— Ты пойми меня, Игнатьич, хоть мы с тобой и прапора, а без нас никуда. Прикинь, вот сегодня: приходит командир,— Выручай, Семеныч, у моей именины, подкинь на стол.

А где мне, друг любезный, на всех напастись? У самого трое, и своя опять с "икрой",-

разливая по стаканам спирт, сетовал на свою жизнь Бабичев.

— Хорошо , если б один командир, а то еще вся эта мелюзга, начиная с ротных одолевает.

А где на всех взять, да чтоб себя не обидеть?

Они со звоном сдвинули стаканы, и начали медленно закусывать, размышляя о своей первейшей роли в Вооруженных силах.

Витька кипел от негодования. Устав ждать, решив, что про него окончательно забыли, он решил действовать самостоятельно.

Открыв дверь, осторожно выглянул в коридор. Там было пусто, только в конце коридора слышались приглушенные голоса.

— Бог не выдаст, свинья не съест,— решил он.

Пройдя коридор, остановился у двери, из-за которой доносились обрывки разговора.

Перекрестившись, Витька робко постучал.

— И не говори , Семеныч, у меня тоже...— прервал ответ Игнатьич, услышав стук в дверь.

Реакция на стук ветеранов-тыловиков была мгновенной.

Открыв дверь, Витька увидел двух пожилых прапорщиков , внимательно изучающих прессу. Незнакомый читал, судя по обложке какой-то военный журнал, а " квазимодо" с головой ушел в изучение газеты " Красная звезда".

Незнакомый прапор оторвался от журнала, и посмотрел на виновника прерванного застолья. Увидев, что это рядовой, да еще и партизан, он рявкнул командным голосом,

— Вас, что товарищ рядовой, не учили? Перед тем как войти, нужно спросить разрешение! Затем представиться! То есть громко, четко назвать свое звание и фамилию! Вы не выполнили ни первого, ни второго. Отсюда следует, что солдат вы, никудышный, и Устава не знаете.

У Игнатьича, от слов друга в восхищенье заблестели глаза.

Витька, сразу смекнул, что его хотят разыграть, эти два старых вояки, решившие раскрасить свои серые армейские будни.

Он решил действовать по — русски на " авось", куда кривая выведет.

Четко выполнив "кругом", он вышел из комнаты, закрыл дверь, и громко постучал.

Услышав,— Войдите,— открыл дверь, и с порога гаркнул,— Разрешите войти! Рядовой Симонов!

Незнакомый прапорщик, на его крик, милостиво кивнул головой.

— Товарищ старший прапорщик! Разрешите обратиться к товарищу прапорщику?— проорал

Витька.

Получив в ответ, еще один разрешающий кивок, он продолжил игру на " публику".

— Товарищ прапорщик! Ваше задание выполнено! " Очки" горят, умывальники сверкают. Следую к месту временной дислокации в виде камеры, не мог нарушить Устава, и не доложить, согласно приказу, о проделанной работе по уборке мест общего пользования.

Произведена тщательна чистка лезвием четырех унитазов, трех умывальников, сделана влажная уборка пола.

— Вольно, вольно,— от довольной улыбки на лице прапорщика, совсем пропали глаза.

— Видал, орла, Семеныч?— то ли с вопросом, то ли с одобрением посмотрел он на друга.

Слитые крепкой дружбой и спитые долгой службой, они понимали друг друга, по взгляду

— Садись,— кивнул на стул с собой рядом, Семеныч,— как звать?

— Виктором,— товарищ старший прапорщик, — Витька еще не вышел из образа примерного солдата.

— Давай, Витя, без чинов. Спирт пьешь?

— Пью все, что горит, остальным запиваю,— Витька поудобнее уселся на стуле.

— Наш человек. Сразу видно служил, не дурака валял,— водрузил Семеныч, на стол бутылку.. Игнатич. Достал закуску, и стол обрел прежний вид.

— На "гражданке" закусон послабже будет,— оценил Витька, устраиваясь еще основательней.

— А то? Мы чай не последние люди в Армии. Так ведь, Семеныч?

— Об этом и толковать не стоит,— ответил тот , разливая спирт.

Витьке, уже чувствующему привычный вкус спиртного во рту, они казались не только не последними, а первейшими и милейшими людьми, на всем белом свете.

— Поднимем стаканы за Родину — мать, пока мы живые и есть в ней, что взять,— выдал тост Семеныч.

Зазвенело стекло граненных стаканов. Застолье начало набирать новые обороты, приняв на равных правах нового участника.

— Артиллеристы! Сталин дал приказ! Артиллеристы! Зовет Отчизна нас!— подпевал Витька своим собутыльникам, не совсем, правда понимая, причем здесь тыловая служба прапорщиков и доблестные артиллеристы. Но тыловики не прерывали его пение, и он в благодарность за это, прославлял артиллерию, громче всех. Два раза уже к ним заглядывал начальник караула с требованием прекратить пение, которое слышно на весь гарнизон, но оба раза приняв на "посошок", забывал зачем пришел и удалялся к исполнению своих обязанностей. Сумка Семеныча, казалась бездонной, и только приход его жены, худощавой особы с выпирающим вперед огромным животом, прервал

" дцатую" по счету песню.

Витька, как воспитанный человек, попытался предложить даме свой стул, но тут же был отодвинут в угол не по— женски сильной рукой., и вспомнив такие ситуации на гражданке, решил переждать все в более спокойном месте.

— Опять нажрались господа офицера,— сильно окая, начала женщина свое вступительное слово,— как ни прошу, все бесполезно. Забыл, что дома трое ртов голодных, жена совсем беременная. Только водяру хлещет.

— Кто это голодный,— попытался возразить Семеныч.

— Молчи! Пьянь складская. Вот выгонят с армии. Куда? Опять в деревню, хвосты коровам крутить?— она с силой треснула Семеныча по затылку.

Витька втянул голову в плечи, ожидая более тяжелого продолжения.

— Подъем! Опоек!— дама за воротник кителя рванула Семеныча со стула, ставя на ноги,

— Сейчас домой придем, я с тобой разберусь, я тебе мозги вправлю,— приговаривала она толкая мужа к двери. Вытолкав его за порог, она попрощалась, обращаясь к Витьке,

— До свидания, молодой человек.

— До свииидания,— нараспев ответил тот.

После безвозвратной на сегодняшний день, потери друга, Игнатьич, видно не раз теряющий за столом друзей, невозмутимо нетвердой рукой, наполнил стаканы.

— Миновало вроде,— в виду отсутствия угрозы, перебрался Витька за стол.

— ох! Эти бабы! Ни хрена не понимают. У меня вот тоже... На службе накувыркаешься, еле ноги домой тащишь, а они разве поймут?— вздохнул тот, кивнув на дверь.

— Ты тоже с гражданки, разве военного человека поймешь?

— А чего они на гражданке? Задом наперед ходят? Тебя вон домой не пустят, так ты сюда придешь. Сыт , пьян и нос в табаке. Опять же ученья тревоги— хоть по каплям, но свобода.

А меня выгонит? Я куда? На коврик перед дверью? Не, Игнатич, баба, она и в Африке баба. Я вон, со своей пять лет живу, а был бы умнее, давно бы убил , и уже бы отсидел.

А с другой стороны, и без них никуда, — не согласился Витька

-Это верно,— Игнатич залпом опрокинул стакан. Витька следом осушил свой.

Витьку сильно трясли за плечо. Сопротивляясь он всячески пытался оттянуть свое пробуждение, стараясь отодвинуться по топчану , подальше от места, где ему не дают спать. Наконец устав от тряски, поняв, что от нее не спрятаться, он медленно, но окончательно стал пробуждаться.

— Симонов! Подъем! Хорош ночевать.— стал прорезываться слух.

Через начинающие открываться глаза, до его полумертвого после вчерашнего сознания, стали добираться очертания офицера.

— Что алкаш? Нажрался? Мало сам, да к еще и деда угробил.

Витька с трудом приподнял голову, и спустил на пол ноги. Офицер оказался старшим лейтенантом.

— А чего Игнатич? Ласты завернул?— Витька плохо соображал.

— Ты чего?— покрутил старлей у виска,— совсем с катушек съезжаешь? Да чтоб деда угробить, цистерну надо.

— Тьфу-ты. А я уж о нехорошем подумал. Врезали то мы как надо.— потихоньку Витька обретал сознание.

— "Артиллеристов пели?"

— Много пели, а еще больше пили,— вздохнул Витька.

— Я понимаю, как туго тебе и искренне сочувствую. Иди умывайся, машина за тобой пришла.

— А с Игнатьичем попрощаться. Состояние такое, что лучше бы умер вчера.

— Требуешь продолжения банкета. Так там хрен , что осталось. Караул все подмел. Давай шевелись. Ждут тебя,— старлей вышел, оставив дверь камеры открытой.

Первым встречающим его в роте оказался Васька, который по давней старшинской привычке, околачивался у штаба.

Придав лицу ответственный и озабоченный вид, с новыми желтыми лычками на погонах он дефилировал возле штабной палатки, пытаясь попасться на глаза начальству. Услышав, шум подъезжающей машины он быстренько занял выгодное место, и приготовился встречать подъезжающее начальство. В том, что оно должно прибыть, он не сомневался, зная, что перед отправкой на целину, все норовят отметиться и дать побольше напутствий.

И он был здорово очарашен, увидев вместо начальства, вылезающего из "уазика" Витьку.

Старшина быстро поменял выражение лица, и радостно улыбаясь, пошел навстречу.

— Пламенный привет декабристу,— обнял он арестанта.

— А декабристы— то, каким боком?— не понял Витька.

-Так тоже за народ страдали,— блеснул познаниями истории Васька,— тебя, как и их похоже, там в казематах, жестоко пытали?

-Хуже. Напоили, а опохмелить забыли. Чего, плохо выгляжу?— Витька в сердцах плюнул на землю.

-Если б сейчас к церкви, на похмелье бы точно заработал.

Из палатки вышел ротный.

— Какого взвода, старшина?

— Из третьего, товарищ подполковник, вытянулся в струнку, дождавшись своего, звездного часа старшина.

-Вот и отведите этого разгильдяя к своему командиру. Да поучите его службе, если его, на срочной не научили.

— Есть научить! Есть отвести!— сыпались из Васьки ответы. Витька с удивлением наблюдал за ним. На его глазах , тот мгновенно превратился в ярого уставника, всем своим видом выражающего готовность лететь, бежать, ползти, живым или мертвым, но выполнить приказ.

— Идите,— подполковник с удовольствием оглядел старшину, оценив его недюжинное рвение.

— С такими талантами, ты к концу целины, смотри в генералы не вылези,— сказал Витька, дождавшись ухода ротного,— моли бога, что на срочной не встретились. Хрен бы до дембеля дожил.

— То-то ты в рядовых ходишь,— без начальства Васька опять стал ласковым,— пошли покормлю голодный наверное?

— А чего нибудь, "обезболивающего нет?

— Чего нет, того нет. А так тушенка, масло, сахар.

— Удивил. Я на "губе" закусывал так, что тебе и не снилось. И спиртяга еще натуральный,— Витька, почмокал губами, вспомнив вчерашнее застолье.

— А чего ж не остался?— спросил старшина.

-А меня спросили? Силком в машину затолкали и в обратный путь. На " губе" люди по пять суток сидят, а меня на ночь и обратно.

— Всех " губой" пугают, а тебя куда ни кинь, везде хорошо.

— Нормально. Вот с Игнатьичем не дали попрощаться, это плохо.

— А это кто?

— Золотой человек. Тоже, между прочим, кусок. Но тебе до него , как до Москвы раком.

Васька ,не отвечая, обиженно засопел. Остальную часть пути преодолели молча.

Константин Пищулин

Чайка

Однажды ко мне на плечо внезапно спустилась чайка.

Зная, что это неспроста, взял её я в руки и стал смотреть на неё пристально, пристально, а чайка, и не все чайки такие, стала петь:

"В том краю,

Среди базальтовых скал

Одна дева, дева жила,

И весь день, целый свой день

Она пряжу, пряжу пряла.

Неустанным из года в год

Был припев её чист, могуч,

Что сливались, свивались

Как бы сами собой

Её нити в узор, в узор".

И чайку спросил о песне той,

Где та дева, та дева живёт?

И ответила мне, свой взор обратя,

Сказав лишь немногое — да.

" Из нити в узор,

Из узора ввысь,

Всё ввысь поднимаясь, летя,

Там, за гранью времён,

Среди базальтовых скал

Встретишь, встретишь её".

И взмахнула крылом, полыхнула огнём,

Вдруг в небесах растворясь

И не ведала та, что песня её

Меня обратила вспять.

С тех пор я пою, куда не смотрю,

Всё вспоминая слова,

Что "в том краю,

Среди базальтовых скал,

Одна дева, дева жила".

Неугасимый ритм

Когда в вышине

мерцает звезда,

Когда ты,

сияя,

выходишь одна,

Когда море,

играя,

бросает суда

Ответь мне в надежде

когда же, когда?

Когда ты,

о небесная,

свой взгляд обернёшь,

Когда небо

в красках

кругом обойдёшь,

Когда

благосклонно

откроешь врата

Всем тем,

кто стремится,

стремится туда?

И ты,

лучезарная,

стебли совьёшь,

Соткёшь небо новое,

кругом обовьёшь.

И прежде печальное,

вспыхнув вослед,

Быстро исчезнет,

где нового нет.

И тогда

то стремленье

звёзды зажжёт

И тогда

небо синее

даст небосвод.

И тогда,

в кругу тех,

кто танцует с тобой

Ты откроешь

незримое

тем, кто святой!

Манифест

Творчество возможно.

Из всего, что есть, всегда можно творить изумительные вещи.

Главное — это действие, прямая решимость совершить не возможное, и знать при этом, что здесь и сейчас, в твоём действии тебе помогает весь мир, как обозримый, так и необозримый.

Тогда всё, нужное тебе, будет складываться для тебя, именно так, как ты этого хочешь.

Возможно всё.

Открытое действие постоянно открывает новые пространства.

Они вкладываются, как должные в ранее не представимые формы.

Нет невозможных форм, всё может быть произведением. Суть его — состояние, особый настрой, температура возвышенности.

Стойкость формы возможна от воли, от всесокрушимой воли следовать духу твоего особого состояния.

Главное, понять границы состояния, и, зная это, выступать и строить.

Тогда возможно всё, и здание твоё не упадёт, не рухнет.

В работе не должно быть никакой слабости.

Ты создаёшь контейнер силы, заряжаешь его страшным напряжением твоего настроя.

Произведение, просто необходимо напряжено и дышит своим (твоим) состоянием.

Магнит силы просто ужасен.

Час его никогда не пробьёт.

Времени нет, творчество возможно.

Слово

Сердце одобрит,

Слово живёт.

Молчание зорко.

Небо ждёт!

Слово — есть меч, отсекающий, словно из глыбы гранита, нужное изваяние.

Надо стремиться к тому состоянию, чтобы каждое, тобою произнесённое слово, было подобно огню, сжигающему лишнее и ненужное.

Слово, в своём сердце магично, и обёрнуто в одежды, как самое настоящее живое существо. Беречь слово, это то же самое, что беречь хлеб, только качество сохранения и сдержанности намного плодотворнее.

Чтобы родилось слово, дисциплинированное молчание должно поселиться в сердце, хотящего что-либо произнести.

И если молчание нашло в сердце твоём родину, тогда любое, тобою произнесённое, слово будет действенно настолько, что трудно даже представить.

Итак, слово — есть меч, слово — есть огонь.

Слово, рождающееся из молчания, подобно внезапной молнии, прободающей пространство. Так как пространство всегда вместит молнию, то слово всегда вместит огонь, если сердце, твоё сердце, умеет молчать.