Жизнь стала если и не лучше, но уж точно куда интереснее.
Я прихожу в себя от струи холодной воды в лицо. Слабо шевелюсь, пытаясь отклонить голову, помешать воде затечь в нос. По мерзкому вкусу на губах ясно, что ее набирали отнюдь не в горном роднике.
— Жив, парень? — участливо спрашивает кто-то неопределенный. В глазах плавают разноцветные круги, но зрение постепенно проясняется. Надо мной склоняются двое, по виду — типичные бродяги.
В голове мутится, и что-то мне сильно не нравилось. Лица бродяг? Нет. Два добродушных нескладных мужичка. Что-то еще...
Затылок екает тупой тяжелой болью. С трудом удерживая стон, я высвобождаю из-под себя руку и осторожно щупаю голову. Мокро и... липко. Под пальцами слегка саднит — видимо, кожа рассечена. Боль нарастает и пульсирует в такт ударам сердца. Но череп не пробит, и за то спасибо. Кто же меня так, а? И за что?
— Я... жив... — рассаженные губы с трудом выговаривают слова. — Спасибо... Кто?.. Где?..
— Ну и слава Пророку! — облегченно выдыхает тот, что повыше. Его пшеничные волосы грязными сосульками свисают на лоб, через левую скулу тянется короткий грубый шрам, мало не зацепивший глаз. — А мы, вишь ты, топаем с Кочергой по тракту, а тут видим — телеги разбросаны, люди валяются, ты вот в бреду что-то бормочешь... Разбойнички, вишь ты, в здешних местах совсем распоясались, средь бела дня обозы грабят. Ну, а я, вишь ты, и говорю Кочерге...
— Уймись, Вишка! — обрывает его второй, повыше и поуже в кости. Жидкая седая бороденка, подстриженные под горшок волосы, рваная рубаха, подпоясанная веревочкой. — Не понимаешь — человеку по башке досталось! Ему сейчас отлежаться надобно, а не твое сорочье трещание слушать. Слышь, парень! — уже ко мне. — Помирать не собираешься, а? Смеркается, поди-ка, надобно тебя подальше от мертвяков оттащить. Негоже среди мертвяков ночь коротать, негоже...
Удостоверившись, что я пока не помираю, двое незнакомцев подхватывают меня под руки и грубо волокут куда-то. Постепенно я прихожу в себя настолько, что сам начинаю переставлять ноги, а потом шагаю уже самостоятельно, лишь слегка придерживаясь за снова разговорившегося Вишку. Смеркается, но мои спутники не спешат устраиваться на привал, видимо, торопясь отойти от побоища подальше. Странно. Обычно разбойники не режут обозных, даже если те пытаются отбиваться. Порежешь — глядишь, родственнички обидятся, облаву устроить захотят. Барахлишко же заново нажить можно, дело житейское. Хотя в последнее время народ озверел. Голодно...
Но что же мне так не нравится? Смутное ощущение где-то глубоко внутри, что-то, не имеющее названия, не выражаемое словами. Надо прийти в себя...
Наконец мои спутники устало плюхаются прямо на обочину. Я валюсь рядом. Голова все еще пульсирует в такт сердцу, но уже слабее. Кожу саднит, но не беда. Череп наружу не глядит, и ладно.
Костер разжигать Кочерга с Вишкой не торопятся, отдуваются. Странно — я почти не запыхался. Может, потому, что на них полдороги ехал?
— Ну что, паря, — раздумчиво спрашивает Кочерга, — жив? Звать-то тебя как?
Внутри словно что-то щелкает. Смутное ощущение внезапно оформляется в четкое понимание. Так вода могучим потоком врывается в малейшую течь в дамбе, в мгновение ока размывая и разрушая ее до основания.
Кто я? Почему не помню ничего, что со мной случилось? Как я оказался посреди останков разгромленного обоза? Шел ли я с ним как тележник или как случайный попутчик? Или, может, я — разбойник, из тех, кто грабил обоз? Хотя нет, последнее вряд ли — на мне простая домотканая рубаха и портки, босые ноги и даже нет пояса, за который можно засунуть хоть плохонький нож. Машинально щупаю подбородок — трехдневная щетина, но не борода. Значит, я брился. Но местные смерды не бреются, я точно помню. Я — благородный? Или смерд, но из другого княжества?
Почему я знаю про другие княжества, но не помню ничего о себе? Кто я?
Как меня зовут?
— Да уж, досталось тебе, паря, — констатирует Кочерга, сочувственно кивая при виде моего ошеломленного лица. — Неужто и имя свое забыл? Ну, по башке кистенем получить — никому мало не покажется. У иного и черепушка бы треснула. Ладно, лежи давай. Утро вечера мудренее, авось да вспомнишь что. Слышь, Вишка, ты бы набрал какого-никакого хворосту, а? В темноте вечор коротать не хочется, мертвяки неподалеку. Мало ли что...
Я переворачиваюсь на спину, вытягиваюсь во весь рост и глубоко вдыхаю стремительно свежеющий воздух. Ошеломление проходит так же внезапно, как и наступило. Из глубины всплывает иное чувство, словно чужой — и в то же время мой собственный — голос что-то неслышно нашептывает во мраке.
Не надо паниковать. Все уладится. В нужное время все придет само.
— Твой отвар, почтенный Убугуй, — раб заискивающе улыбнулся. Глаза у старца, несмотря на белоснежную бороду, оставались молодыми и острыми. Его взгляд словно прокалывал насквозь. Рабу всегда становилось не по себе, когда старик со свитой проезжал через их деревню, и особенно — когда он останавливался здесь на ночь. Молчаливые стражи выглядели опасными, но старик выглядел куда хуже. Однажды раб запнулся и чуть не опрокинул ему на колени черный отвар из широкой медной чаши, но старик, хотя и глядел в другую сторону, небрежно-молниеносным движением поддержал поднос, так что ни капли жидкости не выплеснулось на пол. Потом старец медленно повернул голову, и от его взгляда раб отшатнулся, словно от удара плетью. Весь вечер он старался не попадаться приезжим на глаза. Старик так и не произнес ни слова, но видевший ошибку раба хозяин трактира все равно жестоко выпорол его.
Вот и сейчас старик принял у него чашу, даже не взглянув, словно раб был пустым местом. Да он и был пустым местом — старый, еле таскающий ноги, с давно спаленной беспощадным южным солнцем когда-то белой кожей. Уже скоро стражники придут за ним, ударят по голове дубиной и за ноги оттащат труп подальше в степь... Раб вздрогнул и поспешил скрыться. Лучше пусть смерть проглотит его позже, чем раньше, а знатный гость вполне мог потребовать его головы за любой проступок.
Тот, кого в деревне знали как Убугуя, был не в духе. С самого утра у него ломило спину и хрустело в боках. Сорок пять лет — не шутка. А еще за последнюю неделю к ним не пришел ни один заказчик. Плохо. Младшие уже начали коситься на него, шептаться по углам. Если все продолжится именно так, ему недолго оставаться главой организации, несмотря на свои заслуги. Нужно срочно что-то придумать, но что? В голову, как назло, не лезло ни одной умной мысли. Скука и неизвестность томили старика.
Маленький общий зал, даже не зал, а открытая терраса, сегодня пустовал. Местные не так богаты, чтобы посещать его, а проезжих в последнее время заметно поубавилось. Убугуй знал причину — он любил всегда все знать — и совсем не завидовал хозяину. Старые торговые пути оскудевают купцами, наступающие пустыни и южные пылевые бури гонят племена на север. Караваны нынче ходят там, где еще недавно разве что раз в год проносилась шайка отчаянных ахмузов. Скорее всего, постоялый двор разорится еще до лета. Жаль. Старик любил эту террасу, любил наблюдать с нее восход первых звезд, возносить хвалу Назине под всевидящим взглядом голубых алмазов ее Фибулы. Печально, если он не сможет встретить здесь свою последнюю ночь. Впрочем, с террасы его дома на Бритвенной скале тоже открывается хороший вид. Может, разорение трактира не станет такой уж плохой новостью...
— Приветствую тебя, почтенный!
Старик неторопливо повернулся. Он заметил незнакомца сразу, как только тот вошел на террасу, но не подал вида. С виду не то сапсап, не то гулан, а может, и ублюдочный отпрыск какого-нибудь северянина. Молодой мужчина, почти юноша, лет восемнадцати или двадцати, с жидкой бороденкой и усами, тот какое-то время стоял с принятой от раба чашей горького напитка, озираясь по сторонам. Судя по запыленной дорожной одежде — гонец. От кого и кому, а главное — какие вести он везет? Хорошо бы завязать с ним разговор, подумал тогда Убугуй. И вот сейчас рыба сама шла ему в сети.
— Вечер долог, почтенный! — вежливо произнес чужак. — Не возражаешь, если присяду за твой столик? Вдвоем веселее коротать время.
Убугуй медленно склонил голову. Незнакомец опустился на стул. Из-за неловкого движения чаша выскользнула у него из руки, но он успел перехватить ее в воздухе. Несколько капель брызнуло на стол и на пол. Неплохо, мелькнуло в голове Убугуя. Если бы парню в детстве дали надлежащую тренировку, он стал бы хорошим бойцом. А может... может, он — подосланный убийца? Или грабитель? Что же, скрывающиеся в ночи Летучая Мышь или Скользящий Удав, а может, оба сразу, уже держат его под присмотром. Удав славился умением стрелять отравленными шипами, да и он сам, Убугуй, еще на многое способен. Стоит парню сделать неловкое движение — и он труп. Беспокоиться стоит разве что о нескольких лишних монетках, хозяину за беспокойство. Старику стало весело. Вот бы чужак и в самом деле попытался. Все какое-то развлечение...
Какое-то время они в молчании пили настой. В последнее время пошла мода класть в него тростниковый сахар, но патриарх только насмешливо фыркал, когда слышал о таком. Сейчас он прихлебывал горячую терпкую жидкость и внимательно изучал пришельца из-под полуприкрытых век.
— Не хочешь сыграть в "два дома", почтенный? — наконец осведомился явно скучающий пришелец. Нет, он все-таки не убийца и не грабитель, иначе давно попытался бы напасть. — Малая ставка, половина медного ксера на кон? Просто чтобы развлечься?
— Не возражаю, — величаво кивнул Угубуй. — Но почему, незнакомец, ты думаешь, что я не могу сделать достойную ставку? Неужели я так бедно выгляжу?
— Ну... — замялся незнакомец. — Как бы тебе сказать... Не то, чтобы ты выглядел бедно, но... Впрочем, если хочешь, можно поднять ставки. Что ты предлагаешь?
— Мидат, — если чужак согласится на непомерную ставку, он уйдет отсюда голым. Или вообще не уйдет, смотря насколько проиграется. Если же не согласится, можно пойти на попятную. В конце концов, вечер действительно скучный.
Пришелец сдавленно охнул.
— Серебряный мидат... — пробормотал он. — А ты шутить не любишь, почтенный. Ладно. Никто не может сказать, что Софар из Наамита не отвечает на вызов!
Софар, Софар... Что-то знакомое, но откуда — непонятно. Ладно, он вспомнит во время игры. А Наамит — не местность ли в шести днях пути отсюда? Ну, парень, не повезло тебе... Дураков вроде тебя надо учить, и мой урок ты долго не забудешь.
Убугуй сделал движение пальцем, и Юркая Ящерица вынырнул словно из ниоткуда, склонившись перед хозяином.
— Принеси мой набор для "двух домов", — сухо сказал старик. Он не любил Юркую Ящерицу и не доверял ему, а потому старался держать под присмотром. Слуга кивнул и так же неслышно исчез. — Значит, ты Софар. Меня зови Кухзар.
Софар привстал и неловко поклонился, снова чуть не сбив свою чашу на пол. Старик еле слышно хмыкнул. Реакция у парня и в самом деле неплохая, но вот с координацией явно проблемы.
Спустя несколько ударов сердца слуга снова возник перед столиком и осторожно поставил на него плоскую костяную коробку. Убугуй небрежным движением распахнул ее и с удовольствием услышал, как снова задохнулся пришелец. Еще бы — не каждый день видишь инкрустированное золотом поле, топазовые фишки и нефритовые бросальные кости с серебряными метками! Заказчику набор обошелся не меньше, чем в три золотых монеты (и одна из них ушла на кости с секретом), а теперь им владел Убугуй.
Парень сглотнул и осторожно взял в руки кости, потом аккуратно бросил их на поле. Первым ходить выпало Убугую, и тот довольно хмыкнул про себя. Похоже, даже судьба сегодня вечером на его стороне.
Поначалу игра действительно благоприятствовала патриарху. Кости неизменно выпадали чуть лучше, чем у соперника, а единственный раз, когда тому выпал куш, он оказался вынужден раньше времени вернуть свою фишку на двор, позволив Убугую блокировать несколько черных фишек еще до того, как они покинули дом. Однако потом он сам оказался вынужден освободить одну позицию, и ее тут же заняла фишка Софара. И с костями перестало везти — ему и сопернику выпадали схожие комбинации, так что и темные, и светлые фишки возвращались домой почти одновременно.
— Куда путь держишь? — осведомился Убугуй, пока проезжий нерешительно взвешивал кости в руке, примериваясь сделать бросок. — Ты выглядишь усталым и запыленным, не в обиду будь сказано. Ты посланник?
— Нет, почтенный, — качнул головой парень. — Я просто еду ко двору Великого Скотовода предложить свою службу. Мое племя голодает, и я решил... ну, заработать.
Убугуй бросил кости. Хотя выпала мелочь — три и два, у него все еще оставалось преимущество. Наверное, ему даже не придется использовать особенности игральных костей, чтобы победить в партии. А потом несчастный парень начнет делать ставку за ставкой в надежде отыграться, проигрывая все больше и больше. Убугуй даже решил пожалеть его и отпустить с миром, если у него не хватит денег, чтобы оплатить проигрыш. Но раньше времени говорить незачем — пусть Софар помучается.
Парню снова выпала мелочь. На мгновение старик заколебался. Может, стоит положиться на судьбу? Сжульничать он всегда успеет — и в третьей партии, и в пятой. Если проезжий глупец выиграет в первой партии, оно даже хорошо — с тем большим азартом он проиграет остальные. Но момент бесследно прошел. Не пристало ему, патриарху Убугую, проигрывать какому-то бродяге.
— Хотя племя голодает, у тебя хватает денег, чтобы делать большие ставки, — патриарх взвесил кости, из-под опущенных век разглядывая Софара. — Не лучше бы купить на них пару десятков овец на развод?
Взгляд парня панически метнулся по террасе, на скулах заиграли желваки. Эге, мелькнуло у патриарха в голове, а ведь он чего-то боится...
— Я... племя дало мне деньги, чтобы я мог купить себе оружие и... хорошую одежду... Иначе Великий Скотовод не примет меня на службу! — наконец выпалил Софар, облизнув губы. — Но я не хочу играть на все деньги.
Так, понятно. Никакое племя его, разумеется, никуда не отправляло. Скорее, парень — обычный вор или разбойник, уносит ноги, пока их не оборвали конями рассерженные родственники жертв. Вот и верь людям... Бросок костей принес Убугую пять и шесть. Отлично! Но Софар выбросил пятерку с четверкой и радостно вернул в дом сразу две своих фишки.
Патриарх решил больше не рисковать. Когда кости в очередной раз оказались у него в руках, он чуть сдавил их в пальцах, вызвав смещение внутренних железных грузов. Разумеется, очередной бросок принес ему куш. Две шестерки отразились в глазах Софара, словно занесенный над головой меч. Судя по всему, он уже горько раскаивался, что предложил игру, но отступать ему некуда. Кости выпали из его руки. От броска Убугуя грузы снова сместились, и теперь грани показали две единицы. Стиснув зубы, Софар двинул свою фишку на четыре позиции вперед, заведя ее на двор. Вот так, мальчуган, помучайся, помучайся!.. Выбросив две пятерки, Убугуй завел на свой двор еще четыре фишки и с нескрываемой насмешкой уставился на противника. У того заметно дрожали руки. Пять его фишек, против одной у патриарха, еще не были заведены на двор. Его могло спасти только чудо. Софар занес руку, потом опустил, словно передумав, и, наконец решившись, швырнул кости на стол.
