Квартал первый. Боец Круга Поединков

Не совсем то, о чём я мечтала, но всё же.

Ублюдок неплохо держался — даже слишком. У меня не было его скорости или силы Майка — только привитое Саноте и анатомическим атласом чутьё на уязвимые точки и способность бить в них без зазрения совести, если позволяют правила Круга.

Я разозлила выродка, а это чревато.

А что чревато, то неизбежно.

То, что во второй раз он раскрылся специально, а не от дезориентации, я осознала, когда его кулак опустился на локоть моей руки. Это было настолько больно, что я уже не могла избежать ни пинка в подколенный сгиб, ни тумака под рёбра, которые Эдуард нанёс со спины. И уж тем более — мощного удара ногой по затылку.

Попалась.

Жёлтый мир песка и электрического света, ограждённого металлом, выцвел. Сжался до маленького комочка в мозгу, вокруг которого вырос тёмный пульсирующий шум.

А потом этот шум стал громче и разделился на отдельные звуки. Голоса, грохот крови в ушах, дыхание — моё и чужое.

Сквозь пелену пятен я глядела на утоптанный песок. Рука Эдуарда удерживала меня поперёк живота от падения.

Правда, рука тряслась, но мне это уже ничем не могло помочь.

Не вполне осознавая себя, я попыталась встать на ноги.

Губы выродка оказались рядом с моим ухом. Я слышала его тяжёлое дыхание, как он втягивал воздух через нос, шмыгая кровью, и резко выдыхал через рот.

— Значит, — шепнул Эдуард, и голос его был спокоен, — любишь, когда грубо, да?

Он не без труда раскрутил меня и швырнул в ограждение — ржавая сетка под моим весом рассыпалась на куски.

Ровно одно мгновение телом владело странное чувство невесомости. Свет над мостом отдалялся.

А потом я рухнула в воду.

22.

Казалось, грудную клетку и спину вышибло к небу.

Вокруг глухо шипел чернильный мрак и пузырился холод — он мог бы привести меня в чувство, но боль тащила огонёк сознания на дно подальше от тела.

Вынырнув, я жадно заглотнула воздух. Поверхность воды омерзительно пахла тиной и химикатами — не иначе как принесло выбросы электростанции. А я ведь ещё умудрилась сделать пару глотков, когда плюхнулась. Точнее, стукнулась и только чудом не отключилась.

Ох, как же больно...

Мост превратился в нависающую массу металла, осенённую подобно нимбу полосой электрического света. Оттуда доносился нестройный хор голосов, отражаясь от Клоповника и воды звонким эхом, но я была слишком ошарашена, чтобы разобрать слова. Из мешанины боли и онемения только-только начало проступать ощущение мышц спины и ягодиц — у меня получилось собраться и подчинить единому ритму череду лихорадочных барахтаний.

И тогда что-то впилось мне в ногу и потащило на дно.

Первое, что я ощутила до нехватки воздуха — ужас. Рефлекторно заглотнув холодную воду, я заставила себя зажать нос и рот левой рукой. Нечто, похожее на человеческие пальцы, сдавливало лодыжку. Я дёргала ногой, пытаясь ударить или придавить это, но стопа постоянно соскальзывала, и удары выходили слабыми.

Окружающий холод уже начал растворяться, как вдруг то, что меня держало, содрогнулось, словно кто-то врезался в него. Раз и ещё раз.

Хватка сначала ослабла, а потом и вовсе разжалась.

Я пыталась вынырнуть на поверхность, но вместо этого только дёргалась. Инстинкт самосохранения заставлял всплывать, но в ответ на каждое движение, которое он совершал за меня, следовал тошнотворный взрыв боли.

Не помню, как я вынырнула — просто лицо вдруг оказалось на воздухе. Я давилась им, втягивала в себя, издавала странные горловые звуки и громко кашляла. Из носа у меня струилась вода, и уже где-то на границе сознания я старалась не шевелить правой рукой.

В голове медленно прояснялось, и пятна перед глазами отступали в стороны. Держаться на плаву оказалось тяжело: спина горела, левая нога превратилась в онемевшую доску, которая двигалась медленно и неохотно, а просторная одежда ощутимо сковывала движения.

Но если бы проблема была только в этом.

Я бултыхалась по другую сторону моста, и света оказалось достаточно, чтобы разглядеть тела, которые выныривали из реки и плашмя вытягивались на её поверхности. Слизкие морды таращились на меня выпученными глазами — то один, то другой синегубый рот лениво раскрывался, обнажая кривые и острые, как у щуки, зубы.

Третий, четвёртый... пятый, шестой, седьмой... восьмой, девятый...

От страха я почти перестала дышать. Стук сердца отдавался в грудной клетке болью, забивал глотку, и лишь поэтому я не кричала.

Плавыши.

Самые настоящие, мать их, плавыши.

Дёрнувшись, я чуть не ушла под воду, но удержалась.

Некогда трястись, Кейни, некогда!

Думай! Думай или сдохнешь к чёртовой матери!

Я вертела головой, оглядывая не-мертвецов. Мне казалось, что не меньше полутора десятков всплыло из тьмы под мостом. Их бледные, лишённые волос головы были впереди — медленно, почти задумчиво они начали окружать меня.

Осенев говорил, что плавыши не привыкли охотиться стаей и могут ссориться из-за добычи.

Думай, думай, думай!

Осенев говорил, что городские хоть и жрут человечину, но человек для них всё же в диковинку.

Думай, мать твою!!!

Осенев говорил, что если встретишься с плавышом, делай то, что делают люди в фильмах.

Выпрыгнув из воды, я заорала. Мне хотелось издать грозный, пугающий крик, но получился отчаянный вопль.

Тела ловко, как водомерки, скользнули прочь, но не исчезли.

Тяжело дыша, я запрокинула голову, чтобы было проще набрать воздуха для ещё одного крика. Правая рука застыла в болезненном онемении, левая нога двигалась всё медленней и медленней — держать себя на воде становилось почти невозможно. В небе надо мной ползли рваные тучи, за которыми угадывалось сияние лун. На какое-то мгновенье оно приковало моё внимание, а потом я моргнула и огляделась по сторонам.

Выхода не было.

Плавыши скользили по воде на почтительном расстоянии и явно набирались храбрости. Ещё пара минут — и они опять начнут приближаться.

Я сама не заметила, как подняла взгляд к небу. Выбеленные светом края туч манили и гипнотизировали — в них был какой-то странный смысл.

Если подумать, то уже начался Мелет, День Жизни.

Что если..?

— Великая Праматерь... — голос сорвался. Я металась между животным страхом и стыдом за собственное малодушие.

Ну же, даже наукой доказано, что это может помочь, если захотеть очень сильно.

В противном случае хоронить будут только мои объедки. Как говорила Саноте, бери и делай.

Стиснув зубы, я через силу втянула воздух в лёгкие и зашептала:

— Великая Праматерь Меллахе!

Хотя гипотеза о боге как едином для всех эгрегоре казалась мне очень логичной, с детства я привыкла к более распространённой, издавна вписанной в историю и культуру вере в Святых Сиблингов и восклицаниям вроде 'Ох, господи!', которыми не пренебрегала бабушка Холдер. У меня никогда не было собственного бога для души. Ким когда-то пыталась приобщить меня к своей религии, но в то время я уделила Культу Лунных Сестёр ровно столько внимания, сколько требовало моё любопытство.

— Калихо, сестра Великой Праматери и Праматерь животных!

Странно, как изменяется мировосприятие в критической ситуации: будто где-то в затылке разжимается пружина, давая разуму простор в выборе средств спасения. Некоторые учёные утверждали, что человек не задействует потенциал своего мозга на сто процентов, и есть в мозгу 'потайные комнаты', куда не проникает возбуждение — так не там ли рождаются боги, порождённые ужасом перед смертью? Не эти ли врата распахиваются, выпуская наружу крупицы великого эгрегора? Наши предки со своим мифологично-религиозным мировоззрением и зачатками науки куда чаще распахивали эти двери, поэтому все боги нового мира неимоверно стары — так же, как стар страх человеческий перед неведомым.

— Праматери, хозяйки вод обширных и малых... — зажмурившись, я продолжала бормотать всё, что приходило мне в голову. Быть может, наука и шагнула далеко вперёд по сравнению со средними веками, но пока человек умеет бояться, всем его божествам — быть.

Кимберли повторяла мне: главное — вера, остальное приложится.

И было бы очень, очень здорово, если бы к вере прилагалась защита.

Пожалуйста.

Мне показалось, что вода стала очень солёной: она выталкивала тело на поверхность почти безо всяких барахтаний с моей стороны. Я позволила себе расслабить левую ногу.

Сточная вонь исчезла, и воздух стал чист.

Открыв глаза, я увидела, что нахожусь за дорожкой белого света, которая протянулась по реке от берега к берегу. Надо мной сияли Меллахе и Калихо — свет каждой из лун рассеивался и образовывал на тёмном полотне неба бледные диски, вокруг которых теснились обрывки синих с бледной окаемкой туч. Обернувшись через плечо, я увидела на воде рыжеватое мерцание, которое прикрывал мне спину.

С точки зрения оптики, это невозможно.

Плавыши ныряли и выныривали, раскрывали пасти и издавали булькающие звуки, точно в глотках у них клокотала вода. Я резко выдохнула и ощутила слабость во всём теле.

Меня душил нервный смех.

Так вот что это такое: прикоснуться к Божественной Сущности. Неужели всё и впрямь вторично по отношению к материи?

Бледные тела не-мертвецов в беспокойстве сновали вдоль границ лунного света и не могли ни пересечь его, ни проплыть под ним.

Я в безопасности.

Но богини богинями, а хочешь жить — шевели ластами.

Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, я что есть сил погребла к берегу. Плавыши устремились следом, но движения их стали медленными, словно они барахтались в вязком киселе. Было очевидно, что на берегу они меня достанут, но если я успею вскарабкаться по плитам и перебраться через перила на набережную — я спасена.

Если.

Если они вонзят в меня зубы, мне конец.

Да, тоже если.

Мне не пришлось преодолевать эти последние несколько метров по колено в воде — она сама вытолкнула меня на сушу. И я тут же грохнулась, когда что-то с силой дёрнуло меня за штанину. Осколки битого стекла вспороли кожу, но я этого не ощущала — я видела только плавыша, который погрузил кривые зубы в мою одежду и с упорством собаки тащил обратно во тьму Эрны.

Остальные точно ящерицы выползали на берег и устремлялись ко мне с обеих сторон.

Это уже слишком.

Я подалась туда, куда тянул меня не-мертвец, и размаху вогнала палец ему в глаз, а потом здоровой ногой врезала по бледной морде раз и ещё раз — из моей штанины вырвался кусок и остался в чужих зубах.

Боль в теле мешала двигаться.

Быстрее, быстрее!

Я уже схватилась здоровой рукой за перила, когда на спину приземлилось что-то тяжёлое — потеряв равновесие, я скатилась до самой воды. Правая рука превратилась в сплошной туман боли.

Скорчившись на холодной плите, я часто дышала и пыталась не потерять сознание. Левая нога не слушалась.

Дорогу к набережной преграждал плавыш.

У меня возникла отчаянная мысль вернуться в воду и довериться Праматерям. Но когда я взглянула в небо, луны уже скрылись за тучами.

И вдруг раздался тихий звук, будто что-то упало на плиты. Ещё раз и ещё: слева, справа, впереди, а за спиной прозвучал еле слышный плеск.

Я испуганно дёрнулась, когда на меня приземлился обломок древесины. Он пульсировал энергией, которая проходила по телу волнами колкого, живительного тепла.

Среди плавышей поднялась паника. Они старались держаться от меня на расстоянии — кто-то из них пятился назад и другие просто ныряли в воду.

Тяжело дыша, я опустила голову и прижалась лбом к холодной плите. Мне казалось, что я прикрыла глаза всего на мгновенье.

23.

Этого мгновенья хватило, чтобы цепкая рука схватила меня за ногу и дёрнула во тьму зловонной воды.

Я захлёбывалась, и все попытки всплыть на поверхность погружали меня всё глубже и глубже в холод. Далеко вверху неясными бельмами колыхались пятна лун — когда я пыталась выкрикнуть имена богинь, рот и горло наполнялись горечью маслянистой воды.

Чужие пальцы старались раздробить мне щиколотку, тащили на дно и неожиданно дёрнули особенно сильно — я рухнула в пропасть и оказалась на твёрдой поверхности.

В нос и пересохшее горло вливался шершавый больничный запах — мешанина испарений дезраствора, антисептика и каких-то лекарств. Я лежала в постели, влажной от пота, и пронзительно-белый свет стирал ощущение времени. Где-то рядом в распахнутое окно проникал подталкиваемый шумом листвы свежий воздух.

То есть...

Это был сон?

Болезненно жмурясь, я рискнула приоткрыть глаза и увидела на фоне белого потолка штатив с капельницей.

— Поздравляю, Браун, на этот раз ты хотя бы соригинальничала.

С трудом повернув голову, я нашла взглядом Крестовского — маленького плешивого толстячка в очках как у братьев Стругацких. Имея от природы добродушное лицо, сейчас он изо всех сил старался выглядеть строгим: должность врача обязывала.

— Два повреждённых сустава, ушиб спины, отравление, ссадины и порезы, словно ты по битому стеклу каталась. Ну, юная барышня, что вы мне скажете?

Что я не барышня. Только Крестовскому это бесполезно говорить, он ответит что-то вроде: ты прекрасно понимаешь, что я имел в виду.

Прикрыв глаза, я сипло пробормотала:

— Подралась. Потом хлебнула воды из-под крана.

Врач вздохнул.

— Вода на этой неделе действительно ужасна. Я написал Джоунзу, что водопроводные трубы надо менять, иначе будут проблемы с санэпидстанцией. Только я тебе вот что скажу, Кейни: даже такая вода не может вызвать столь сильную интоксикацию. И уж тем более, в нашей воде нет и быть не может Порчи.

Я молчала, вспоминая всё, что произошло на мосту, в реке и на берегу. Ужас кошмарного сна ощущался как затихающая боль от удара.

Убью выродка.

Я думала об этом спокойно и отстранённо.

Убью.

Сил злиться не было — не было вообще ничего, кроме наползающего как прилив покоя.

Мои руки опутывали бинты, а правую фиксировал гипс. На левой ноге я ощущала повязку. Ничего, бывало и хуже. Вот когда Эдуард выбил мне плечо — было хуже. Когда я отходила от операции на ноге, которую шили после гуля — был кошмар.

— Отвечать ты мне не собираешься, я так понимаю, — вздохнул Крестовский. — Ладно, в честь твоего выпуска и в честь того, что ты ко мне попадаешь в этом году впервые, я ничего не скажу воспитателям. Сам не хочу выслушивать от них. Пойду поговорю с травматологом, с твоей руки надо снять гипс и осмотреть её, пока ты в сознании. Да и ногу тоже. А потом, если всё будет хорошо, я вколю тебе физиоускоритель. Поспишь пару дней, и будешь как огурчик. Ты живучая.

Я тихо угукнула.

Слишком живучая, как мне говорили.

— Так, я пойду, а Киара тебя покормит. Запомни, Кейни: ты должна что-нибудь съесть.

Услышав родное имя, я открыла глаза. Крестовский укоризненно покачал головой и вышел за дверь. Я слышала, как его голос разнёсся эхом по коридору — раздался топот, и в палату ворвалась моя сестра. Не мне, конечно, пальцами тыкать, но сейчас она типичная панда, которой нельзя говорить "нет".

— Наконец-то пришла в себя, — Киара села на край постели. Левой рукой я откинула одеяло и почувствовала себя намного лучше. Ещё бы футболку сменить на что-нибудь такое же безразмерное, но сухое.