Поместье оказалось уютным, как, похоже, у всех Аэмара, и маленьким. Беглецов встретили испуганно, однако довольно радушно. Тетушка просто хлопотала, а ее муж словно бы что-то решал. И, кажется, удивлен был таким визитом, но не тем, что случилось в Срединной.

Передать им девушку и сразу умчаться Рииши мог, но не стоило так поступать с возможными союзниками. Пришлось все рассказать, и снова потерять время. Кожей чувствовал, как оно уходит, царапая когтистыми лапками на прощание.

Муж тетушки Майэрин наружность имел очень располагающую, а голос еще более приятный, такой доверительный. И этим голосом он принялся объяснять гостю, что самоубийство лучше будет совершить тут, в садике, под красивыми глициниями, а не мчаться для этого в Осорэи.

— Я наслышан о любви к вам городской стражи. Но за несколько месяцев там должны были произойти перемены — Нэйта не любят оставлять за спиной людей с оружием, — говорил он. А Рииши ощутил одновременно ярость и стыд: кто-то посмел усомниться в верности его недавних подчиненных! И он сам хорош... отошел от дел стражи, отдал всё в чужие руки, да не своего ставленника. Отец бы не поступил так, он бы приглядывал...

Собеседник довольно кивнул, поняв, что его довод услышан, и привел новый: стражников мало, для армии они, даже верные, не противники. А большинство горожан попросту затаятся, им нет резона выступать, когда два высших Дома делят власть. Их можно было бы поднять за генерала, за его род, но делать это нужно было раньше — и умеючи.

— Нет смысла сейчас возвращаться, — продолжал он — ровно, почти по-домашнему, будто в задушевной дружеской беседе. — Вы сможете, вероятно, кого-то спасти. Но тогда Дом Нара и верные ему семьи окажутся втянуты в военный конфликт. И за нескольких спасенных впоследствии придется отдать больше жизней. Если же вы пока останетесь в стороне — пока, обратите внимание! — то переговоры возможны.

Рииши несколько раз порывался встать, попрощаться, но не мог. Уважение к старшим пересиливало. И этот родственник Аэмара — он носил другую фамилию — в самом деле казался искренним и обеспокоенным.

Время уходило, а вынужден был тратить его на разговоры.

— Правда, будет невероятно глупо вырваться из ловушки, самому прибежать в другую и еще дверцу захлопнуть. Обидно как-то. Вы это поймете потом, когда стук этой дверцы услышите. Очень горько будет. Суро не простит пошедших против него, — заверил мужчина. — Поняв, что договориться с вами не выйдет, попытается теперь получить силой все, что нужно, и потом уж не пожалеет. Я не пугаю, Небеса упаси. Не в свое дело лезу, возможно. Но когда видишь совсем еще молодую жизнь, висящую на волоске, помочь очень хочется. И Майэрин жаль, для нее это едва ли не хуже.

Майэрин — она присутствовала при разговоре, сидела, до глаз завернувшись в накидку из тонкой шерсти — почему-то порозовела вся, даже руки.

— Подумайте, — заключил хозяин. — От честного и порывистого молодого человека, отвечающего лишь за себя, резонно ждать таких же поступков — и, к сожалению, необдуманных. Но главе Дома, к которому тянутся многие ниточки, вероятно, стоит учитывать этих многих.

Сад служил приютом для светлячков: одни, зеленые, сидели неподвижно на травинках и ветках, другие, золотистые, порхали, заполняя собой ночь. Майэрин любовалась ими; дома, в Осорэи, они почему-то были нечастыми гостями. А тут — словно на небо попала, или в пруд, где отражается небо. Наверное, все-таки в пруд, ведь нечем дышать.

А где-то там, среди темных холмов, одинокий всадник...

Протянула руку, поймала живую искорку. Говорят, с их помощью влюбленные обмениваются посланиями, особенно те, кому запрещают видеться... Майэрин разжала пальцы. У нее другая история, и все равно нет смысла в послании. И уже сказано обо всем.

Тетушка подошла неслышно, легкой рукой обняла за плечи.

— Не плачь, девочка. В смутные времена для нас только так — либо уважать своего мужчину и постоянно за него опасаться, либо считать его человеком никчемным. Иное бывает, но редко...

Проскакав с четверть часа, Рииши остановил коня на дорожной развилке, одна дорога вела в Осорэи, другая — в долину предместий. В кустах по обе стороны мерцали огни светлячков, словно множество глаз хищников, наблюдающих за ним. И ни души больше, самое время и место обдумать все еще раз.

В Осорэи находилась сейчас его мать, самый родной человек. Женщин обычно и при мятеже не трогали, но и доли такой возможности нельзя оставлять. А Суро уже показал себя готовым на жесткие меры, иначе по-другому обошелся бы и с офицерами Срединной, и с ним самим.

Но именно ради матери ему и нельзя возвращаться. Если вдруг их захватят обоих, он будет мягче шелковых волокон в руках заговорщиков.

Но он себе не простит, если спрячется...

Раздумье длилось недолго — тронув повод, направил коня по одной из дорог.

Закончив укладывать черепицу, Лиани спрыгнул с крыши пристроя на приставленную телегу, а с нее на землю. Время обеда подошло, гонг низко пропел, по двору уже тянулась вереница монахов, а к другому входу собирались беженцы и паломники, которым война помешала вернуться домой. Нээле разглядывала их, будто и цепочка фигур в коричневом, и отдельные пестрые силуэты были ей в новинку, словно и не успела привыкнуть. А что делать, если Лиани сам не смотрел ни на что, кроме работы, а свой интерес к миру словно ей передал?

У него все ладилось — за дерево ли брался, за железо или вот за черепицу, как сейчас. Нээле поклясться была готова, что многое он делал впервые. В земельной страже не надобно, оружейники и воины крепости тоже другим заняты. А дома в детстве его вряд ли учили ремеслам.

Отряхнул глиняную пыль со штанов и рубахи, бросил короткий взгляд в сторону главного здания.

— Три дня уже... так неспешны. По небесным часам живут, не по земным.

— Такого не было никогда, а ты хочешь, чтобы они вмиг приняли решение, — укорила его Нээле.

— А если так и не примут?

— Тогда... ничего. Что будешь делать? — спросила, помедлив.

— Может, вернусь в Сосновую. А может, уеду на север.

Добавил с тихой злостью, склоняясь над бочкой с водой, плеснул на лицо:

— Я ему все равно не противник. Да и где он, еще здесь или уже в горах Юсен, помогает обрушить очередную крепость?

— Вы могли ошибиться, — возразила девушка, — Тварь из пояса... кто она, чтобы знать — и чтобы ей верить?

— Мы ошибиться могли. Но слишком уж сложно для вымысла. И для нежити — ей не придумать подобную байку, такими движет одно желание — сожрать кого-нибудь.

— Я видела тори-ай, как и ты, — невольно вздрогнув, возразила девушка. — Ловушку они нам с Тайлин расставили, это было разумно...

И продолжила о менее страшном:

— Ты ведь его — Энори — никогда раньше не встречал. А по описанию это может быть кто угодно, хотя бы колдун рухэй.

— Тебе так важно, чтобы это не оказался он?

— С чего бы? — а ведь он не знает, что на самом деле произошло между ней и Энори... Вновь неуютно стало, вспомнила зимнее бегство. Тогда она подозревала все же, что перед ней выходец из мира мертвых... как в холмах год назад.

— Но так или иначе, пока мы должны ждать, — сказала поспешно. — Если уж монахам Небеса еще не дали ответ...

— Здесь у всех много слов о развилках судьбы, о воле Небес, но пока я не видел действий, — ответил Лиани довольно резко, и сам это заметил:

— Ты прости, я тут места себе не нахожу — под замком и то спокойнее было. Но я не должен так с тобой говорить.

Осторожно коснулся ее запястья, словно стрекозу снимал с листа осоки; от воды пальцы у него были холодными, Нээле вздрогнула.

— Будто ты меня опасаешься, — отметил он с грустным недоумением.

— Нет, не то, — запнулась, не зная, как объяснить. — Тебе я доверяю больше, чем кому бы то ни было из людей.

И как не доверять, после его возвращения в город ради ее спасения, той безумной зимней скачки, той ночи в святилище, когда не знали, будут ли живы к утру.

— Я... — знаю, что изменился, — сказал он. — Порой кажется, что на мне проклятье какое-то. Должен был умереть много раз, но всегда умирали другие. Чем больше грозит мне опасность, тем больше жертв... как будто иначе меня никак не спасти. Рад бы прервать эту цепочку, но не могу. Не своими же руками это делать.

— Ты можешь обрести покой здесь...

Лиани коротко рассмеялся.

— По всей округе рассказывают о вещей деве, которую благословили Небеса, и она помогла спасти монастырь. Знаешь, я... думал — как же люди любят придумывать сказки. Если уж силы целого монастыря недостаточно, что может девушка? А потом посмотрел на тебя... Но лучше не испытывать, чья судьба сильнее — моя или твоя.

— Ты правда хочешь уйти?

— Придется... — ответил он хмуро, и посмотрел на нее прямо и коротко, так, что у девушки сердце зашлось. Мокрая прядка прилипла к его щеке и напомнила шрам, захотелось немедленно ее убрать, но дотронуться казалось невозможным.

...Сколько еще дней у них в этих стенах? На сей раз он не уйдет просто так, он спросит. И придется давать ответ, а как это сделать, когда и сама не знает, в чем ее судьба? Если бы речь шла только о людях... Но Небеса правда обязали ее к чему-то, или можно оставить все и зажить обычной жизнью, обрести счастье?

Сейчас она не сможет ответить — даже если ответа немедленно не потребуется, трудно будет не подгонять саму себя, не искать знаки... не ошибиться.

"Я хотела обрести почву под ногами — и не хотела терять себя. Но скоро поняла, что себя мне не сохранить, да и что я — облачко, ветер дунул, оно развеялось. Но я все-таки и человек тоже, и мне нужна была опора. Я на многое стала готова ради нее, только она все ускользала и ускользала, пока уже и веры в нее не осталось. А потом... стало казаться, что вот оно, мое назначение..."

Но сказала она другое:

— Я все это время не знала, что со мной будет. Могла только ждать... и ждать. Стоило подумать — вот наконец все уладилось, и меня тут же срывало с места. И ничего нельзя было сделать. Только верить... Порой мне казалось — куда легче было пережить ту ночь в холмах. Там я хотя бы сама бежала куда-то...

Больше ничего не понадобилось — осознала вдруг, что он понимает, и ничего не спросит. А жаль. В этот миг она бы не сомневалась.

Неизвестно, может, она и сама что-нибудь сказала или спросила еще, но Небеса отвлекли — по двору к молодым людям направлялся долгожданный монах. Очень злой монах, в котором даже странно было узнать брата Унно.

Нээле заулыбалась было, но улыбка разбилась, натолкнувшись на свинцовую хмарь его лица.

— Доброе... утро, — запнулась девушка. — То есть день уже...

Лиани непочтительным кивком ограничился, на приветствия времени тратить не стал:

— Пояс уничтожили?

— Нет... пригодится еще, — сказал монах с явной неохотой. Странно, словно подменили его — не этот ли человек нес страшную вещь, как самое дорогое сокровище, да еще и с нежитью чуть ли не в удовольствие беседовал?

— Всегда казалось недостойному, что Небеса любят посмеяться, — сказал он угрюмо, — а вот, похоже, и вправду так.

— Что решили-то? — спросил Лиани.

— А, — брат Унно лишь отмахнулся, и вознамерился было двинуться дальше, но юноша поймал его за руку; Нээле не успела даже понять, как это вышло, а потом мороз побежал по коже — нельзя так со святыми людьми!

— Ты исполнил обет, что же, решил остаться? — спросил Лиани почти беззвучно — девушка, стоявшая в двух шагах, еле расслышала.

— Придется пока, — буркнул тот. — А ты... не соглашайся, когда тебя призовет отец-настоятель и начнет убеждать.

— На что?

— Ни на что! И пусти, одичал вконец, — извернув кисть, брат Унно освободился и зашагал дальше. Непривычной была его походка, и со спины он выглядел странно — голова опущена, плечи как будто сжаты, а шаг слишком широкий, будто спасался или, напротив, был в гневе. Монах? В гневе? Невозможно.

— Что это с ним? — растерянно спросила девушка.

— Я, кажется, понимаю... И, может быть, для меня эта новость будет хорошей, — добавил Лиани вполголоса; Нээле ощутила с грустью, что все, не с ней он уже, а мысленно беседует с настоятелем. Не у нее одной есть путь, другим недоступный.

Один из маленьких племянников господина Айю как-то назвал его "кошка-гром"; сравнение посмешило и запомнилось. Особый такой гром, который раскатывается мягко, не пугая, лишь предвещая скорую непогоду. Детям говорили, что это на небе играет клубком пушистая туча-кошка.

Сейчас показалось, что услышал такой, хотя небо было ясным; вероятно, в ушах шумела кровь.

— Я всё на сегодня, — он подал последние бумаги молодому помощнику. Личные прошения разбирал; а их меньше не становилось, и многие, как всегда, были пустячны, хоть на севере шла война, а с юга подходили солдаты, присланные столичным указом из соседней провинции.

— Как самочувствие ваше? — спросил помощник, а господин Айю только поморщился.

Он понимал, что жить ему осталось немного. Годы еще не столь обременили его грузное тело, но здоровье сдавало — с каждым месяцем это было заметней. Но сильнее, чем собственная судьба, тревожило его будущее Дома Таэна. Еще полвека назад это был дубовый бор с мощными деревьями, но словно армия мышей подгрызла корни — почти никого не осталось. И оба брата словно задались целью прервать собственный род. Им бы жениться обоим, так нет же. А Тайрену — какой из него наследник? Простите, Небеса...

Оставались еще дальние боковые ветви, но тоже чахлые, и никогда не державшие власти.

Хотя не ему порицать, у самого Айю детей нет, и не отговорка, что его-то род обширен и дружен.

Знать Осорэи предпочитала с конца весны отвозить семьи в загородные поместья, но последние несколько дней выдались дождливыми, и оставалось любоваться доцветающими деревьями здесь, в домашних садах. Городские же парки пустовали, дождь сбивал наземь последние грустные лепестки с веток. Никому не хотелось лишний раз высовывать нос на улицу.

Поэтому, когда Айю вызвал в Палаты управления главу Дома Иэра, чтобы проверить отчеты по рудникам их семьи, неожиданным стало, что за город накануне уехало все семейство. Да еще поздно ночью, перед самым закрытием ворот. Других, не столь родовитых людей, могли и не выпустить. Причем направлялись они, судя по всему, не в предместья, а на тот берег Кедровой — по ночи и сырости удовольствие вовсе сомнительное.

Странно, очень странно...

По дождю ему самому нездоровилось, и, оставив Палаты на помощников, Айю направился домой в сопровождении одного из слуг.

— Пожалуй, обойдусь без паланкина, захотелось погулять под дождем, — заявил он, уже спускаясь с крыльца. — Наведаюсь в парк у канала, полюбуюсь напоследок на сливы. Им должно быть грустно доцветать в одиночестве.

Как брошенной всеми красавице, пришло в голову. И в воду канала смотреться, как в зеркало... посмотрите, я же еще хороша...

Чтобы попасть от Палат к парку, нужно было пересечь мощеный плитами дворик, здесь в хорошую погоду обычно ожидали просители средних рангов. Сейчас не оказалось никого, и, хотя удивляться тут было нечему, Айю стало тоскливо и неуютно. Он остановился; слуга, несший над головой зонт, не успел подстроиться, оставив господина ненадолго под дождем.