Кайе расхохотался.
— Стоит твою сестру упомянуть, ты взвиваешься, будто сел в муравейник! Кому она сдалась? Крыса седая. Как и ты.
— Не смей так о ней говорить!
— Как ты сам-то заговорил! — рассмеялся мучитель. — А то что? Позовешь Шиталь?
— Нет. Заканчивай то, для чего пришел.
Кайе неожиданно встал, отошел к стене, спиной прислонился. Разглядывал заложника.
— А ты глупый, — заметил почти весело. — Гордишься передо мной своей выдержкой... да плевать я на нее хотел.
— Какая разница...
— Заносчивые вы, северяне... и все, в ком ваша кровь, — непонятное было в голосе — не то злоба, не то одобрение.
Айтли отвернулся. Нечего ему было ответить. Услышал снова этот ненавистный уже голос:
— Напоследок только ответь. Ты сказал про войну, если вас убьют. Откуда ты взял эту глупость? Неужто сами верите, что в Тейит о вас по ночам льют слезы? Чем вы так своим насолили, что от вас избавились аж на Юг?
Айтли почувствовал невероятную усталость, осознав наконец, что на сей раз ему ничего не грозит. И что вот эта тварь напротив с легкостью произнесла то, что они с Этле старательно от себя гнали недели пути сюда. Может, поэтому и не сдержался:
— Ты знаешь, куда бить. Потому что никому у себя тоже не нужен.
Кайе будто исчез — и возник уже сзади Айтли. Рука его обхватила шею юноши сзади.
— Этого хочешь? — стиснула, почудилось — хрустнули шейные позвонки.
Айтли не шевелился, ожидая смерти — и ему понадобилось время, чтобы осознать — незваного гостя уже нет в комнате.
"Я могу уйти", — думал Айтли, — "Оставить тело, тут браслет не помеха". Нет, говорил себе тут же. Умереть он не имеет права, пока Этле здесь — да и не хочет. Совсем не хочет. А уйти на время, чтобы избавиться от липкого страха, который теперь не отступит — вернут. Наверняка есть кому. Говорят, очень неприятно, когда возвращают насильно.
Айтли сжался в уголке на постели — несмотря на тепло, завернувшись в плед из шерсти грис. Сидел, словно птица в гнезде. Но это гнездо надежным не было. Отец как-то сказал, что тоска похожа на холод... а страх похож на укусы бесчисленных муравьев.
Плохо было душе, не телу — с ним на удивление все оказалось почти в порядке. Совсем не так, как при первом нападении. Сердце болело и казалось слишком тяжелым, а так ничего, не огорчаться же из-за пары синяков. Сейчас Кайе попросту... развлекался?
Этле там, в его доме. Если с ней что... "Лучше он убил бы меня и успокоился бы на этом", — думал Айтли. Но чувствовал: сердце сестры, в отличие от его, билось ровно, и это хоть немного утешало.
**
Малышка Юниль сегодня впервые пошла. Сестры Шиталь были счастливы — и внимательная мягкая Телли, мать девочки, и хозяйственная Селине. Чуть не танцевали вокруг, звеня золотыми погремушками, помахивая пушистыми нитяными шариками; Шиталь любила племянницу, но в такие мгновения остро понимала, как отличается от сестер. Глядя на хорошенькую большеглазую кроху, она думала не о первых шагах и даже не о будущем девочки, а о том, как замялся служитель Дома Солнца, впервые проверивший, каковы зачатки ее Силы. Пока рано, сказал он. Вот года в четыре, и то...
А раньше, когда она родилась, в Доме Звезд смотрели на небо — что предвещают созвездия, есть ли какие-то знаки? И тоже мялись перед Шиталь. Не из страха, ее не боялись. Хуже — ее любили...
А сестры будто не понимают, что катятся вниз по склону. Понимают, конечно, но гонят от себя эти мысли.
Уложив малышку спать, сестры всю ночь просидели в саду, Телли и Селине весело болтали, а Шиталь никак не могла ощутить ту же радость.
Когда-то ее Род был сильным, он быстро взлетел на вершину. Потом началось вырождение... Нет, дети рождались здоровыми и красивыми, только словно их кто-то проклял — все меньше и меньше было в них Силы. И вот они уже почти потеряли место в Совете... как лишились и большей части земель. А потом тогда еще девочка-подросток, обладавшая редким даром — способностью перекидываться в зверя — стремительно начала уже свое личное восхождение.
Она была самой красивой в семье, это помогало.
Она была женщиной... порой это мешало, но чаще было полезно: ее считали куда более безобидной, чем стоило бы. А она умела понимать, какой ветер принесет какую погоду. И сделала ставку на два Рода Сильнейших сразу.
Долгое время Кауки и Тиахиу поддерживали друг друга и часто заключали браки. Потом, как это порой бывает, дружба переросла в ссору, приведшую к "Черному месяцу" — времени, когда те и другие едва не развязали войну, старались побольней насолить друг другу, поджигая поля, убивая рабочих, внося сумятицу в мастерские, торговые ряды, ломая постройки. Но, поскольку не все в семьях поддерживали эту вражду, и нашлись разумные головы со стороны, войны все-таки не случилось, установился худой мир — но и он обрадовал измученные кварталы.
Двенадцать весен назад это было, и в примирении участвовала тогда совсем молодая Шиталь. То советом, то лестью, то красотой ей удалось добиться доверия многих. И оба рода поддержали ее, когда она лично от своего Рода стала претендовать на каменное кресло в Совете. Считали, что смогут ей управлять...
Даже позволили немного разбогатеть. Часть прежних земель Анамара она получила по договору, а кое-что смогла добыть в Круге — хотя не любила его. По-прежнему кварталы их Рода были самыми маленькими. Зато знак остался золотым — с тех пор, как в ранней юности золотом и крошкой Солнечного камня украсили ее татуировку, гадая, не будет ли она последней. Но сейчас такие же знаки получили дети ее братьев и сестер.
Но Шиталь не обольщалась: если никто из них не сумеет всерьез подтвердить свою Силу, еще одно каменное кресло после ее ухода станет пустым, а золото знаков погаснет. А ее дар менять облик, похоже, ее же проклятие — родить ребенка не получалось. В чужой Род ей идти смысла нет, а к бездетной согласится пойти разве что мужчина, который сам ничего из себя не представляет.
И она сама сломала ступеньку у себя под ногой, согласившись приютить северного мальчишку. Если даже сильнейшая в Роду не может его уберечь... Накатил страх, запоздалый, ведь еще недавно радовалось, что все обошлось.
— Ты куда? — удивилась Селине, видя, что сестра резко встала. — Едва рассвело!
— Мне нужно уйти.
— Скоро же все соберутся. У нас праздник, что может быть такого важного...
— Мне нужно... Я вернусь, — пообещала она.
Она и впрямь опоздала, как выяснилось. Но Айтли по крайней мере был жив.
Тейит
Не заметил, что светильник погас, только одно сейчас чувствовал: крохотную искорку, сдавленную жерновами. Сколько часов помогал ей гореть, неизвестно.
— Отдохни, — пятно света упало на постель; Лиа, зажегшая снова лучину, пришла сменить Огонька.
— У меня ничего не выходит, — тот безнадежно смотрел на лежащего человека.
— Он не умрет сегодня. На этот раз выберется... ты сделал, что мог.
— Я ничего не мог... если бы не южная Сила, мы бы с тобой вместе...
— Перестань, — женщина подняла внука за плечо, вывела на свежий воздух. — Не все болезни лечатся. Это сердце... он родился таким. Думали, недолго протянет, но вот сколько весен прошло.
Огонек сел на приступку. Уже ночной ветерок показался холодным, хотя днем тут и камни были раскалены. Из хижины не доносилось ни звука. У этого человека не было ни жены, ни детей... скоро и самого не станет.
— Я сейчас снова пойду.
— Возвращайся домой, приступ снят, теперь я посижу, еще помогу немного. А после придет соседка, — голос Лиа звучал надтреснуто. Сама вторые сутки не отдыхала, ходила от одного больного к другому. Еще и ученицу свою выхаживала после укуса змеи.
— Нет, это ты иди...
— Ты не сможешь помочь всем. Иногда и вовсе не сможешь помочь, — маленькая шершавая ладонь погладила его по щеке, по макушке. — Я смотрю на тебя и понимаю... лучше это объяснить в самом начале. Мне вот не объяснили.
По небу летела звезда, за ней еще одна, догоняла, но так и не догнала.
— Возвращайся, — повторила Лиа. — Завтра пойдем на восточный склон. А потом засядешь в Ауста и будешь читать. И еще... целитель должен знать, что он не всесилен. Но в то же время он не должен сдаваться, ты понимаешь? Иногда... иногда случается чудо. Или просто воля оказывается сильнее болезни.
Она посмотрела в дверной проем, и мальчишка следом за ней — светильник горел. Человек, который не должен был протянуть и года, прожил гораздо больше...
— Вот так.
Когда внук все же ушел — теперь он куда лучше ориентировался в бесконечных спутанных веревках улочек и ходов — Лиа долго смотрела ему вслед, хотя темнота давно скрыла фигурку. Успеет ли выучить? Что с ним будет вообще? Лайа и даже Лачи так интересуются ее внуком... не к добру это. А Кави на днях узнал через приятелей, что люди главы Хрусталя доискались, что за скала, похожая на медведя. Может, теперь все изменится.
Лиа предпочла бы интерес Лайа, но не ее Соправителя. Ту хоть понять можно, да и Лиа к ней с юности привыкла. А он... Дурного слова не услышать от Лачи. Только вот Ила, в юности бойкая, резвая, присмирела изрядно, пожив с детьми его бок о бок...
Огонек же быстро шел, почти не глядя по сторонам; думал о человеке, помочь которому не получалось — и о бабушке. И снова о ней... Ловкие быстрые руки. Всегда аккуратно уложенные на затылке волосы, часто стянутые пестрой тесьмой, где бы ни находилась — в городе ли, в полях. Неутомимо карабкалась по склонам, и Огонек гадал, а сколько ей весен от роду? Горные ветра и заботы иссушили ее, лицо избороздили морщинами. Но если его мать покинула Тейит совсем юной, Лиа еще не стара, уж точно моложе Ахатты.
Мысли наконец перескочили на другое.
Почему все-таки Лиа упорно отказывается рассказать, как именно Соль ушла со своим избранником? Уж этого Огонек точно не вспомнит сам, его тогда на свете не было.
Споткнулся о камень и чуть не разбил нос о дорогу, ладно, успел подобраться; ужаснула мысль — а вдруг он вовсе и не сын того человека с Юга? Мало ли... С чего он вообще взял, что рожден в любви?
Но... Как быть с недавним сном, который стал повторяться, как некогда кошмары? Чья-то еплая рука касалась его лба, а напевный голос просил позаботиться о нем — просил многих, и тех, кто держит мир, и тех, кто крохотная невидимая часть этого мира. Огонек знал, что так просят за многих, а исполняются просьбы у единиц. Но он до сих пор жив, может, это не просто везение.
Как и велела Лиа, Огонек не стал возвращаться в ее домик, пришел в комнату в Ауста, которую все еще числили за ним — Лайа порой вызывала и отпускала его совсем поздно.
Прошло несколько дней; он послушно сидел и читал заметки о камнях и травах, но на сей раз не выходило сосредоточиться. И вместо урока он невольно пытался снова и снова разбудить свою память, и раз за разом ловил себя на том, что просто выдумывает. Нет, Лиа бы точно не гордилась таким учеником... будто бы есть какой-тосмысл в этих воспоминаниях! Будто бы сам не тяготился тем, как мало умеет и может!
Но та скала... но шум древесных крон, крики их пернатых гостей... Как можно совместить в себе две половины — ту, что хочет лечить людей, быть среди них — и ту, что тянется в чащу? Знал такого, двойственного, но вот уж кто вопросами не задавался...
А Огонек, прижившись в Тейит, стал скучать по лесу и его голосам, его обитателям, порой даже пугающим. По растениям, животным, бесплотным духам. Тут, в горах, несомненно были свои Незримые, но на улицах или в домах он их не чувствовал, а на свободные от людей склоны или в пещеры его не пускали. Впрочем, в пещеры и сам бы не полез. То ли давний обвал тому виной, то ли рассказ Атали про пещеры мертвых, полные золота, но даже мысль о пещерах пробуждала в нем страх.
Ничего не шло в голову, рисунки трав и корешков связывались не с болезнями, а с тем, как бродил по поляне, или добывал себе нехитрый ужин. Воли хотелось. Ползает насекомое в глубине изрытого бесконечными ходами улья, выбирается на поверхность, потом взлетает... Ему не взлететь, но хоть выйти на открытое место, чтобы видны были дальние склоны, мохнатые от деревьев, и ловить травяные запахи...
Спустился на уровень вниз от Ауста, поддевая ногой камешки, зашагал вдоль каменной изгороди. Улыбался бессмысленно, бессознательно отмечая мелочи — шмель над репейником кружится, гудящий, увесистый, а рядом маленькая белая бабочка, крылышками подрагивает, словно пытается отогнать шмеля от своего цветка.
— Эй! — окликнул незнакомый подросток. Огонек оглянулся — вот он, окликнувший, сидит на невысокой каменной стене, и улыбка у него нехорошая. А рядом еще двое, и одеты нарядно, добротно.
— Это ведь ты полукровка с юга?
— Ну да, — насторожившись, откликнулся Огонек.
— Говорят, тебе там хорошо жилось?
— По — разному, — он попытался пройти, но незнакомцы спрыгнули, перегородили проулок.
— Ха! Не пытайся отвертеться, теперь все равно не выйдет! Куна из Хрустальной ветви слышал разговор отца с Лайа! Прихвостень астальский. Ты, верно, умеешь подольститься к сильным. Чем вы там занимались, а? Говорят, их Сила на крови. И как именно ты ее получил? Пил чью-нибудь кровь, или еще похлеще? Рассказывай, раз тут жить собрался.
Огоньку стало скучно. Повернулся, намереваясь отправиться восвояси. Но один из подростков спрыгнул со стены и заступил дорогу.
— Куда ты торопишься? — скривился презрительно. — Наше общество тебя не устраивает?
— Дай пройти! — сказал Огонек.
— Да пожалуйста! Улица свободна! — посторонился, окатив Огонька столь мощной волной насмешливого презрения, что тот отшатнулся.
— Ясно, почему ты с Атали сдружился! Такая же девчонка! — они снова расхохотались.
Огонек оглядел их. И вспомнил других, в Астале, из рода Кауки, кажется... Те были опасны.
— Подойдите, — Огонек понизил голос и заговорщицки поманил мальчишек к себе. — Я вам такое сейчас расскажу... Вы правы, Атали девчонка, ей многое знать нельзя, визгу поднимется... А поделиться-то хочется!
Мальчишки недоуменно переглянулись и подошли ближе. Огонек сел на мостовую, вынуждая их нагнуться. Да, они и впрямь собирались лишь посмеяться...
— Знаете, я ведь не только на Юге жил. Еще и у дикарей. Чего они только ни жрут! Даже себе подобных! Ну, а раз живешь в племени, то сами понимаете, надо быть как все. И вот однажды...
— Да погодите вы! Я еще про Асталу толком не начал! — вскоре кричал он вслед юным жителям Тейит. Судя по отрывистым звукам, кого-то из них вырвало прямо за углом.
Огонек вернулся, упал на кровать и ждал ночи, чтобы под покровом темноты уйти к Лиа. Ночью никто никого не видит толком, ему будет легче пройти по улицам.
Смотрел в потолок. Прокручивал в голове то, что сказал этим недоумкам. И то, что вмиг придумал и сказать не успел — такого было немало. Такую хорошую Асталу выдумал, гадость редкостная, а эти слабаки на дикарях съежились.
