

— Хорошо, — он засмеялся. — А как свадьба?

— Чушь, а не свадьба. Все нажрались, а я не смогла.

— Плохо наливали? Кто рядом сидел?

— Над Стариком издевались всем колхозом. Я б с ума сошла.

— А ты хочешь?

— Что?

— Замуж...

— А ты где был?

— В Челябе. С Сашкой. Шоп-тур. Кожу по комкам сдавали, сигареты... Запчастей привезли. Тебе не надо?

— Издеваешься?

— Так, побаловаться... У него там родственников — клан. Мафия. По системе работали — не поверишь. А на выходе местные чуть не обули...

Он рассказывал, а только я уже не слушала. То есть, не слышала, все странным образом из головы вылетало. Холодно-холодно.

Потом он засмеялся, а я уже забыла, что он мне сказал, но смеялся надо мной. Я зубами стучать перестала.

— Что?

Он шагнул ближе, взял за куртку, чуть нагнулся и поцеловал. Нет, просто на секунду-две коснулся губами. Все обыкновенно, а время для меня остановилось на эту секунду. Только помню их, что они были сухие и теплые. После этого время снова пошло, и снова стало холодно, и я уже была явно нездорова, потому что брякнула не что-нибудь, а именно:

— Такие горячие...

Он так и сказал, помолчав.

— Да ты заболела. Поехали. Дать тебе свитру?

— О себе позаботься.

— Ладно.

Утром гаражные ворота заскребли и впустили Лешку. Свет так и не был выключен. Володька съежился на диване.

— Эй, умник? Как спалось?

Володька пошевелился, открыл глаза. С трудом оторвал голову от прорванного дермантина.

— А я думал — дверь открытая ночует. А оказывается, сторож нашелся.— Лешка позвякал ключами. Володька на это ничего не сказал, прижал ладони к вискам.

— Куда вы вчера срулили?

Это мы срулили?

— Славненько, славненько... А мы их еще искали. А они счастьем мучились, по болоту ползали.

— Откуда знаешь?

— На себя посмотри.

Володька оглядел одежду.

— Мда... А я-то в школу собрался...

— И как настроение?

— Отменно, как.

— Бодрее, кислятинка. Школа — это радость. Я бы вообще; ой, пойдем покурим, я сохну! — сегодня не советовал.

— Я извращенец, — уныло молвил Володька.

Они вышли из гаража, Лешка, пританцовывая, тащил длинный черный зонт и огромную сумку; и в своем плаще был похож на веселого грача, перепрыгивающего с места на место.

— Подержи-ка...— он внезапно остановился, внутренней настройкой определив место для курения. Володька покорно принял и зонт, и сумку.

Сигарета принялась. Лех от избытка чувств промурлыкал песенку Базилио...

— Какое небо голубое... — задирая голову в серое протекающее небо.

— Нет, все-таки пойду, — тоскливо о своем вздохнул Володька. — Если не сегодня, то уже через неделю. Не раньше. Но выгонят меня, сердцем чувствую.

— Хочешь, покури. Лучше станет.

— Мне и так хорошо.

— Ох, ты нудный! Валяй, тянись за знаниями.

Володька беспрекословно сдал вещи.

— Ну пока.

— Может, зонтом тебя стукнуть?

— Может, отскочит...

— Хвыляй отсюда.

— Пока, — повторил тот.

Даже Лешке это надоело. Он развернул его по направлению к школе и пинком задал скорости.

— Попутного ветра!

В школе все так же, по-обычному, как везде. Хлопали стеклами двери, шуршали взад-вперед малолетки, и Володька внимательно следил за тем, что бы ни об кого не запнуться. У зеркала толкались старшеклассницы, старшие мужики тусовались у входа, но ни Хэнка, ни Реквиема среди них Володька не признал.

Посмотрел в расписание. Физика. Ага.

Человек двенадцать уже подтянулось. Порадовав одноклассников своим появлением, он упал на свое (?) место.

Раздражение — его ключ к общению с миром. Взгляды раздражали. Потом зашло еще несколько человек, и на парту прилетел пакет Реквиема. Володька не шевелился. Он никого больше не хотел. Тот заржал. В баню — подумал Володька. Вали со своими штучками.

Услышал ласковое слово.

— Здравствуй, Дон. Где твое "здравствуй"?

— Здравствуй.

— Ну спасибо. Все бомжуешь? От тебя уже вонять стало.

У Володьки посветлела кожа на костяшках пальцев.

Дон явился. Такое же чмодило, как всегда. Еще прелестнее, себя переплюнул. Грязный до ушей, в ремках. Морда опять раскрашена. Такой персонаж с помойки. С какого-то дна всплыл. И опять с похмелюги, и чего я в него вцепился, время убиваю.

И опять мордочку в ручки складывал. Я чудом от эксцессов удержался. Я брезгливый.

У Володьки ключа по-прежнему не было. Чем не причина побродить по Гальянке. Вообще-то бродить бесцельно было холодно.

Он ходил сейчас в Лехиной куртке из болона. Мать где-то на распродаже Свердлоблпошива когда-то сдуру купила за копейки советские "джинсы"... У Форума выпросил коряво связанный, серого цвета свитер, — он тащился перелезть во все это, это его игра, кому он должен прилично выглядеть и следить, что бы джинсы не достигали критического загрязнения... Особенно эффектно было в школе — ходить за босоту, колхозника, уйма ощущений. А вот Лешка сразу заорал, что здорово, хиппово, а больше никто не понял. Катали сокрушенные глаза и испражнялись в остроумии — ладно, пусть.

Идея вообще-то была не свежа — Вадик все лето проходил в детской панаме и оранжевом жилете железнодорожника...

Душа опять просила оторваться. Никто, ничто не попадалось, поболтать не с кем; Майка с бешеной температурой лежала, бесполезняк. В новом имидже она его еще не видела, хотелось посмотреть, как заценит.

Ноги сами несли к Афгану, наверно к Игорю. За острыми ощущениями, как всегда.