Паша воспитанно постучался и воспитанно вытер ноги, в отличие от некоторых. Жена Палия уставилась на гостя недобрым взглядом.-Я это, револьвер вернуть пришел.Женщина молча забрала у него наган вместе с ремнем и закрыла дверь перед носом. Прогрессор только тяжело вздохнул, время близилось к обеду, желудок требовал питания, и желательно не кулеш. Паша ненавидел пшенную кашу и все ее варианты. А теперь рискуй здоровьем, потому что собственная жена готовить не умеет, ее на юнкерских курсах этому не учили. А вот и квартира нынешняя, типичная хата с удобствами во дворе. Хлев пустой, есть где лошадь поставить. И почисть ее, и сена принеси, и воды налей, и соломы принеси, на подстилку, и холку почеши, чтоб вела себя прилично. И навоз во дворе убрать надо. Петуха у забора уже нет, хозяйка позаботилась. А вот едой не пахнет. Паша воткнул вилы в навозную кучу и аккуратненько, на полусогнутых, подобрался к окошку. Как и следовало ожидать — дорогая тещенька. И не менее дорогая женушка, в угол забилась. А вот разговора не слышно, они же люди воспитанные, не орут на все село. Паша критически оглядел свои грязные ботинки, латаные штаны и продранную в трех местах гимнастерку без пуговиц — ну ползал по пересеченной местности, вот и порвалась одежда — и нагло зашел без стука.

Мадам Зеленцова резко замолчала. Так и есть, перемывала ему кости и доклевывала дочку. — Разведчик еще живой?— Живой, набил брюхо и спит,— жена смотрела в пол,— какие потери?— Потери небольшие.Мадам Зеленцова уставилась на зятя немигающим взглядом. С двора донесся дружный смех в три глотки. Паша выскочил посмотреть. Вот зачем Лось возле тачанки вертелся — суриком, размашисто, большими буквами, да еще и с восклицательным знаком сзади написано. А Лось теперь с другой стороны тачанки старается. Ну тут же женщины ходят, неудобно как-то. Ну хоть бы 'Хрен Догонишь!' написал. Вот, отошел. Житель двадцать первого века называется! И спереди тоже с матюками написал, если цензурно, то 'Хрен Убьешь!' Какой кошмар. О, и жена хихикает. Тоже почитала.

А на кухне обнаружилось нечто жидкое и несоленое, каша-размазня — так каша-размазня, главное, что гречневая. Живем! Из окошка видать, как Крысюк сотоварищи тачанку гоняет, то так, то с разворота в чужие горшки целится. А он умней, чем выглядит. Вот на улицу какой-то тип в полушубке вылез, по сторонам глядит, будто в первый раз все это видит. Подозрительный он какой-то, может шпион. А вот и Григоренко объявился, сапогами хвастается. Прогрессор облизал ложку, уже привычно запихнул ее за голенище и задумался. А ведь этому мародеру расфранченному не так и много лет. Девятнадцать или двадцать. Ровесник. И чем ты от него отличаешься? Ты где ботинки взял? А гимнастерка откуда? Да оттуда, откуда у Григоренка сапоги. И чего стоят твои знания в мире, где их нельзя применить? Точно так же убиваешь контру, и это слово слишком легко вошло в твой лексикон. Такой же. Такой же, как они.

Стук-стук, дверь рип-рип. А вот и наш агитатор, основательно заляпанный суриком. Был себе безобидный очкарик, а стал персонажем карикатуры Ефимова. Сразу приспособился, будто в Гуляйполе родился. Сидит, лентами пулеметными обмотанный, кастрюлю рассматривает. — И как обед? — Лось то ли действительно есть хотел, то ли не доверял мадам Зеленцовой. — Ничего обед,— Паша наконец-то понял, что такого было у типа в полушубке — стрижка, слишком короткие волосы, как у тифозного. Это и есть Семенов-танкист, вычухался врагам на горе, он и пулеметчик неплохой. Дорогая тещенька важно поднялась и неспешно покинула хату. — Ей можно доверять?— прошипел Лось.— Я не знаю.— Я слышал,— Лось придвинулся вплотную, загоняя товарища в угол, — что через пару дней пойдем на Мариуполь. Там уголь и склады. Паша споткнулся об ухват. Пятьдесят бойцов. Все, кто остался от двух отрядов. Может еще удастся набрать по деревням добровольцев, вроде Опанаса. — И не смотри на меня как на психа. Люди есть. И положи ухват. Этой — ни слова.— Эту зовут Ольга.— Ах, да, ты ж теперь женатый человек. И как, рога не жмут? — Лось осклабился. — Как у всех. А ты быстро освоился, до омерзения быстро. Уже ненавидишь человека за классовое происхождение. Жду не дождусь, когда ты пытать пленников начнешь, как этот, который у Махно начальник разведки.— Я, конечно, не Задов, — Лось дернул плечом, — но тебе в морду дать тоже могу. — Ты что сказал?!— до Паши дошла вторая половина вопроса.— Твоя супруга спала с Гвоздевым. И Яковлевым, и этим гимназистом, Митенькой. Может, и одновременно со всеми тремя, может и по очереди. Про подробности ты уже сам спрашивай. Паша вспомнил длинного повстанца в кавалерийской шинели, сутулого санитара, ухмылочку Митеньки. Не самые плохие люди были.— Главное, что не с тобой.Лось только руками развел. Сам уже в полноценного рубаку превратился, а все еще строит из себя высокоморального посланца из будущего. Да ты сам себя слышал? — Запишись в общество 'Долой Стыд!' вместе со своей женушкой. Вам там самое место. — Это в нудисты, что ли?— Паша хоть оставил в покое ухват, а то как-то неудобно спорить.— Именно туда. — А в зубы?— А в рыло? Паша окончательно обиделся и врезал товарищу по уху. Лось тряхнул головой и попытался вышибить противнику пару зубов, впрочем, безуспешно.— Вы с ума сошли?!— а вот и жена. С браунингом, и как-то непонятно целится. — Еще нет, — Лось тяжело вздохнул. Паша чувствовал себя полным дураком. Кинулся на человека с кулаками, хорошо еще, что не убил. А сам что ляпнул? И кто он после этого? — Был не прав, извини, — Лось смотрел куда-то вбок. — Извинения принимаются.И поскольку делать было особо нечего, а жене причину ссоры объяснять не хотелось, прогрессоры решили пойти в гости к Нечипоруку.

Нечипорук был загадкой природы — вот ему приказали довезти живым какого-то большевика, а он что сделал? Как голову отрубленную допрашивать, люди добрые? А счетовод Пантелеймонов — да, это был шпион, да самый настоящий денкинский шпион. Так он что придумал — дать Нечипоруку взятку за свою свободу. Тот, не будь дурак, деньги взял, выпустил счетовода да и выстрелил ему в спину. И что тут скажешь? Да и про жинку свою Нечипорук молчал, хотя она у него явно была — малому лет шесть или семь, такая же паскуда, как и отец. А теперь у него в огороде еще одно дите копошится, помладше на год, такое же шкодливое, як и брат. Паша, с горшком молотого сала с чесноком, очень аккуратно приблизился к воротам — Рудько мог быть на цепи, а мог и по двору бегать, на редкость злая собака, причем молчаливая. Здоровенный рыжий пес, если точнее. Лось шел позади, и нес в кармане стратегически важные леденцы для молодого поколения. Из окна слышался жалобный писк гармони, ну не умеет кто-то играть, а хочется. Ворота открыл кто-то из вороновцев, парень в замызганной студенческой шинели.

В хате, кроме хозяина и детишек, уже чинно сидели Семенов-танкист, Татарчук и тот парень в шинели, он и терзал гармонь. На столе, кроме почти полной четверти бурого самогона с какими-то корешками, стояли уже нарезанный шмат сала и здоровенная макитра вареной в мундире картошки. И особого веселья не наблюдалось. Детишки пожирали картошку и поглядывали на самогон.— Может, мы пойдем? — Лось надеялся на гулянку, а это напоминало поминки, только без кути. — Здрассте! Только пришли, уже уходите? — хозяин оставил в покое горшок, взглянул на новых гостей,— не-не-не. Пришлось сесть и пить. Паша, оберегая свой гастрит, подозрительный самогон только пригубил. А вот остальных развезло быстро. Детишки, поблагодарив за леденцы, понеслись на улицу. А кого-то уже и на песни потянуло, на жалостные. Паша внимательней прислушался к словам. Черт, ну только не это! Поздно. Семенов положил сало на стол и цапнул Лося за воротник.— Яка танковая бригада? У кого? Сколько танков?— Погодь, погодь, — Нечипорук тоже перестал жевать, — от не про то ты спрашиваешь. У большевичков эти твои танки, или як там они называются. Хто ж еще такие вопросы задает — 'что же ты, паскуда, с танком не сгорел'? — Ага! — радостно подтвердил Лось. — А ты, значит, большевицкий шпион. — Где шпион? — Татарчук выхлебал больше всех и на ногах уже стоял с трудом,— давайте его повесим.Паша выскочил за дверь, надеясь, что веревку эти милые люди будут искать долго. На его счастье, Рудько тоже обедал и внимания не обратил. — Шо таке?— ездовой у чужого тына стоит.— Ничего! Нечипорук моего товарища вешать собрался!Опанаса уговаривать не пришлось, сразу на подмогу побежал. Вот и двор, Рудько скалится, вот-вот кинется. О, Нечипорук выглянул, с трехлинейкой.— Убери собаку, бо застрелю. — Тебя мама здороваться не навчила? Шо пришел? — За большевицким шпионом, которого ты повесить хочешь.— Яким шпионом?— удивление в голосе махновца было неподдельным. Опанас взглянул на Пашу. Из хаты донеслось пьяное 'вы меня простите, вы меня простите, вы меня простите — это я им говорю' уже в два голоса. Опанас прошел без приглашения, глянул на бутылку, ухватил со стола солидный шматок сала.— Дядьку, та предупреждать надо, что самогон с болиголовом. Вот от него и дуреешь.— С болиголовом? — картошка подступила у Паши к горлу,— Это ж отрава. — И в голову дает. — Ты шо мелешь? С яким болиголовом? С багном самогон, болиголов — то отрава, у меня до войны коняка из-за него сдохла, — Нечипорук удивился еще больше.Паша уже окончательно запутался — багно — это ж тина, а в бутылке явно какое-то растение. — Забирайте своего дружка и кыш отсюда. Опанас вытащил Лося из-за стола и последовал к выходу. Паша шел позади и размышлял о трудностях перевода.

Крысюк коня седлает. Ошибочка, уже заседлал, скатку в седле привязывает. Куда это он собрался? — До жинки загляну — и назад. А то всякие студенты женятся, аж зло берет.— А если в селе белые? — Паша не хотел этого говорить, но слова вылезли сами. — Замовкни. Я буду дня через четыре, — карый конь злобно прижал уши, заплясал у коновязи, не давая пулеметчику вставить ногу в стремя. Опанас только хмыкнул, наблюдая за этими танцами. Но с третьего раза Крысюк поймал стремя и взгромоздился в седло. — Усте привет,— оживился Лось. Видно, немножко протрезвел на свежем воздухе.Крысюк кивнул, пнул коня каблуками. Паша провел всадника задумчивым взглядом. А быстро едет.— Гарну коняку отхватил, такого и в повозку, и верхом можно,— прогрессоры не спорили. Опанасу в лошадях и положено разбираться.

Следующие два дня были заполнены перековкой коней, чисткой оружия, зашиванием дыр на одежде и охраной пушки, потому что мало ли что и мало ли кто. Ну еще сыночки Нечипорука сделали у себя на кухне македонку, то есть бомбу самодельную, и, как ни странно, даже не покалечились. Потолок загадили знатно, кастрюлю спортили так, что три жестянщика не починят. И где ж они этому научились, люди добрые? И кому Нечипорук даст но наглой галичанской морде?

Крысюк вернулся одновременно с началом похода на Мариуполь, приехал за час до того, конь взмыленный, а сам молчит. И второй номер не рискнул его расспрашивать. И так все всюду бегают, у вороновцев командиром Григоренко стал, и как их теперь называть? А людьми Ляховского Татарчук командует, он тоже вроде не вчера родился, бывший пехотный унтер, уже третью войну воюет. Долго прогрессоры над словами 'третья война' головы ломали, пока Илько не пояснил, два раза с германцами бились, а третий — то зараз, с контрой всякой. Паша подождал, пока махновец отойдет достаточно далеко и покрутил пальцем у виска. Им-то хорошо, а ему-то страшно. Кто прикроет? Палий лежит пластом, ему не до войны. Ляховский, на радость своей пассии, еще не помер, так она возле него сидит как приклеенная, ее сейчас и дождь из жаб не удивит. Да и Татарчук тоже особого доверия не вызывает, если он бывший офицер, то почему не в Добровольческой Армии?

Лось, в отличие от разных там кавалеристов, ехал с комфортом, периодически поглядывая на лозунги. Все ж веселее. Вот только — а чего на Мариуполь идем именно сейчас? Почему не в марте? Апрель на дворе, а до кое-кого только сейчас дошло, что город надо брать. Хотя — земля уже достаточно просохла, кавалерии легче. И не так холодно по ночам. И птички, которые прицельно гадят. Лось обругал пернатое нехорошими словами и попытался счистить 'подарочек' с заметно потрепанной черкески лопухом. Крысюк почему-то не пошевелился, хотя такие вещи его обычно веселили.

Шло войско из степи, и не видела старая степь еще такого войска. Гуляло когда-то здесь похожее, ан не такое. Идут запыленные, с винтовками за плечами, кто в форме солдатской, кто в одежке домокатаной, кто в куртке кожаной, кто в бушлате черном, клешами пыль подметает. Кто седой совсем, а кто только-только будяки лозиной перестал рубать, на ремешок старый стальную шаблюку прицепил. И тачанок — на любой вкус, и размалеванные цветами да птицами, и с лозунгами всякими. И реют над тем войском флаги красные да черные.

Может, и красивый город Мариуполь, только не до красот сейчас. Крепко там золотопогонники засели, с налета не возьмешь, один раз уже попробовали. Ничего-ничего, и хуже бывало, зато как они переполошились, будто кто кота в птичник закинул. Скоро Куриленко подойдет, он офицерью даст чертей! А пока ждем. Перегруппировка войск, так ее и перетак. А еще слышно, что на рейде стоят самые настоящие французы, аж целый броненосец, и шо с ними делать? Хто их сюда звал? Но это уже дело десятое. Сначала — сдерем с волка шкуру!

Грохочут пушки с утречка, панычам к завтраку. Шестеро махновцев в кучу сбились, карту города разглядывают, а выпущена та аж при царе Горохе, двадцатилетней давности. Да хоть город и разросся, но по Таганрогской и до гавани. А еще там банк. И его нужно взять, деньги всегда пригодятся. Рубай в грязь, хлопцы. Рубай в грязь.

Крепко золотопогонники держатся, в ответ палят. Уже и полдень на дворе, а не утихает бой. Кто очередью пулеметной прошит, кто изрублен, а кого еще узнать можно. Уже на улицах насмерть рубятся, а жители под кроватями спрятались. Еще трошки. Еще трошечки. Вот и пушки замолчали. Даешь!!!

Все. Бежит контра, даже флаг потеряли. Себе возьму, у порога постелю — ноги вытирать! Собака бродячая кровь с мостовой слизывает. В доме напротив занавеска шевелится, выглядывает кто-то осторожненько. А вот Григоренко живого офицера нашел.

Стоит махновец, голову чубатую опустил.— Давно не виделись, братик.Ушам Григоренко не верит — вроде и брат Иван, а вроде и нет. Муторно прапорщику, голова кругом идет. Только чего это брат так вырядился, цепочками часовыми обвешался, и погонов на плечах нет?— Дрянь махновская.— Все служишь, як та собачка. И шо тебе за ту службу дали? Шматок бляхи? Чи две малые тряпочки? А вот за такое прапорщик Григоренко сразу стрелял. Он Георгия честно заслужил.— Ты их благородиям сапоги лижешь, если не шо повыше, — Журборез прыснул,— а они тебе хату спалили, один фундамент остался.— Брешешь.— Собаки брешут. Палажка тебя пятый год ждет, так радовалась, когда царя скинули, а тебе на нее.... .— Та шо с ним панькаться! На Луну и все! — Журборез не любил ждать. Вот они тут стоят, а хлопцы делом занимаются, всяки ценны вещи гребут. А нам — знову дуля. — Охолонь,— махновец глянул на товарища, — вот ты брата встретишь, я на тебя посмотрю. Журборез заткнулся, у него не было братьев, у него было четыре сестры, которым он пообещал обновки. — Пока ты, братик, во фрунт тянулся, я немцев резал. И австрияков. И панов. И продотрядовцев. Срывай погоны да пойдем в госпиталь, бо ты кровью стечешь.Прапорщик медленно поднял правую руку, рванул левый погон с плеча так, что нитки затрещали. — Чистый синематограф,— пробурчал Журборез и понесся искать какой-нибудь магазин готового платья.