| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Князь растерянно оглядывает себя.
— Кра... малиновый.
— Серый, — князь в изумлении вскидывает взгляд. — Для меня. Я начал забывать, что существуют и другие цвета, кроме серого...
— Вы опять ничего не ели?
Он равнодушно пожимает плечами. Рослая круглолицая женщина неодобрительно качает головой, всплескивает руками:
— Даже настой ромашки не выпили! А я-то надеялась, что князь на вас повлияет... Он ведь мужчина хоть куда — старый, да крепкий. Поел за двоих, выпил за пятерых, а по пути вниз у меня ватрушку стянул... А ну! Пейте. Пейте, кому говорю!
Он берет в руки кубок, отхлебывает. С трудом глотает.
— Остыло, — виновато улыбается.
— Сейчас согрею, — оттаивает Мария. Изымает из рук хозяина кубок. — Чур, уговор: выпить все! Иначе ноги моей больше в этом доме не будет!
...Звон металла.
— Мария? — он открывает глаза. — Что за грохот? Это на улице?
Тишина.
— Мария?
— Здесь я, здесь! — доносится снизу. — Говорила же, когда-нибудь эта полка оборвется... Все кастрюли попадали!
Голос странно напряжен.
Крик.
Он хватает перевязь с мечом, прыгает через ступеньки... сбегает вниз. Женщина. Незнакомая. Нет, Мария! Взъерошенная, словно наседка, что защищает цыплят, позади нее — входная дверь...
— Не пущу! — кричит кухарка, безобразно распластавшись в проеме. С улицы — звон железа и вопли ярости. Убивают... Кого? Князя!
— С дороги, дура! — он выхватывает меч из ножен, отбрасывает не нужную более перевязь. — С дороги!
— НЕ ПУЩУ-У-У!
Хрупкий излом бровей.
Тонкое запястье.
Немыслимого изящества движения.
Он смотрит, как волосы падают ей на лоб, видит морщинку меж бровей... Видит, как бьется в виске жилка.
"Интересно, какого цвета ее глаза?"
— Что вам нужно? — говорит она. В голосе усталость и... гнев.
Он вздрагивает.
— Мне? — пробует слово на вкус. — Нужно?
— Да! — почти крик.
— Вы. Ваш будущий ребенок.
Она вскакивает.
— Нет!
— Да. Если ребенок Вальмира... как сказал князь...
— Предатель!
Это оказалось неожиданно болезненным.
— Истеричка.
— Не смейте меня оскорблять! — кричит она, бросается вперед, хватает подсвечник... хватает пустоту. Растерянно оглядывается.
Салим взвешивает подсвечник в ладони.
— Все? — спрашивает он.
— Вы... вы...
— Прошу вас, сядьте. Прекрасно разыграно, но...
Она замирает.
— Но мало практики. В следующий раз не надо смотреть на меня так прицельно. И на подсвечник — не надо...
"Золотистые".
"В темном ободке".
Жаль, что я не различаю цвета...
...Снова приходила та женщина.
— Глупо, — он сжимает подлокотники кресла, мнет пальцами бархатную обивку. Руки словно чужие, стремятся вперед и... к ней. В ладонях — биение сердца. Зуд.
— Глупо? — в голосе — явное раздражение. Вот только он не может понять — отчего.
— Мария была моей кухаркой... Однажды что-то случилось, и ее преданность стала... не совсем преданностью.
Она встает, проходит мимо.
Салим с трудом сдерживает себя. Всем существом рвется к ней, обнять, но...
— Она влюбилась в вас? — звук ее голоса. — Нашла в кого!
— Я и говорю: глупо, — он становится противен сам себе. Циник.
— Дура, дура, дура! Она просила передать...
Елена не находит себе места. Мечется из угла в угол.
— Что именно? — он начинает подниматься. — Что она просила?
— А вы не знаете?!
— Нет.
Елена останавливается, поворачивает к нему разгоряченное лицо. Блеск глаз...
— Она любит вас! Дура, дура, дура!
— Не надо, — говорит он. Елена делает шаг и толкает его. Падая в кресло, Салим с удивлением понимает, что вместе с ним падает и она, а его руки... ее губы...
Сад. Придавленные свинцовым небом яблони, тяжелая листва темно-серого оттенка, скамьи, занятые скучающими горожанами. Пустота в глазах людей. Усталость.
Из-под ветвей навстречу Салиму выходит человек.
— Господин, — склоняет голову он.
— Здравствуй, Голос. Какими судьбами? Я думал, ты в княжестве...
Голос печально улыбается.
— Нет, господин. После смерти князя там некому предложить свою верность. Наследников одолевает жадность, не удивлюсь, если в скором времени княжество запылает огнем.
Салим молчит.
— Вы знаете, кто убил князя?
— Хочу ли я знать... как думаешь? — предчувствие ознобом отзывается в затылке. — Хочу.
— Вы искали, я знаю, — говорит Голос. — Но искали — не там.
— Что значит, не там?
— Вы искали среди врагов князя... но убийца ненавидел не князя, а вас. Именно вас. Слепо и разрушительно.
Ноющий затылок. Понимание.
"Не верю, не хочу верить".
— Боже, как я был глуп... как мог не заметить...
— Все мы совершаем ошибки.
— Это плохое оправдание, — Салим трет бровь, надавив так, что белеют кончики пальцев.
— Почему?
— Потому что оправдывает все.
— Салим! Опаздываешь! — мальчишеские губы кривятся в улыбке, которую тот, скорее всего, считает надменной. Салим же видит в ней и боль, и затаенный страх.
Нож серой стали. Дрожащее лезвие отплясывает в двух дюймах от горла Елены.
— Карл, — начинает Салим. Замолкает. Глаза Елены — мой, ты мой, ты спасешь, ты можешь, ты все можешь...
— Любезный регент, — насмешливо вторит молодой герцог. Руки дрожат, а вот голос — нет. — Дорогой и незаменимый. И, как ни странно, честный. Оплот. Чье слово камень, чья жизнь... Ты и меня предашь?
Глаза Елены. Ты — мой.
Я — твой, шепчет он и делает шаг вперед.
— Стой! — голос уже не слушается Карла. — Или она умрет!
— Карл, остановись. Ты совершаешь ошибку.
— Нет, это ты совершаешь ошибку! Салим как там тебя... Селим... Я все знаю о тебе!
— Карл!
— Для тебя я герцог!
— Да, мой господин.
— Салим, Салим... — жуткая улыбка. — Я ведь верил тебе. Мой брат верил, мой отец верил, твой любимый князь — черт его возьми — тоже верил!
— Поэтому ты убил его?
— Знаешь? А знаешь ли, Салим, что значит быть слабым? Когда родной брат считает тебя тряпкой?!
— Неправда! — крикнула Елена, рванулась. — Вальмир не мог...
Кончик лезвия ткнулся ей под подбородок, отпрянул. Вдогонку понеслись капли. Темные, почти черные...
Мир словно взорвался.
— Знаешь ли ты, как это — все понимать, и идти наперекор себе? По десять раз менять решение, с ужасом ожидая, кто следующий придет тебя убеждать — и ведь убедит! Чувствовать бессилие и ненавидеть себя? Понимать, что твои слова — не больше, чем пустой звук, а окончательное решение все равно за другим?
То, что я узнал, на многое открыло мне глаза! Отъявленный лжец и предатель становится воплощением чести? Что ж... я тоже могу. Стать сильным? Почему бы и нет?
Карл в упор смотрит на Салима. Глаза горят странной, нечеловеческой решимостью.
— Однажды я сказал себе — больше я не буду отступать. Никогда. Моя сила, Салим, стоит твоей чести...
Капли... красные капли, бледная кожа с каплями пота, запятнанная рубашка. Синева стали.
Салим делает шаг вперед.
— Мой гос... отпусти ее, Карл.
А глаза Елены светло-золотистые, словно свежий мед. Ты — мой.
— Кто она тебе, Салим? Скажи, я знаю, ты не можешь лгать — я вот хочу отступить и — не могу.
— Карл...
— Похоже, мне придется убить ее, Салим, и попытаться убить тебя. Кто она?
— Елена носит ребенка твоего брата.
Карл смеется. Надрывно и страшно.
— Салим, Салим... Если уж я узнал правду о тебе, неужели ее судьба осталась для меня тайной? Вопрос в другом: кто она ТЕБЕ?
Вопрос в глазах Елены.
— Ты знаешь.
— Черт возьми, — Карл устало опускает плечи. — Знаю. Как я тебе завидую, Салим, кто бы...
Герцог внезапно выгибается дугой, глаза стекленеют, руки теряют оружие... Вскрикивает Елена, отскакивает в сторону. Окровавленная рубашка.
Карл беззвучно валится вперед. В спине — загнанный по рукоять стилет. Позади герцога — рослая и широкоплечая фигура.
Салим прыгает и ловит Елену у самого пола.
— Я его по-нашему, по-простому, — говорит Голос, наклоняясь и выдергивая нож из тела. — В печень. И кричать не может, и руками дергать... Вот так.
Сад. Взметаются в небо яблони, зеленой волной накрывая скамьи, горожан, сидящих на скамьях, стайки детей, играющих в прятки — солнце над всем этим и июльская дневная неспешность. Зной.
— Вы с ним очень похожи. Ты и Вальмир. — звук ее голоса утоляет жажду лучше, чем родниковая вода. — Та же честь, несгибаемое достоинство, то же упрямство...
Смешок. Салим чувствует, как нежные пальцы перебирают его волосы, теребят ухо, проводят по виску.
— У-у... Медвежонок наш совсем седой!
— Я не медвежонок, — с притворной обидой говорит он. — И не седой. Я светло-русый.
Елена смеется, дергает его за ухо.
— Ага! Упрямый, — она вздыхает, пристраивается у него на плече. — Оба вы упрямые. Скажи, он всегда был такой?
— Упрямый? Всегда.
— Да нет же! Ты никогда не чувствовал в нем... некую хрупкость?
Он задумывается.
— Нет... и да. Но это не было слабостью.
Мимо пробегают двое пацанов, крича и размахивая руками. Охрана — неприметные молодцы в серых плащах — провожает их взглядами.
— Глупые вы, мужчины. Все меряете с петушиного насеста. Сильный, слабый... Не это главное. Хрупкость — это когда человека не может сломать никто, кроме него самого... Что с тобой?
Усилием воли он разжимает ладонь, отпускает фибулу. На ладони — четкий отпечаток: круг с ясно различимой ломаной линией посередине. С одной стороны линия заканчивается подобием острия...
— Первое слово дороже второго! — звучит вдалеке детский голос.
— Салим? Что это?
— Память о брате. Мертвом брате.
— Судья просит у вас аудиенции.
— Какой судья?
Корявые корни вросшего в землю исполина...
— Молодой.
— Ты сделаешь так, как мы договорились, — взгляд судьи впивается в него, словно нож в тело жертвы. — Тогда твой брат будет жить. Я воспитаю его честным человеком... Или не я. Но он будет жить. Остальное зависит от судьбы. Над ней я не властен.
— Все к лучшему, — размышляет он вслух. Покой, отливающие медью канделябры, сквозняки, уютные, словно старые сапоги. Дрожащие отсветы.
— Все к лучшему. Время. Он сказал: время. И был противен сам себе. Ты хорошо воспитал моего брата, старый судья... За тебя! — он поднимает кубок. — За тебя, братишка! За тебя, старый герцог — пусть ад будет к тебе помягче. За тебя, князь — надеюсь, твоему княжеству достанется хороший правитель... За тебя, Вальмир — твой сын станет герцогом, ты знаешь? И за тебя, Карл, — Салим смотрит в потолок. — Надеюсь, ты все же там...
Через пару часов в дверь постучит слуга...
"Знаю. Самое поганое, что я все прекрасно знаю".
Хрупкость — это когда человека не может сломать никто, кроме него самого...
Но иногда и он сам — не может.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
