Дом на краю

— Стоп, погоди. Ты сейчас о чем? Опять о снах? — с осторожностью.

Чувствуя себя обманутой, я кивнула и отвернулась к телевизору. Все-таки отложилось! Но легче не стало — этот скепсис в голосе, яснее всяких слов!

Владимир моего настроения не понял.

— Яр, но ведь это же...

— Что? — Высвободившись из его объятий, я села. Посмотрела с вызовом. — Нелогично? Глупо?

А далее сакраментальный вопрос, не озвучить который выше моих сил. Горький опыт последних лет отпечатался на подкорке — задавать вопросы мужчине нужно сразу и в лоб, иначе передумаю, найду оправдание или пущу все на самотек.

— Ты мне не веришь?! — требовательно.

Вовка думал недолго.

— Яр, я тебе верю, но... — втянув обратно на диван скинутое мною одеяло. — Не кажется, что сны — это чересчур?

— Нет, не кажется! — невольно повысив голос. — Я видела его тогда.

— Хорошо... — пасуя, Владимир вскинул руки. — Признаю, помню плохо — не до того было. Расскажешь еще раз? — не столько спрашивая, сколько утверждая. Так мне показалось.

Ведомая раздражением, я поднялась на ноги. Дошла до окна.

— Уверен? — оглянувшись.

— Конечно, — Вовка смотрел на меня пристально и вопросительно. — Сомневаешься?

— Честно? Да. Ты не слушал раньше. Боюсь, сейчас ничего не изменилось.

Внезапно засмущавшись собственной наготы, я вернулась к дивану, чтобы забрать валяющуюся на полу одежду, но поднять не успела. Владимир повалил на прежнее место.

— Яр... Не дуйся! — нависнув надо мною. — Мне простительно, я в кутузке был, — смеясь глазами.

— И что? В кутузке он был... — уже не обижаясь — делая вид. — Мне тоже нелегко пришлось, знаешь ли.

— Не знаю, но очень хочу узнать, — опершись на согнутую в локте руку. — Я слушаю...

Я молчала достаточно долго, собиралась с мыслями. Вовка, слава Богу, не торопил, терпеливо ждал. Наконец, заговорила, но не о себе — о предках.

— Оказывается, у моей бабушки был дар. И у прабабушки тоже. И у прапрабабушки тоже. Они могли чувствовать, видеть, как совершается убийство. И не только его — все, что происходит с жертвой, с момента, как она попала к ним. Я не знала об этом, даже не подозревала, пока не вернулась обратно из Петербурга.

Я не торопилась, подбирала слова и смотрела в потолок. Боялась столкнуться с недоверием с его стороны.

— Первый мой сон был о бабушке. Я тогда подумала, что разочаровала ее своим решением жить здесь. А сейчас кажется, что она предупреждала. Или гнала прочь, — припомнив откровения бабы Дуси. — А потом были похороны. Я видела их глазами Ульяны. Помнишь? Моя прабабка.

Не сдержавшись, покосилась на Вовку. Тот бесконечно серьезен и, кажется, внимательно слушает.

— Я чувствовала ее скорбь, переживала вместе с ней, прощалась, и не понимала, почему это происходит со мной. Наверное, тоже бабушка постаралась. Показывала, что меня ждет, если останусь, — продолжила я и говорила, говорила, говорила, где-то в процессе покинув диван, потому что лежать без движения не получалось. И принялась бродить из угла в угол, садиться, вставать, вновь садиться, не прекращая рассказывать, то переходя на услышанное от бабы Дуси, то возвращаясь обратно к снам или делясь собственными переживаниями, и, странным образом, на душе становилось легче. Все же открыться перед другим человеком — иное, нежели изукрасить словами страницы ежедневника.

Кстати о дневнике...

— Вов, мне кажется они не только наблюдают за мной... Они где-то рядом. Совсем близко.

— В смысле?

— В прямом. Я так и не смогла найти дневник. Все перевернула и ничего. Он словно растворился в воздухе.

Владимир сдвинул брови.

— Хочешь сказать, кто-то побывал в доме?

Я ответила тяжелым вздохом.

— Иди сюда.

Вовка поманил меня к себе на диван. Я послушно присела рядом и прильнула к мужскому боку.

— Что ты думаешь обо всем этом?

— Пока не знаю, — честно признался он, поцеловав меня в макушку. — Если ты не против, я бы побеседовал с этой твоей бабой Дусей. Что скажешь?

— Не уверена, что она захочет с тобой разговаривать, — засомневалась я.

— И все же стоит попробовать. Еще ни одна женщина не устояла перед моим сногсшибательным обаянием! — совсем другим тоном.

Я невольно улыбнулась.

— По-моему, кое-кто слишком много мнит о себе.

* * *

Но застать бабу Дусю на следующий день нам не удалось. А после обеда мы отбыли провожать Павла и позволили себе задержаться на одну ночь в Саратове. Не только мне хотелось сменить обстановку, Вовке тоже. Кому-то подобное поведение может показаться недальновидным, но жить в постоянном напряжении невозможно. Человек должен отдыхать: и физически, и эмоционально.

Мы устроили романтический тет-а-тет в уютном кафе, до полночи гуляли по набережной, а затем предавались любви, открывая неизведанные стороны друг друга, даря и принимая наслаждение, отдаваясь без остатка.

Единственный вопрос, который я за эти сутки позволила себе задать о произошедшем, касался Павла. Мы вышли на балкон полюбоваться на ночную Волгу, когда я вспомнила о требовании Владимира.

— Почему ты не захотел, чтобы Пашка остановился у нас? — Сейчас, когда тот не слышит, я позволила себе сократить его имя, а до этого называла, как представился, или же вовсе предпочитала не обращаться. Мы так и не нашли общего языка.

— Думал, ты догадалась, — ответил Владимир, приняв меня под свое крыло: с воды веяло прохладой.

— Одно дело догадываться, другое знать наверняка, — отозвалась я.

Вовка молчал некоторое время, прежде чем заговорить.

— Пашка — неплохой человек, преданный друг, отличный товарищ, но его отношение к женщинам с некоторых пор... кхм... по меньшей мере специфическое.

— Почему?

— Обжегся. Что называется, влюбился не в ту женщину, — просветил меня Владимир.

— Она ... — хотела сказать "изменяла", но Вовка опередил.

— Использовала, чтобы обеспечить себе безбедную, комфортную жизнь: Пашка вполне себе высокооплачиваемый специалист. Ну и гуляла, конечно, но он долго отказывался в это верить, предпочитал быть слепцом, хотя многие пытались открыть глаза. А потом ушла, хлопнув дверью и прихватив с собой приличный кусок совместно нажитого. Даже на адвокатов бывает проруха, — с сожалением.

— Так он что... озлобился? — поняла я.

— Очень. И изменился с тех пор сильно. Ты, возможно, не поверишь, но когда-то это был очень открытый, общительный человек. Обожал компании, травил анекдоты, а теперь разве что на мальчишник вытащишь, и то не всегда.

— Ясно. — Не то, чтобы после этих слов я прониклась симпатией к Павлу в свете нашего с ним общения, но пожалела однозначно. — И все равно не понимаю, почему в гостиницу, — вернулась к тому, с чего начали.

И получила исчерпывающий ответ.

— Не хотел, чтобы он тебя обидел. Он мог.

Услышав, я не стала делиться впечатлениями от нашей встречи, а потянула Вовку обратно в номер, придя к умозаключению, незачем портить такую замечательную ночь. Мою инициативу поддержали. И не раз. А перед отбытием мы, точнее я, решили навестить тетю Любу, и, как выяснилось, этим походом поставили точку в незапланированном и столь отрадном "отпуске".

Начиналось все предсказуемо. Тетя Люба, хоть сейчас готовая на передовую, с искренним возмущением жаловалась на врачей:

— Не отпускают, Ярочка! Представляешь, не отпускают! А у меня огород бесхозный! Зелененькие, пикули, капустка! Останемся на зиму без закаток. Как будем?!

— Нормально будем, мам. Нормально, — Ольга закатила глаза. — Сейчас не девяностые. Пошел в магазин и купил все, что нужно.

— Тебе бы только в магазин, отраву всякую есть! — возмутилась Любовь Андреевна.

— Мама! — сестра сокрушенно покачала головой.

— Теть Люб, да не переживайте вы так. Выпишут скоро. Я вот только с доктором разговаривала, говорит, что вы умница. На днях домой отправитесь, — чуток приукрасив. С врачом я не общалась, но слышала, как сестра на посту говорила о готовящейся выписке пациентки из двенадцатой, где лишь одна койка занята временным постояльцем — тетей Любой.

— Выписать-то выпишут, — согласно закивала Любовь Андреевна. — Куда денутся? Что положено отлежала, дольше держать не станут. Так вот другой Цербер! — ткнув пальцем в дочь. — Не пускает до дому!

— Мам, мы это уже обсуждали! — возмутилась Ольга.

— И чего? Я своего согласия не давала! — отрезала тетя Люба.

— Мама! Мне на работу нужно! Я место потеряю!

— Подумаешь! Было б чего терять! — взглядом ища у меня поддержки.

Я невольно попятилась, не желая принимать участие в семейных разборках. Благо Вовка остановил, всучил пакет с гостинцами.

— Теть Люб, нам пора. Таксист ждет, — умудрившись опередить сестру и недалеко от истины: до заранее оговоренного времени отъезда осталось менее часа. — Мы вам тут вишневый рулетик принесли, соломку сладкую и фрукты. Покушаете, — пристраивая пакет на тумбочку возле кровати.

— Заберите! Не нужно мне ничего, — воспротивилась тетя Люба.

— Но...

— Святику отдай. Худющий, недокормыш. А матери дела нет!

Я с сочувствием глянула на сестру. Та покачала головой, мол, не настаивай. Послушалась.

— Как скажете, теть Люб. Отдам Святу, — пятясь обратно к Вовке. Тот внешне невозмутимый стоял в пяти шагах от кровати и делал вид, что его здесь нет. — Ну, мы пойдем? Выздоравливайте, — поравнявшись.

— Конечно идите. Спасибо, что навестили, — сменила гнев на милость Любовь Андреевна и даже заулыбалась. — Рада была тебя видеть, Ярочка. Ты приезжай ко мне в Лопуховку. Навещай. И друга своего бери. Я вас таким супчиком накормлю, с домашней-то курочки. Не то, что Ольгин с магазинной! Сплошные антибиотики!

— А ты чего передумала? Хотела же к матери? — спросила я у сестры, когда мы вышли из палаты.

— Ты же видишь, Яр. Ее здесь в постели не удержать, а там что делать? Привязывать? — с раздражением отозвалась Ольга. — Она мне всю плешь проест своим огородом, — оправдываясь. — Да и на работу надо. Не уволят, конечно, но пора и честь знать.

Я молча посочувствовала, думая о том, что где бы тетя Люба не оказалась после больницы, сестре придется несладко.

— Ну а ты как, мучитель невинных девиц? — Ольга временно переключилась на Владимира. — Вы вообще знаете, что у вас совести нет? Позвонить, обрадовать не судьба?

— Лель...

— Да ладно. Шучу! Понимаю, не до меня было, — подмигнув обоим. — Кстати, очень рада за вас. Наконец-то перестали ходить вокруг да около.

— Спасибо, — Вовка приобнял меня. — И за свидание тоже.

— А-а-а, ерунда, — Ольга направилась к выходу из отделения. — Но ты все же расскажи, как тебя угораздило-то? — обернувшись перед лестничным пролетом.

Владимир плечами пожал. Ольга усмехнулась.

— Отличный ответ, — начав спускаться. — И как только тебя выпустили?

— Найденная рядом с телом вещь не доказательство убийства, — ответил Вовка.

— Конечно-конечно...

— Может, объясните, о чем спич? — встряла я.

— Как о чем? Об улике из-за которой твоего ненаглядного замели, — Ольга глянула на нас с нижнего пролета. — Она что, не знает? — Вовке.

— Видимо, нет, — отозвался тот.

— Ну вы даете! — Сестра возвела очи к небу, прежде чем зашагать дальше.

— Эй! Я, кажется, спросила! — ухватив Вовку за руку.

Он остановился.

— Я часы потерял, — ответив на мой вопросительный взгляд. — Отцовские, именные. Подарок матери на юбилей. У них застежка слабая, собирался починить, но руки так и не дошли.

— Ага. Удачно так потерял, — продолжила за него Ольга, уже выходящая в холл первого этажа. — Ты прям везунчик!

— Часы?

— Да. Их нашли рядом с телом. Яр, я сотню раз бывал на этом кладбище!

— И поэтому тебя арестовали? — пропустив мимо ушей его настойчивость. Пыталась вспомнить что-то важное, но вместо этого воскресила слова сестры — зовет тебя с собой, даже не попробовав.

Почему — стало ясно, когда расслышала ответ Владимира. Уже не мне — Ольге:

— Нет. Сейчас я не могу уехать. После того, что произошло...

— Почему?

Мы вышли на улицу, и сестра наградила Вовку недоуменным взглядом.

— Но ведь это ж глупо? Возвращайся домой, пока еще к чему-нибудь не прицепились.

— Нет, Оль. Это убийство — оно...

— Вовчик! Забудь об убийстве — целее будешь. Собирай манатки, Ярку в охапку — она, поди, теперь брыкаться не станет — и вперед! Без вас разберутся!

Владимир категоричен:

— Я так не умею. К тому же мне еще личные вещи не вернули, — когда Ольга покрутила пальцем у виска. — Да и не станут меня больше трогать. А если попробуют, Пашка вернется. И вообще, бегство — признание вины, ты не знала?

Сестра ничего не ответила.

* * *

Домой мы возвращались с комфортом: вдвоем на заднем сидении. Владимир держал меня за руку, время от времени перебирая пальцы, и, видимо, как и я не был настроен на разговоры. Молчали.

После слов сестры о необходимости скорейшего отъезда эйфория развеялась, в груди образовалась тяжесть, и не думать о ближайшем будущем теперь не получалось. Видимо поэтому, когда в поле зрения показался Аткарск, я удручающе вздохнула.

— Устала?

Вовка отреагировал моментально и, отвернувшись от окна, попытался поймать мой взгляд. Я не позволила и нырнула под его руку, пряча не только смятение, но и грусть. Сейчас казалось, что также хорошо как вчера, нам уже никогда не будет.

— Яр? Ты чего? Нормально?

Он настойчив, хоть и прижал к себе. Не готовая к откровениям, я слукавила:

— Скорее бы уже доехать.

— Минут через пятнадцать будем, — впервые за весь путь обратился к нам водитель. — Не станете возражать, если у рынка высажу? Теща заждалась. Из гостей забрать должен, — объяснив причину часто повторяющейся телефонной вибрации, которую он в большинстве своем умышленно игнорировал.

Я еще не успела определиться со своим отношением к данному предложению, а Вовка уже согласился.

— Без проблем. Теща — это святое, — с доброй иронией, которую водитель тут же поддержал.

— Ничего не говори! Мужик мужика поймет!

О моем присутствии, видимо, намеренно подзабыли. Впрочем, я не возражала. Мысли вновь вернулись в прежнее русло — к убийству, к аресту, к отъезду, и каждой с минутой становилось все тягостнее и тягостнее.

Мы вышли на Советской: Владимир захотел купить домой разливного пива. На этот раз парк не показался мне таким уж ухоженным, как прежде: то ли успела приглядеться, то ли настроение не располагало к восхищению. А на пути к дому не выдержала и спросила о том, что тревожило:

— Вов, может, Ольга права, и тебе лучше уехать?

— Уехать? Зачем? — Он будто впервые слышал об этом.

— Вдруг в полиции передумают, — отозвалась я.

— Передумают? Почему они должны передумать?

— Ну... не знаю...

— Яр, слушай, — Вовка остановился и придержал меня. — Ты зря беспокоишься. Если бы меня на самом деле подозревали в чем-то, то не выпустили бы. Я и так отсидел максимальный дозволенный законом срок — десять суток. За это время должны были предъявить обвинение, но не предъявили. Значит, на меня ничего нет.