"Тени таятся во мраке"

Но, как это часто бывает с библиофилами, когда подзабытый роман или журнальная статья, раньше казавшаяся пресной или не злободневной, с годами неожиданно вновь вызвают интерес, так и сейчас в руки Великому князю попался сардинский журнал времен Рисорджименто на Аппенинском полуострове. В нем Сергей Александрович случайно наткнулся на занятный материал о подоплеке сближения Пьемонта с Францией, которая дала ему возможность взглянуть под новым, неожиданным углом на развитие отношений Петербурга и Берлина, породив некие занятные аналогии.

Чтение всегда помогало Великому князю привести в порядок мысли, снимая груз тревог и сиюминутных забот. Вот и этим вечером, после вчерашней беседы с Зубатовым, неожиданно трудной и нелицеприятной, ему захотелось отвлечься, переключившись на что-то стороннее. Надо было успокоить расходившиеся нервы...

Сергея Васильевича он не видел с самой последней их встречи в Москве, в 1903-ем. Тогда угодившему в опалу у Государя своему протеже, Сергей ничем реально помочь не мог, разве что посочувствовать. Ибо, что сделано, — то сделано. В вопросах отставок его племянник Ники старался всегда пунктуально следовать принципу собственного отца: "покойников назад не носят". Великому князю представлялось тогда, что на карьере Зубатова поставлен окончательный, жирный крест. И попусту обнадеживать обиженного, разгоряченного Сергея Васильевича обещанием заступничества, он не стал.

Каково же было его удивление, когда до Москвы дошли известия о том, что бывший "неблагонадежный поднадзорно-ссыльный" был внезапно вызван к Государю, обласкан и не только восстановлен во всех правах, но в чине генерал-лейтенанта поставлен во главе всей тайной политической полиции страны, — вновь возрожденного Секретного приказа!

К сожалению, так уж получилось, что в круговороте событий последних месяцев, Сергей Александрович смог пообщаться с Зубатовым без свидетелей только вчера. И этот их разговор неожиданно оказался сложным, если не сказать пугающим, для отставного московского генерал-губернатора...

* * *

Приглашенный Великим князем к ужину, "главный опричник России" прибыл на угол Невского и набережной Фонтанки пунктуально, ровно в шесть вечера. Приехал он строго официально, в мундире, хотя в приглашении, которое отвез в штаб-квартиру ИССП Джунковский, Сергей упомянул про "приватный, дружеский ужин".

Но могло ведь быть и так, что Сергей Васильевич просто не успел переоблачиться, до последней минуты занятый делами службы. Поэтому радушный хозяин не придал, поначалу, внимания этому мелкому штриху. И, как выяснилось, — напрасно. Зубатов был подчеркнуто вежлив и учтив. И этим сразу провел между собой и хозяином дворца некую незримую черту, недвусмысленно дав понять, что времена, когда он был безоговорочно "человеком князя-кесаря Московского", канули в Лету.

Ни наивным, ни недалеким, Сергей Александрович не был. И понял все правильно и сразу. Вопрос был лишь в том, чего в поведении гостя больше: давней затаенной обиды или неожиданно взыгравшей гордыни, упивающейся самолюбованием перед картиной собственного взлета на фоне явной опалы Великого князя? Увы, подобные метамарфозы случаются со штатскими людьми, внезапно получающими реальную, военную власть.

Только вот стоило ли его задавать, этот вопрос, и начинать выяснять отношения? В конце концов, одним недругом больше, одни меньше, — не так уж и важно. Их коллекция у Сергея Александровича и так была солидная. Одним другом меньше? Вот этого, пожалуй, жаль. Но, что поделаешь, жизнь сводит людей, она же, порой, и разводит...

Проговорив с гостем минут двадцать "ни о чем", в формате обсуждения последних светских сплетен и заграничных новостей, Великий князь все-таки решился:

— Сергей Васильевич, да Бог с ними, с этими французскими газетами. Позволь все-таки мне поздравить тебя со столь высоким и ответственным назначением.

— Спасибо, Ваше императорское высочество!.. Жаль только, что благодарить за это я должен не Вас, — в глазах Зубатова впервые с момента начала их разговора вспыхнул огонек чувства, который он не смог, или не захотел вовремя притушить.

— Ты, все-таки, в обиде на меня, Сергей Васильевич...

— Дело прошлое. Да и какие тут могут быть зазлобы?

— Да, я понимаю. И, все-таки, обидился...

Но, позволь мне кое-что рассказать тебе, до того, как мы расстанемся, — Великий князь опустил глаза, задумчиво изучая тщательно подстриженные и подпиленные ногти на левой руке, — Через несколько месяцев после твоего последнего визита и отъезда из Москвы во Владимир, я говорил с Государем о тебе. В Дармштадте. Момент был выбран удачно. Мы были втроем. Кроме Николая Александровича был только его брат Михаил. Мы никуда не спешили. Министра там тоже не было, естественно.

Говорили долго. В конце мне даже пришлось потребовать отставки. В третий раз за время его царствования. Первый раз я вынужден был так поступить после Ходынского несчастья. Второй... нет, это слишком личное, пожалуй. Извини. Ну, а последнее мое требование, четвертое, он удовлетворил, наконец. Об этом ты знаешь...

Однако, Николай Александрович остался непреклонен. Он не хотел ничего слышать о твоем возвращении на службу, пусть даже в Москву. В то время фон Плеве имел на него слишком явное влияние. Кроме того, когда запахло жареным, Мещерский с Витте от тебя открестились. И представили дело так, будто история с подложными письмами — целиком и полностью твоя, "известного провокатора", инициатива. Лишний раз бередить тебе раны, я счел бестактным. Так что прости, Сергей Васильевич, тогда я сделал все что мог...

— И Михаил Александрович был при той Вашей беседе с Императором? — внезапно встрепенулся Зубатов.

— Подозреваешь меня в даче ложных показаний?

— Но тогда получается интересный пасьянс! Ведь, как мне пояснил сам Государь, он принял окончательное решение по моей скромной персоне, благодаря настойчивости именно Михаила Александровича, которого лично я никогда близко и не знавал. Значит...

Ваше высочество, я должен тотчас просить у Вас прощения!

— Господь с тобою, Сергей Васильевич! Сиди, сиди...

И о чем это ты, мой дорогой? Какие еще извинения? Мне ли не представлять, как ты натерпелся и сколько вынес. А не просить и не молиться за тебя, у меня просто не было морального права.

— Но я ведь в Вас не поверил...

— И правильно сделал. Я не смог тогда ничего сделать для тебя, — грустно улыбнулся Великий князь, — И никто, пожалуй, не смог бы. Но это не меняет сути. А вот то, что Миша умудрился повернуть время вспять, убедив-таки брата в необходимости решить твой вопрос, да еще так красиво!.. Причем, не ставя меня в известность...

Это, мой дорогой, новость, — так уж новость. Оказывается, нашему милому Мишкину там, — на войне, на краю света, — времени и на государственные рассуждения хватало. Да, удивил ты меня, любезный Сергей Васильевич. По таким фактам судя, завтра в столицу Российской империи прибудет вовсе не тот молодой человек, что покидал ее год назад. Нет, то, что он возмужал, стал бравым боевым офицером, это было ясно из его писем. Но ты только подумай: как там, в окопах, он исхитрился приложить руку к созданию Секретного приказа и понять, что лучше твоей кандидатуры на такое ответственное дело просто не сыскать!?

Теперь, пожалуй, я начинаю догадываться, почему в этот раз Николай не смутился возложить на Мишу бремя регентских обязанностей. А я то, наивный, сижу тут и жду, что он обязательно ко мне за советами примчится.

Как все интересно у нас. Даже и не знаю, радоваться теперь или горевать?..

— Простите, но какое тут может быть горе, Сергей Александрович, если брат нашего Государя, как Вы сами только что изволили заметить, становится действительно сильной и дееспособной фигурой? Давно пора! А то, чего уж только не судачили о нем салонные сплетники. И из наименее скверного, — что он не способен вырваться из-под материной юбки, а из наиболее гнусного, простите, что и вовсе юноша умишком не вышел.

— То, что все эти кривотолки оказались беспочвенны, — очень хорошо. Плохо лишь то, что я надеялся до приезда Государя с Дальнего Востока убедить Михаила Александровича в том, что игры его брата в Конституцию и прочие разные земско-гражданские свободы с парламентами, вгонят нашу страдалицу Россию в гроб! Ввергнут в смуту, в вертеп, в беду неминучую к вящему торжеству жидов доморощеных и закордонных. И всю эту глупость несусветную нужно немедленно останавливать. Я мечтал обрести в его лице такого же союзника, какового, не сомневаюсь, найду в тебе Сережа.

— А что именно, столь разрушительное и пагубное, Вы видите в законосовещательной Думе, Ваше высочество? Или в облечении большим доверием Государя земских управ? Если не ошибаюсь, в свое время, когда мы вместе с Вами только задумывали создание нашей, самобытно-российской формы рабочего тред-юниона, мы же и темы дальнейшего совершенствования внутрироссийского управления обсуждали?

— Конечно, Сергей. Но ты ведь не станешь отрицать, что во главу угла всегда должно ставиться государство? Его возможность управлять всеми этими процессами. Разве не так? Не зря же мы все это делали с опорой на управление рабочими организациями посредством полиции. Боже упаси стихийные силы толпы пускать на самотек! А сейчас Николай ставит под сомнение сий первейший принцип. Итоги так называемого Земского съезда сами за себя говорят. И эти наивные мелкопоместные дураки думают, что смогут управлять деревней, если рухнет община. Безответственные идеалисты!

И в отношении Думы этой. Ты сам-то посуди, Сергей: ведь от законосовещательного парламента до законотворческого, — один шаг! Мы сами приближаем нигилистов, эсдеков и прочих террористов к ПРАВУ управлять государством через написание его законов. Следующий шаг, тогда, какой? Выборы без ценза? Ответственное министерство? Ты понимаешь, что это такое?! Россия не Франция, не Бельгия, не Австрия и не Германия. И даже не Венгрия. Ты представляешь себе малограмотного крестьянина, сидящего в Думе?

Зато я очень даже хорошо представляю. Ежели горласт, в грудь себя стучать может и косоворотку на ней красиво рвать, — такие же, как и он, только менее горластые, его и выберут. Бред!.. Землепашцы, коим дают отчет министры?! Идиотство законченное...

Ты согласен со мной, Серж?.. А что такого смешного я сказал?

— Сергей Александрович, Вы позволите высказаться предельно откровенно?

— Конечно.

— Я прошу прощения, Ваше высочество, но меня удивила Ваша убежденность в том, что государственный аппарат России, с учетом качества и количества имеющегося у нас чиновничьего человеческого материала, в силах если не эффективно, то хотя бы как-то управлять ныне набирающими силу в стране процессами. Имея в виду неизбежные и скорые перспективы полного слома сельской крестьянской общины и равно неизбежное многократное увеличение финансовых оборотов индустриальных предприятий, а также численности занятых в нашей промышленности рабочих...

— Стоп! Сергей, я не утверждаю, что у нас все хорошо. Просто нельзя ставить экипаж впереди лошадей! Какой еще "слом общины"!? Сперва нужно спокойно отработать и зарегламентировать новые действенные формы и методы управления, а уж потом...

— Поздно. Уже слишком поздно, Ваше высочество.

Сейчас я понимаю, что мы с Вами опоздывали даже тогда, в Москве, с рабочими организациями. Спокойствия и времени на эксперименты и отработку разных моделей управления в России нам не дадут. Тем паче, что все это будет похожим на попытки очередного изобретения велосипеда.

— Это почему же, позволь полюбопытствовать? И кто же не даст нам времени? Разве не ваш Приказ, Сергей Васильевич, создается для успешного искоренения крамолы всех мастей, и восстановления в России должного спокойствия? — взгляд Великого князя стал холодным и отрешенным. До Сергея Александровича внезапно дошло, что Зубатов откровенно не разделяет его мнения о преждевременности и пагубности затеваемых Николаем реформ, де юре означающих отказ от абсолютистского самодержавия и переход к конституционной, думской монархии.

— Сомневаетесь в том, что у нас нет времени? Забавно, но во Владимире у меня как раз его хватало, чтобы подумать на эту тему, — печально вздохнул Зубатов, — Но если серьезно и коротко, по существу, то первая причина этого в формировании в России новых общественных классов, объективно обреченных на особую социальную активность просто в силу бурного роста. А именно: монополистической буржуазии, промышленного, корпоративного пролетариата и, конечно, свободного, частноземельного крестьянства, в котором, в силу естественных причин, неизбежно быстрое расслоение на массу сельских пролетариев и крестьян-буржуа. Приостановить процесс формирования их государство уже не сможет, поскольку нам жизненно необходим экспоненциальный рост продукции промышленности и сельского хозяйства. В противном случае державы-конкуренты уйдут вперед от нас "на всю жизнь". Поэтому рецепт двадцатилетней давности, "подморозка" от Победоносцева, больше не работает...

— Вы там, во Владимире, уж не марксистскую ли литературу штудировали?

— Ну, не без этого, естественно, — усмехнуся Зубатов, — Но Вы ведь сами знаете, Ваше высочество, что я гораздо раньше начал изучать сей предмет. В юности, — как идеалист и романтик. Позже, как скептик-практик, который, в силу обстоятельств своей известной деятельности, обязан был уяснить приводные ремни опасного для государства брожения, которое идет в рабочей фабричной среде.

Как Вы помните, мы постарались уложить одним выстрелом двух зайцев: вполне законное роптание пролетариев канализировать против хищничества их промышленных хозяев, а не государства; и в то же самое время, самих капиталистов занять выяснением отношений с рабочими. Дабы у наших господ-толстосумов не оставалось сил на попытки подрыва устоев самодержавия своим беспардонным стремлением "во власть".

Но если в первом случае мы были правы: рабочее законодательство и профсоюзы крайне важны и необходимы по вышеозначенным причинам, то вот с промышленниками, в чьих руках концентрируются громадные капиталы, — мы ошибались.

Отвратить этих господ от желания поучаствовать в государственном управлении у нас не получилось бы никак. От рабочих они откупятся малым процентом барыша. А весь их доход зависит от налогообложения, таможенного регулирования, государственного контракта и дешевого кредита. С развитием индустрии, их "поход во власть" неизбежен и неотвратим. При этом со временем для промышленной буржуазии станут приемлимы любые способы достижения этой власти, ибо на всех заводчиков титулованных невест не хватит. Да и не за каждого они пойдут. Даннинг правильно предупредил нас: "нет такого преступления, на каковое не пошел бы капиталист, ради 300-т процентов прибыли".

Ту же тенденцию мы с Вами скоро увидим и в деревне, по мере развития земельного рынка и формирования крупных капиталистических хозяйств на земле. При этом доля бывших господ-помещиков в поземельном владетельном классе будет год от года падать, а доля предприимчивых выходцев из крестьянской массы расти.