Zemlya_za_okeanom (plus 3)

Немедленно покинув овраг, мы вернулись к месту своего ночлега и только там, наконец, смогли осмотреть свои раны, найдя, что они были не опасны. Теперь у нас была пища и мы могли позволить себе отдохнуть от скитаний и залечить их...

Следующие двое суток (15-16 ноября) мы оставались на месте и за это время сообща изобрели и утвердили новый план дальнейших действий. Время года не позволяло уж достичь гавани, чтоб встретить там ожидаемое судно, ибо неизвестно, когда мы будем в состоянии переправиться через реку и для того мы решились идти вверх по ней, доколе не встретим озера, из коего она вытекает, или на ней самой удобного для рыбной ловли места, где, укрепясь, зимовать, а весной уже действовать смотря по обстоятельствам.

17 ноября отряд наш вновь выступил в поход и был в пути несколько дней. Мы старались держаться берега реки, чтобы не упустить удобного для зимовья места. По пути совершали набеги на промысловые стоянки, отбирали пищу, платя, по возможности, бусами и пуговицами. Неожиданно произошло событие, наглядно показавшее всем, каков наш новый командир. Встреченные однажды американцы предложили выкупить захваченную при переправе в плен Анну Петровну.

Разом начались переговоры и сбор средств для выкупа. Штурман Булыгин сбросил с плеч свою шинель, Тараканов пожертвовал новый китайчатый халат, я отдал запасные шаровары и камзол. Гора одежды росла, однако американец, придирчиво осмотрев образовавшуюся кучу добра, заявил, что этого будет мало, следует добавить еще четыре ружья. Стало понятно, что это и есть главная цель посла.

Булыгин, приняв на себя вид начальника, приказным тоном потребовал от Тараканова немедленно согласиться на все условия. Но тут Тимофей Никитич проявил присущее ему упорство и наотрез отказался подчиняться бывшему своему командиру. В отличие от горячившегося Булыгина, староста был хладнокровен, рассудителен, держался почтительно, но твердо: "Прошу вас извинить меня, но в сем случае осмелюсь вас ослушаться. У нас осталось только по одному годному ружью на каждого человека. Мы не имеем никаких инструментов для починки оных, а ведь именно в ружьях состоит единственное наше спасение. Следовательно. Лишиться такого значительного их числа будет крайне неблагоразумно. А если взять еще в рассуждение, что эти самые ружья будут тотчас употреблены против нас, то исполнение вашего приказания совершенно нас погубит".

Натолкнувшись на хладнокровие и упорство Тараканова, штурман обратился к прочим спутникам, стараясь убедить нас ласками и обещаниями согласиться на его желание. Привыкшие подчиняться ему матросы заколебались. Но тут вновь зазвучал ровный голос Тимофея Никитича. Решительно и твердо он заявил: "Если вы согласитесь отдать колюжам хотя бы одно годное ружье, то я вам не товарищ и тотчас последую за дикими".

Никто из нас не сомневался в том, что приказчик сдержит свое слово. Остаться же посреди враждебной лесной глуши без надежного предводителя было просто немыслимо. Все в один голос отвечали, что покуда живы, с ружьями своими ни за что не расстанутся. Поникший Булыгин закрыл лицо руками и в отчаянии побрел прочь от речного берега. Мы чувствовали, что отказ сей, как громом, поразил злосчастливого нашего начальника. Но что нам было делать! Жизнь и свобода человеку милее всего на свете, и мы хотели сохранить их — в том суди нас Бог и Государь...

Первый снег выпал 10 декабря. Пришла зима и продолжать брести наудачу дальше не имело смысла. Староста распорядился расчистить на речном берегу место и начинать рубить лес для постройки зимовья. Пока изба строилась, всем приходилось по-прежнему ютиться в убогих шалашах.

Поначалу мы добывали себе пропитание как и в пути, разоряя мелкие стойбища. Но прожить этим было трудно и Тараканов стремился договориться с дикими. Встретившись с их тоенами, он в своих речах постарался объяснить положение, в каком оказались мы по их же вине. "Вы сами загнали нас сюда, принудили здесь зимовать, поэтому мы считаем за справедливое присвоить себе все, что есть вверху реки. Но русские, — говорил он далее,— не хотят причинять зла своим соседям. Лучшим выходом будет поделить здешние угодья. Даем честное слово, что внизу по реке ничем вредить вам не будем и даже лодки посылать не станем. Но, равным образом, и вы не должны мешать нашему плаванию и действиям вверху по ней, иначе поступим с вами неприятельски". Обсудив это предложение, тоены согласились. Решив сию важную дипломатическую статью мы на долгое время оставались единственными владетелями присвоенного себе участка земли и вод и в продолжении уже всей зимы жили покойно и имели изобилие в пище.

Укрывшись от непогоды, обезопасив себя от угрозы голода и вражеского нападения, получили мы желанную передышку. Стояли мы на берегу отсутствующей на карте реки в неведомой части света, откуда равно далеко было как до русских, так и до английских, бостонских или испанских поселений и мы оказались единственными белыми людьми на сотни миль вокруг. Но мы доверяли избранному нами командиру и тот действительно оправдывал это доверие. Трезво обдумав все возможные способы, Тараканов предложил неожиданное решение: "Построить другую лодку, весною ехать вверх по реке, доколе будет можно, а потом, оставив лодки, идти в горы и, склоняясь к югу, выйти на реку Орегон, по берегам коей обитают народы не столь варварские, как те, с коими мы должны иметь здесь дело".

Предложение Тараканова, взвешенное и разумное, было одобрено всеми, даже Булыгиным. Началась работа по строительству лодки. Ее мастерили из кедрового ствола по образцу американских долбленок... И вдруг в первых числах февраля, когда началась уже подготовка к выступлению в поход, Булыгин объявил, что он желает опять принять начальство. Тараканов уступил ему без возражений и, пожалуй, даже с облегчением. По собственным его словам, он был очень доволен, что избавился от заботы и беспокойств, сопряженных с должностью начальника в столь критическом положении. Булыгин был все же капитаном и оставался им даже после добровольного своего отречения. Он был вправе потребовать возвращения ему всех законных прав и полномочий и не подчиниться такому требованию значило бунтовать. И если и была в Тимофее Никитиче досада, никак не проявлялась она внешне. Тараканов был человек прямой и простой: командуя, он требовал повиновения, подчиняясь — безоговорочно повиновался сам...

Булыгин принял от Тимофея Никитича доброе наследство. Когда 8 февраля 1809 г. отряд тронулся в путь, то люди выехали, как и задумалось, на двух лодках, а запасы провизии оказались столь изобильны, что в брошенной казарме пришлось оставить немалое количество рыбы, ибо увезти нам с собою всю было невозможно.

Отряд тронулся в путь — но не вверх по реке, как намечал Тараканов и как условились на общем совете, а вниз. Так решил Булыгин. В этом и заключался смысл его возвращения к начальству. Все мы понимали, зачем он так поступил. Понимали, сочувствовали — и не возражали. Не возражали, хотя штурман вел нас прямиком в тот же костер, где мы уже раз обожглись, вел нас навстречу тем невзгодам и опасностям, избежать которых мечтали мы всю зиму. Впрочем мы успели уже освоиться в этой стране, собрались с силами и чувствовали себя много увереннее, чем в те страшные дни осенних блужданий. Мы видели цель нашего начальника и к чему дело клонилось, но уважая его страдания и жалостное положение супруги его, решились лучше подвергнуть себя опасности, чем сопротивлением довести его до отчаяния...

Достигнув устья реки мы высадились против селения, примерно там же, где вели бой в памятный день 8 ноября. Вытащили лодки на сушу и поставили шалаши. Американцы не выказывали пока враждебных намерений, а многие из них даже приехали на следующее утро к стоянке. В числе этих гостей были две женщины, одну из которых мы тотчас опознали, как ту самую плутовку, что участвовала в обманывании нас на дороге. Она была немедленно схвачена вместе с другой, попавшейся под горячую руку. Их посадили в колодки, а прочим жителям селения объявили, что аманаты будут освобождены лишь в обмен на русских пленников и вскоре для переговоров прибыл муж плененной.

"Ваших людей здесь нет, — уверял он, — по жребию они достались другим. Но я нарочно пойду за ними и через четыре дня верну их всех, если вы обещаете сохранить жизнь жене моей". Вне себя от радости, Булыгин дал ему такое обещание и американец слово свое сдержал. Через 4 дня встреча с пленницей состоялась. Дабы штурман Булыгин в горячке не сотворил чего, на берег реки в сопровождении нескольких человек вышел Тараканов. С противоположного берега подошла лодка с американцами. Среди них была и Анна Петровна. После первых радостных восклицаний и обмена новостями г-жа Булыгина на весть об освобождении дала ответ, поразивший всех нас громом, и которому мы несколько минут не верили, приняв за сновидение.

"Будучи теперь вполне довольна своим состоянием, — решительным своим тоном заявила Анна Петровна, — быть с вами вместе я не хочу и вообще, советую вам добровольно отдаться в руки этого народа. Старшина этот — человек прямой и добродетельный, известен по всему здешнему берегу. Он наверняка освободит всех нас и отправит на два европейских корабля, что находятся сейчас в проливе Жуан-де-Фука".

Мы выслушали сию невероятную речь с ужасом, горестью и досадой. Такого поворота событий не ожидал никто. Явившись в лагерь, в кратких словах передал Тараканов Булыгину суть речей его жены. Штурман выслушал его молча, недоверчиво покачивая головой и казалось он не верил словам и полагал их шуткой.

Булыгин еще раз терпеливо выслушал ответ изменщицы, долго молчал и стоял, подобно человеку, лишившемуся памяти, наконец, вдруг зарыдал и упал на землю, как мертвый. Когда мы привели его в чувство и положили на шинель, он стал горько плакать и не говорил с нами ни слова, а я между тем, прислонясь к дереву, имел время подумать о затруднительном нашем положении. Начальник наш, лишась супруги, которая за любовь и привязанность изменила ему и презрела его, не помнил уже сам, что делал, и даже желал умереть; за что же мы должны погибать? Тут и Тимофей Никитич подумав, представил нам свои разсуждения. "Ежели Анна Петровна, будучи сама россиянка, хвалит сей народ, то неужели она к тому научена дикими и согласилась предать нас в их руки? Мы должны ей верить, следовательно лучше положиться на них и отдаться им во власть добровольно, чем бродить по лесам, беспрестанно бороться с голодом и стихиями и, сражаясь с дикими, изнурить себя и, наконец, попасться к какому-нибудь зверскому племени".

Никак не ожидали мы от него таких речей и не могли поверить, что наш предводитель — надежный, как каменная стена, настолько пал духом, что готов прекратить всякую борьбу. Все помнили его твердость прошлой осенью, когда речь шла о выкупе г-жи Булыгиной ценою ружей. Тогда положение было куда хуже — и он выстоял. А теперь...

Но Тимофей Никитич не для того высказывал обдуманное решение, чтобы потом отказываться от него. Он не бросал слов на ветер и был тверд — как всегда. "Уговаривать вас более не смею, — проговорил он, когда мы несколько стихли, — но и сам я решился поступить так, как предлагал и отдамся на волю диких".

К утру кроме Тараканова еще четверо из прежней команды "Св. Николая" были готовы вручить свою судьбу в руки американцев -штурман Булыгин, Козьма Овчинников, Федор Успенев и я. Об этом и сообщил Тимофей Никитич, когда переговоры возобновились:

"Пятеро из нашего общества, считая вас людьми честными и добродетельными, решились вам покориться в надежде, что нам никакого зла не сделают и на первом же корабле позволят отправиться в свое отечество".

"Вы не раскаетесь, — отвечал тоен, — пусть и другие последуют вашему примеру. Мы всех примем у наших очагов". Но никто более не решился на такой шаг. Они упорно стояли на своем и, выпустив из-под караула диких, простились с нами со слезами и по-братски; мы же отдались американцам и пошли с ними в путь, а товарищи наши остались на прежнем месте.

Народ, которому мы сдались, именовался кунищат*(7) Селение, куда нас доставили, находилось в дне пути от места переговоров. Деревня располагалась на побережье южнее мыса Флаттери и не была постоянным местом обитания тоена Ютрамака. Он там лишь имел свое пребывание в эту зиму и позднее намеревался вернуться в свое постоянное жилище, находящееся на самом мысе Жуан-де-Фука" -в бухте Ниа.

Довольно скоро к нам присоединились и те, что отвергли поначалу план сдачи американцам. Поступить так пришлось им не от хорошей жизни. Лишившись своих предводителей, промышленные решили перебраться на остров (Дистракшен). Полагали видимо, что окажутся там в большей безопасности от возможных нападений. Но их лодка разбилось о подводный камень, порох промок, сами они едва уцелели. После той катастрофы, лишась единственной своей обороны — пороха, решились они последовать совету Тимофея Никитича и сдаться тому же кунищатскому племени. Однако, на переправе через реку их захватили квилеты (квилеут), сделали рабами и заставляли выполнять всякую тяжелую работу.

Мы же, в отличие от них, сдались на иных условиях и жили вольно. Осенью занимался я стрелянием птиц, а зимою делал для своего хозяина и на продажу разного рода деревянную посуду. Жил же скорее на положении гостя, нежели раба, и был вполне доволен своим пребыванием. Эти народы уважают искусных мастеров, в числе коих не последнее место занимают резчики по дереву, я же владел этим ремеслом. Тимофей Никитич отковал из железных гвоздей скобель и зауторник, с помощью которых мастерили мы бочки — вещь, весьма полезную в хозяйстве и доселе на здешних берегах невиданную. Ловкость же Тараканова в обращении с топором приводила кунищат в удивление. Отметили они и мастерство Тимофея Никитича в обращении с оружием.

Люди эти были совершенные дети, всякая безделица им нравилась и утешала. Пользуясь их невежеством, Тимофей Никитич умел заставить их себя любить и даже уважать. Например, сделал из бумаги змея и, приготовив из звериных жил нитки, стал спускать его. Поднявшись до чрезвычайной высоты змей изумил диких; приписывая изобретение это его гению, они утверждали, что русские могут достать солнце. Так же он смастерил и подарил Ютрамаку "сплошную пожарку" — пожарную трещотку и подал идею, как использовать ее для подачи сигналов на войне. Инструмент сей довершил его славу, все удивлялись уму его и думали, что подобных гениев мало уже осталось в России.

В свободе нас не ограничивали и не боялись доверять оружие. Тараканов же как тоен вообще пользовался немалой независимостью. Готовясь к зиме он выстроил себе особую от всех землянку, укрепил ее с морской стороны бойницами и жил в ней один. Слава сего здания разнеслась далеко, и старшины через большое расстояние приезжали смотреть и удивляться ему. Их дома были наземными, дощатыми, с односкатной покатой плоской крышей, поверх которой обычно раскладывали для вяления рыбу. Обычными размерами постройки было 60 футов в длину, 30 футов в ширину и 15 футов в высоту. Внутри проживало несколько семей, каждая у своего очага, — десятки женщин, мужчин, детей всех возрастов. Потому Тимофей Никитич, хотя и был привычен к быту казармы промышленных людей, все же постарался отселиться в особую от всех землянку. Укрепленный полуподземный дом для одного человека был в таких условиях настоящей диковиной, на которую стоило съездить посмотреть.*(8) Авторитет его был столь велик, что в его честь сделали патлач и старшины в общем собрании положили, что человек, столь искусный, как он, должен непременно быть сам старшиной или тоеном. После сего его везде звали в гости вместе с хозяином и угощали во всем наравне со своими старшинами.