"Химеры", книга вторая

В границах Аркс Малеум было все так же тепло, туманно, бессолнечно. Амарела оставила лошадь в конюшне и пошла к Ружмене.

— Живот болит, — пожаловалась она.

Ружмена долго разглядывала рейну бесстрастными темными глазами, потом пожала плечами.

— Много думаешь. Твоему сыну это не нравится.

Вспомнить бы еще, кто отец...

Через открытую арку она вышла на внешнюю галерею крепости. В неплотном тумане проглядывали извивы дороги. Смеркалось, круглый двор внизу был заполнен слуа в ярких одеждах. Они оживленно переговаривались, женщины, не ездившие на охоту, пришли взглянуть на добычу. Къарай указывал на рога добытого красавца, говорил что-то одной из жриц, подбоченясь. Его люди смеялись.

Амарела снова глянула на дорогу. Киаран был таким обеспокоенным. А прошло уже больше часа. Достаточно ли времени, чтобы добыть действительно большую тварь? На кого собрался поохотиться грозный повелитель слуа? На дракона? Вайверна? Наймарэ?

Вспышкой вспомнились безгубый рот до ушей и щучьи зубы, темные прорези глаз и белые слипшиеся пряди волос, рейна передернула плечами.

Ведь Асерли где-то в Полночи... Может ли он отыскать ее здесь. Асерли. Она помнит эту тварь, но что их связывает?

В тумане почудилось движение. Амарела пригляделась — возвращались оставшиеся слуа. Сейчас не разглядеть, но пять или шесть всадников поднимались по изгибам дороги. Она различила серо-стального жеребца Тьяве и облегченно выдохнула. Всадники приближались, она снова всмотрелась, неверные движения серых клочьев обманывали зрение. Нет, конь принадлежит Тьяве, но в седле не он... Тонкая фигурка с развевающимися тускло-рыжими волосами, в зеленом платье.

Кунла.

Киарана не видно.

Амарела испугалась. Потом начала успокаивать себя — возможно эти двое задержались совсем сильно, Тьяве силен и любит риск.

За границами Аркс Малеум белыми вихрями завивалась метель. Весна закончилась.

Всадники въехали во двор, Кунла спешилась. Къярай оставил оленя, обернулся к ней, что-то спросил, Амарела не расслышала, что. Серый конь шарахнулся. Кунла, не останавливаясь, шагнула к брату, коротко двинула рукой. Кьярай словно налетел на стену, с секунду стоял неподвижно, потом упал навзничь, прижимая растопыренные пальцы к алому пятну под ребрами.

Закричала женщина. Люди Къарая схватились за мечи. Звенькнула тетива — один из приехавших с Кунлой выстрелил из лука, не слезая с лошади. Погнал ее коротким галопом по периметру двора, посылая новые и новые стрелы. Кто-то метнул нож. Лучник осел в седле, потом накренился, вылетел, застряв ногой в стремени, и лошадь поволокла его по каменным плитам. Серое окрасилось красным. Тишина сменилась лязгом и криками. Амарела зажала себе рот ладонью и зажмурилась.

Такое уже случалось.

Такое уже было с ней.

13.

Луношип, отцово копье — мореный ясень, окованная серебром бронза — неслышно взвыл серебряной пустулой в черном черене, окликая жертву, прочертил длинную дугу — и вошел дракону под надбровный щиток, точно в правый глаз.

Плоская башка взвилась на длинной шее, тварь вскочила, топча добычу. Плеснули пегие крыла, разметывая песок, гальку и мелкую воду ручья. Тварь сипло заорала, из пасти вырвалась дымящаяся струя, зигзагами поливая мокрый берег. Пятна немедленно вспенились, зашипели, повалил желтый пар. Запахло кислотой.

Отец выхватил меч и рыскнул вправо, в слепую зону. Перескочил ударивший плетью хвост, веер песка осыпал его с ног до головы. Куда он метит, под крыло или под переднюю лапу?

Тварь крутанулась на месте, дико размахивая башкой — от рывков Луношип издавал жуткие глотающие звуки и качался в глазнице, не желая выпадать.

Отец отступил к камням, за которыми прятался Киаран, позволяя дракону крутиться колесом, вметывая полотнища мокрого песка. Нарочитая выверенная неспешность, казалось, он просто отодвинулся от центра урагана, из участника сделавшись зрителем, но Киаран прекрасно понимал цену этой неспешности. Он сам бы не успел ни отпрыгнуть, ни откатиться, мигом попал бы безумную молотилку.

Глядя, как пляшет на мелководье полуслепая тварь в броне цвета инея и пепла, в черных пятнах, словно ожогах или язвах, Киаран на мгновение задохнулся от острого предчувствия.

Он задержал дыхание, потом с силой выдохнул. Это уже не первый спазм паникующего тела — стужа идет, приближается гибель — но чутье подсказывает: есть еще время. Отец тоже это чувствует, не так остро, но все-таки. Еще бы он не чувствовал!

Отцу нравится переступать грань допустимого, щедро расходуя свою удачу, сгорающую сейчас стремительно, как хворост на костре.

— Далеко ли до зимы? — спросил он, не оборачиваясь.

— Немного времени у тебя есть, отец.

Тварь замерла, распластав над водой крылья и низко опустив голову, почти зарывшись носом в ручей. Вода у ее ноздрей бурлила. Все шипы и сабли спинного хребта отражали сизый свет темнеющего на глазах неба.

Ну, падай! Падай! — беззвучно заклинал ее Киаран, готовый скормить свою невеликую удачу уносящимся мгновеньям инсаньи.

Отец, встряхнув пурпурно-ржавой гривой, скользнул от камней к дракону, поднырнул под крыло — и тотчас выкатился прочь, опережая неистовый хлопок по воде. Вслед за росчерком меча пронеслась дугой черная лента драконьей крови. Момент — и все потонуло в шипении и клубах желтого пара.

Тварь заорала, распялив пасть, забила крыльями, рванулась вперед, явно пытаясь взлететь — прямиком навстречу зиме. Отец, в промокшей одежде, со слипшимися волосами, кинулся за ней.

Киаран побежал за ними, по берегу, и все дальше от ждущих в ольховнике лошадей. Пропасть пропащая, этот дракон! Слишком большой, слишком живучий. Раны его ослабят, но не убьют, а вот Луношип — выпьет, однако это может произойти слишком поздно. Стужа нагрянет быстрее. А отец не оставит Луношип.

Навстречу, вместе с бледным туманом, текла смертная стынь. Кустики речной травы на глазах одевались солью и пеплом, стебли сворачивались спиралью, расцветая ледяными звездами. В воздухе повис нежнейший стеклянный звон. Киаран стиснул зубы — его снова прошило, пронизало предчувствием утраты, неотвратимой, как зима.

Луношип посвистывал пустулой, бестелесный его голос сосал сердце.

— Поспеши, отец!

Тот не ответил, прыгая через камни на берегу.

Из-за слепоты дракона занесло влево, он врезался в склон и снова завопил, шаркая хвостом. Песок и скошенный тростник полетели во все стороны, облепили Киарану плащ. Дракон лязгнул клыками, цапая воздух, заросли ракиты, в которых мелькнула тускло-красная грива, состригая пастью ветки и деревца, уже осыпанные инеем.

Сверкнуло серебряное лезвие — и тварь вздыбилась, полностью ослепленная — в одном глазу у нее торчал Луношип, в другом — по гарду вбитый меч. Крылья хлестнули землю, подняв лоскутья песка, сверкающие слюдяным крошевом, беспорядочно бьющая лапами туша завалилась на бок, с хрустом сминая длинные кости крыл. Хвост дернулся, ломая молочный лед, схвативший воду.

Киаран, спотыкаясь, взлетел на склон.

— Отец!

Тот выкатился ему под ноги из посеребренной травы — чуть выше зарылась в песок седая, в черных оспинах, голова дракона. Луношип обломился почти у самого бронзового кольца. Из глазниц и пасти у дракона текло. Черные кляксы испятнали песок — трава и ветки, попавшие в них, сделались золой.

— Готов, — прошипел отец. — Свисти, сын, зови коней.

Вставать он не спешил, и Киаран с испугом увидел, что отец держится за голень над отворотом сапога.

Он сунул пальцы в рот и засвистел, а потом присел рядом с отцом.

— Что с ногой?

— Ерунда. Смотри, какая тварюка! Смотри хорошо — тебе повествовать о нашей битве, и только посмей сказать, что дракон был недостаточно велик и силен!

— Я смотрю и вижу, — ответил Киаран, поднимаясь. — Эта тварь под силу девятерым, но не одному.

Отец довольно расхохотался. От дыхания его поднимался пар.

— Да! Истинно так! Достань Луношип. Далеко ли до зимы?

Киаран нахмурился, прислушиваясь.

— Она почти здесь.

Земля не отдавалась топотом копыт и берег был неподвижен. Ручей заволокло ледяным туманом. Воздух пах пустотой. Киаран снова засвистел.

— Кони не идут, отец.

Тот зло глянул на сына и засвистал сам — ему это удавалось хуже, чем Киарану, и звук заглох в тумане.

— Не могли они сбежать, — отец тряхнул оледеневшей гривой. — Твой мог, а мой Рокот не трус.

— Наверное их спугнула какая-нибудь тварь.

Или сожрала.

А ты, Инсатьявль, отец мой, щедро раздарил свое золото родичам на удачную охоту, разметал его по берегу, и ни крохи не оставил на возвращение.

Отец глядел Киарану в лицо, и Киаран видел, как седеют от инея его брови и волосы.

— Ты можешь идти?

— Даже если бы мог, от зимы на двух ногах не убежишь. — Отец нахмурился и посмотрел в ту сторону, откуда летели белые мухи и дышала смерть. — Парень, похоже, тебе пора. Что ты делаешь?

Киаран выпрямился, сложив руки у груди. То, что у него имелось, не шло в сравнение с тем, что имел отец еще сегодня утром, и что он так расточительно потратил.

Инсатьявль счастливый. Дай ему уголек — он раздует пламя.

Только дай ему уголек.

Киаран протянул руки — возьми!

— И не подумаю, — фыркнул отец. — Тебе еще бегом бежать отсюда, олененок. Расскажи всем. Луношип не забудь.

— Бери! Я знаю, что делаю. — Киаран с силой прижал ладонь к отцовой груди, к яремной впадине, и с удовлетворением ощутил, как, вопреки словам, отец принял глоток его удачи.

С некоторым усилием, упершись ногой в драконий надбровный щиток, Киаран выдернул меч, а потом Луношип, липкий от леденеющей крови. Кожа на перчатках сразу же покоробилась.

— Обопрись на меня.

Впервые в жизни отец оперся о него, о младшего, позволил вести себя, хоть и прошел всего несколько шагов вниз по склону, сквозь начинающуюся пургу.

— Беги, Киаран, — твердил он. — Тебе пора.

Киаран посадил отца на землю между вытянутых драконьих лап. Воткнул меч между пластинами брони и навалился всем телом. Туша немного защищала от ветра и снега, но холод уже перехватывал дыхание, и ноздри слипались.

— Что ты делаешь, дай я, — Инсатьявль оттолкнул сына, приподнявшись на колене, вспорол драконье брюхо.

Оттуда повалил пар, плеснуло черным, грузно поползли петлистые внутренности, их сразу же осыпало инеем.

— Это безумие, Киаран. Зима превратит любую плоть в труху.

— Вот именно. Его, — он ткнул в дракона, — превратит. А тебя — нет. А я найду тебя и разбужу. Клянусь, отец.

— Безумие, — повторил Инсатьявль. — Но альмы тебе это зачтут, мальчик.

Он коротко обнял сына. Киаран нагнулся, поддел плечом край и раздвинул щель в драконьем брюхе. Отец, расталкивая индевеющие внутренности, вполз боком в открывшуюся пещеру.

— Проклятая тварь все-таки заполучила меня в брюхо, — пробормотал он на прощание. — Но это ей не в радость. Беги, сын, не жди.

Ждать уже было нельзя — и тело и чутье кричали об этом, заглушая голос разума. Но тем легче фюльгья возьмет власть.

— Я разбужу тебя, отец, — повторил Киаран, отступил на шаг, и щель сомкнулась. Язык его не слушался. Негнущимися руками он засунул обломок Луношипа за пояс и повернулся спиной к зиме.

Серый олень, огромными прыжками догоняющий инсанью не думал уже ни о чем — он хотел выжить, и делал для этого все возможное.

* * *

Ньет пристроился за рулем моторки и молча разглядывал сцапавшего его полуночного. Фоларийскую девку пришлось взять с собой, сторож, хоть и получил свою мзду, категорически отказался от дальнейшего сотрудничества. Теперь она жалась на корме, одетая в синее кримпленовое платье, из прочной ткани которого тут и там торчали белесые шипы. Волосы ей Ньет кое-как заплел в косу, на плечи накинул брезентовую куртку — вот сколько имущества у него накопилось. Из под подола платья торчал чешуйчатый хвост. Полуночного девка дичилась и смотрела на него с подозрением, норовила отползти подальше. Ньет же занимался ставшей уже привычной возней с лодкой, паковал какие-то мелочи, только бы не разговаривать с этой тварью.

Вышли в море рано утром, было очень свежо. У Ньета начали подмерзать босые ноги, хотя он к холоду был равнодушен. Девка притихла и лирично таращилась на серое небо, в котором было пусто — полуночных разогнали уже часам к трем. Хотя в море наверняка что-то плавает. Но, куда деваться... ууу, чертов притвора, подкрался со спины! Тащись теперь из-за него неизвестно куда и там погибни.

Чертов притвора сидел рядом, положив руку на борт, с любопытством разглядывал необъятные просторы Полуночного моря. Профиль у него был четкий, соразмерный — хоть на монету. Глянцевые серые пряди выбивались из-под синей зюйдвестки, темно-синяя же штормовка — купил в местном магазинчике прямо в порту — застегнута на все пуговицы, воротник поднят. Ньет шмыгнул носом и нахохлился, поджимая пальцы ног. Ему чертовски не хотелось никуда нырять. Моторка тарахтела. Брызгало соленой водой, миновавшей лобовое стекло. Воняло бензином.

— Сначала пойдем в Новый Аннаэ, там переночуем, — сказал полуночный. — Сразу до вышки не доберемся. Сдалось им построить город почти на границе моря Мертвых.

Ньет пожал плечами.

Новый Аннаэ, небольшой городок, притулившийся на узкой длинной косе, вдающейся в Полуночное море, был построен Даром и Найфрагиром для поддержки нефтяных платформ. Ничего здесь не было — ни плодородной земли, ни полезных ископаемых, ни хорошей охоты. Ряды невысоких серых зданий, гостиница, пристань, узкоколейка, — наверное сюда приезжали специалисты с платформ передохнуть и отмыться, забыть на время про тошнотворное качание серых волн. Единственная высокая постройка в городе, шестиэтажное представительство "Каманы", торчала посередине Нового Аннаэ, рядом с гостиницей.

Сейчас город был совершенно пуст. Покачивались ржавые цепи на пристани, шумел прибой, но люди покинули плохо укрепленный город под натиском Полночи.

— Тут заночуем, — распорядился полуночный.

Пришвартовались. Ньет на руках перенес фоларицу на пристань, посадил на серую бетонку. Неужто люди всегда так мыкаются — у них вещи, ближние, еще некоторые питомцев заводят... вот забота.

Полуночный стоял рядом, оглядывался — ему и дела было мало.

Заночевали в здании администрации порта, из которого пришлось выгнать угнездившуюся тварюку, многоглазую и хвостатую, с диковинными радужными крыльями. Полуночный отворил покосившуюся дверь и завыл, ощерив клыки. Ньет прижал руки к ушам, фоларица вцепилась в его штанину, раздирая ткань когтями. Тварюка обиженно заверещала и пустилась бежать, вылезла в разбитое окно, повисла на раме, как кошка, потом спланировала вниз. Вместе с ней разлетелись еще какие-то, мелкие, плоские, вроде лиловых бахромчатых полотенец.

— Видели бы меня родичи, — грустно сказал ньетов пленитель и пригорюнился.

Кто тебя просил идти Холодному Господину служить, хотел спросить Ньет, но благоразумно промолчал и поволок фоларицу по коридору, надеясь отыскать место, пригодное для ночлега.

Спалось ему худо, то ли море звало обратно, то ли близость полуночного сказывалась. Ньета донимали кошмары. Виделась каменная башня, внутри которой он бежал вверх, сбивая ноги и оскальзываясь. Болело рассаженное колено. Следом спешила смерть, он знал это точно. Сон повторялся. Всякий раз Ньет выбегал на зубчатую площадку через открытый люк, полной грудью вдыхал сладкий и солоноватый морской воздух, а потом тошнотворно медленно поворачивался к темнеющему прямоугольнику прохода и пятился к зубцам. Под утро он устал бесконечно бегать по скудно освещенной винтовой лестнице, сполз с дивана в чьем-то бывшем кабинете, и остаток ночи провел, сидя на подоконнике, глядя на темный пустой город. Полуночный мирно дремал, завернувшись в содранную с окна плюшевую занавеску, подложив ладони под щеку. Серебряные волосы рассыпались светлыми перьями. Рядом свернулась клубком фоларица, откидывала во сне голову с плотно сомкнутыми веками без ресниц, щерила зубы. В переулках завывали и стенали какие-то твари. Ньет зажмурился, обнял колени и стал ждать солнышка.