Мой отчим - советский пенсионер

"Родная, ты не подумала дурного чего, когда я ввалился ночью пьяным и с синяком под глазом? "Что ты, любимый, конечно, не подумала, — отвечает жена. И думает: "Когда ты явился, мой хороший, синяка под глазом ещё не было..."

Только Катька не поняла юмора. Похоже, у неё с юмором еще хуже, чем у меня: как заревёт снова, слёзы прямо в чайную чашку закапали:

— Хорошо вам говорить про тех "гордых жён": их, видно, мужики по пьяни не били!

Тут отчим дико так на неё глянул. Словно огонь в глазах зажегся. Сказал:

— Попробую я тебе помочь. Только ты сама на рожон не лезь, девонька. Оставайся пока у нас. Выспись. Завтра наши "девочки" тебе какую-нибудь одежонку подыщут, голой на работу не пойдёшь. И после работы сюда приходи. А с твоим пропойцей мы как-нибудь разберёмся. Думаю, сумею выход придумать.

Катька на него с недоверием посмотрела. Не спорила. Рано спать легла. Часу в девятом. И заснула сразу. Наверное, недосыпала, с таким-то мужем...Ужасно иметь мужа-пьяницу... А если еще дети от такого? Бедные женщины...Не хочу замуж!

На другой день с раннего утра сбегала в поликлинику. И правда: Марья Сергеевна меня ждала, дала все бумажки для анализов. Я кровь сразу сдала, а в обед сходила сделала рентген.

К вечеру прихожу к родителям. Мамы еще нет. Смотрю: глазам не верю, — сидит отчим в зале, держит на руках крошечного котёнка: один глазик открылся, а второй — еще нет, и гноится немножко. Промыть бы надо...Отчим этого котёнка из пипетки аптекарской молоком кормит, держит так осторожно. А на лице у отчима — синяк, аккуратный такой, под правым глазом. Я вся обомлела. Рядом с отчимом на диване мой сивенький Мотька сидит, что-то муркает тихонько, похоже, у них у всех тут полная гармония. Но котёнок — такой крошечный, — это же сумасшествие: такого-то брать! Большая ответственность...

Стал мне отчим рассказывать, что к чему:

— Катька домой пошла. Мужика её в милицию забрали. Даст Бог, посадят. Эх, всё Никита Сергеевич обещает начать активную борьбу с пьянством, да все никак у него руки не дойдут. А давно пора! Я бы их всех на Соловки сослал, таких чудовищ, только я — не Хрущев... Вот слушай, Зойка, что сегодня было: утром ушла Катька вместе с твоей матерью на работу. Им в одну сторону идти. А этот Квазимодо подзаборный проспался малость, увидел, что Катьки дома нет, а одежда вся — на месте, — рассвирепел как зверь лютый. Кошка у них во дворе окотилась, — их кошка-крысоловка, — он же её, злобяра, в дом не пускал: они же, злобяры, чистоту любят, пока трезвые. И вот садист схватил за хвост кошку, кормившую в тот момент котят, и как шваркнет её головой о дерево. Убил от ярости, — Катька же ту кошку любила, одно живое существо было во дворе, ей близкое...Котята на землю посыпались. Побились...Слышу из кухни: кошка как замяучит, как закричит страшно так, — и тихо стало. Выскочил я: этот дурак опять спать ушел. Хотел я с ним по-своему разобраться: он мне спросонья под глаз дал, он же бугай двухметровый...Я бы мог его "под селедку" разделать: приёмы разные знаю, но зачем же лежачего бить?

Думаю: так дело не пойдет. Надо этого убийцу куда-то девать. Негоже такого в соседях иметь: кто кошку кормящую способен головой о дерево ударить, тот и на человека руку поднимет, не задумываясь.

— И что ж ты сделал, дядя Семён? — спрашиваю. — Милиция же обычно не хочет заниматься семейными проблемами: мол, сами разбирайтесь...

— То-то и оно...Знаю сам. Пошёл я в райотдел: сказал, видел, как пьяница Михаил Варивода дом пустующий поджег, — тот, в котором раньше татары жили: сейчас-то они дом бросили, не дождавшись покупателя, и уехали в свой Крым. Но всё равно — частная собственность. Только прошу не указывать моего имени как заявителя: я — человек старый, больной...Но они меня и слушать не стали: сели милиционеры на два мотоцикла с колясками, — когда уже их нормальным транспортом обеспечат? — приехали на нашу улицу. А тут — зарево полыхает, пожарные пытаются огонь залить, дом сгорел. И бабки соседские все подтвердили: видели, мол, как пьяница Мишка поджигал...Видеть-то они не видели, но все рады от чудовища избавиться.

— Дядя Семён! Что-то я не поняла: ты же говоришь, что он тебя ударил и спать снова завалился. Как же ты видел, что он заброшенный дом поджигал?

-Зойка, не видел я ничего. Сам я поджег. Никогда бы такого не стал делать, кабы не кошка убитая...Катька — она молодая, только бесхарактерная и глупая, ей бы я и так помог отсюда вырваться, и билет бы сам купил. Но котят этому выродку не прощу. Он должен быть наказан! Вот это, Зойка, и есть настоящее зло!

У меня язык отнялся: отчим поджег чужой дом, совершил поджог, чтобы "посадить" пьяницу. Что тут скажешь? Он прав — государственная справедливость всегда слепа, но так ли следует поступать? Почему вспомнились идейные цареубийцы, тот же Александр Ульянов, или вот еще Гриневицкий и Кибальчич... А отчим продолжил:

— Иду назад, домой, после того, как его увезли, — бабки со всей улицы сбежались, радуются, что Мишку забрали, — слышу мявканье. Такое тонкое, безысходное, испуганное. Сидит над всем тем горем крошечное существо и кричит отчаянно. Закопал я кошку и мертвых котят. А этот ребенок кошачий все жив, все плачет. Чуть меня и впрямь инфаркт не хватил. Не выдержало сердце: взял кроху и в дом принёс. Вот, видишь, ест из пипетки. Груша сердиться станет, как думаешь? Будет невеста твоему Мотьке, как подрастёт. Даст Бог, выкормлю: чем еще мне, пенсионеру, заниматься? Была одна машина-игрушка, теперь вот принес живую игрушку, хлопот добыл. Я её Маруськой назвал. Ты, Зой, не против, — пусть живёт?

— Нет, — говорю, — не против. — А у самой — слёзы градом по щекам, и не вытираю.

Ну, и что мне теперь делать с моим расследованием? После такого?

Глава 14.

Мама в тот день на работе задержалась, а когда возвратилась, удивилась несказанно. Прежде она не слишком домашних животных любила, всё больше у бабушки жила всякая живность, а я к бабуле ходила поиграть то с кроликами маленькими, то с котятами, даже с поросятками крошечными. А теперь маме приходится терпеть моего Мотьку, — правда, он хитрый, умеет даже взрослых подчинять исподтишка своей кошачьей воле. И тут еще "такой подарок": постоянно пищащее крошечное существо, — хуже ребёнка малого! Но делать нечего: выслушала мама историю отчима про убийство кошки, и разрешила мужу оставить кошечку, только сказала, что потом выгонит её вместе с Мотькой во двор жить, — нечего дом в зоопарк какой превращать. Мы с дядей Семёном переглянулись, и покатились со смеху: когда еще котята вырастут-то...Значит, зиму будут с нами зимовать...

Хотела я у отчима Маруську на ночь забрать, но он не отдал. Сказал: "Моя!" Не знаю, правда, как мама отнеслась к вторжению Маруськи в их спальню...

Зато мама порадовалась за Катьку: что та теперь спокойно сможет спать в доме, не боясь, что "этот варвар" снова её изобьёт или посреди ночи голой на улицу выставит. Только отчим сказал, что, с его точки зрения, даже если Мишку снова посадят, то ненадолго, и Катьке нужно либо заранее обзаводиться новым мужем-защитником, либо дом продавать и уезжать отсюда "с концами". Чтобы Мишка её потом не смог отыскать. Очень уж ему Мишка не нравится...

На другой день мне на работе было весело, хотя и кашель разбирал. Может, и стоило бы уйти на больничный с этим кашлем, но я решила, что можно и с бронхитом работать, — таблетки пить буду, а заразить никого не заражу, — это же не грипп. Потому что не любят у нас на работе часто берущих больничный лист...Вечером зайду снова в поликлинику, узнаю про рентген, послушаю, что Марья Сергеевна посоветует. А днём работать буду, лечиться можно и амбулаторно.

Полька купила новое пальто и пришла в нем на работу. Хвасталась бесконечно, так и крутилась перед всеми, всё добивалась, чтобы её похвалили. Пальто сидело хорошо, лекало удачное, но расцветка мне не понравилась: красный цвет слишком интенсивного оттенка. Цвет для быка на корриде. Впрочем, Полька именно этого эффекта и добивалась, наверное, выбирая красный цвет. Валька шепотом, смеясь в кулачок, принялась мне анекдоты про одежду рассказывать:

— Приходит, значит, молодая модница в магазин тканей. Спрашивает у продавщицы: "Девушка! У Вас имеются ткани "веселеньких" расцветок? — "Как не быть, — отвечает та. — Имеются. Взгляните вот сюда, — обхохочетесь..." Или вот еще, коротенький: у современной модницы две основные проблемы, — "снова нечего надеть" и "как мал мой шкаф"...

Бабушка забежала после обеда , принесла мне домашнего печенья, еще тепленького, с добавлением ванильного сахара, придававшего выпечке неповторимый аромат. Только аппетита не было: я потом съела несколько штук, остальное Поле с Валей отдала, пусть порадуются. У них давно бабушек в живых нет. Никто им ванильного печенья не испечёт. Девчата печенье взяли, съели, а потом, ни с того, ни с сего, начали меня про здоровье спрашивать: странным им показалось отсутствие аппетита у "Зойки-обжорки", как я сама себя величаю.

Бабушке я рассказала про все наши события: что отчим собирается себе инвалидность оформлять, что соседа-пьяницу посадили, а в нашем доме появилась новая, крохотная жиличка — кошечка Маруська. Бабушка и говорит:

— До чего же я рада, Зоенька, что этого дурака забрали: спокойнее будет жить на той улице. Уверена: есть люди, изначально дурные, которые вредят другим просто из вредности. Ладно бы: ради самозащиты, из-за идеи какой-нибудь, пусть даже с целью поиска материального благополучия, — хотя тут и недопустимы крайние методы!— так нет, просто так вредничают, потому что их злоба внутренняя разбирает. Я бы таких злодеев свезла всех на необитаемый остров и лишила малейшей возможности всяких сношений с "большой землей"...

— Точно, — подхватила я в восторге, — вот как у Ефремова: у него есть такой остров для "перевоспитания" плохих людей, — в "Туманности Андромеды".

— Вот видишь, Зоя, не мне одной такая мысль пришла! Значит, — правильная мысль...

И замечательно, что Семён котёнка в дом притащил: сердце у него — доброе, золотое, можно сказать, сердце. Немного ошибалась я на его счёт: он — нисколько не злодей... Просто — достаточно умный человек, который не преминул воспользоваться случаем, а потом уже сообразил, что из отдельных эпизодов можно составить целую картину...Ладно, ты всё равно ничего не понимаешь, что же я тебя-то "загружаю" своими вкладками...Чудесно, что у Семушки ума достало попытаться оформить инвалидность: надеюсь, он хочет по второй "пойти"?

— Что? — спрашиваю. — Куда пойти?

— Ох, Зойка, дитя ты малое... Удивляюсь я: как у такой, как я, твоя мать смогла родиться, с её-то детски-наивным, простым восприятием жизни...Ты — чуть мудрее...

Словом, Зойка, повременим пока продолжать слежку за твоим отчимом: пусть себе живут с Грушенькой, да жизни радуются. Рада я, что он инвалид будет, — слов нет!

Бабушка ушла, а я сидела с тупым выражением лица, — сама в зеркало увидела свою мину, и пыталась осмыслить бабушкины речи. И что же такого хорошего в оформлении инвалидности? Пенсию, что ли, немного прибавят? Или льгот больше будет? Но это же всё — такие мелочи, стоит ли из-за них суетиться?...

Жизнь потекла монотонным чередом, приближаясь к зиме. Дожди лили до середины ноября. Потом резко захолодало, ветры подули пронизывающие. К декабрю и первый снег выпал.

Я всё болела, не слишком сильно, но никак не могла выздороветь. Простудилась после той поездки на Маныч, или еще после ангины оказалось осложнение, — не знаю. Ходила в поликлинику, Марья Сергеевна всё советовала мне взять больничный и "отлежаться", но мне не хотелось сдаваться болезни.

Как-то ненароком заглянула я в историю болезни, — "карточку" медицинскую, и увидела там диагноз: "бронхопневмония", тяжелого течения. Лечение не даёт ремиссии. Я, конечно, не академик, но поняла, что здесь есть отличие от просто "бронхита", который не столь страшен. По глупости своей, честно спросила у доктора, почему мне написали "воспаление лёгких"? Она и ответила, что это её Семён Васильевич попросил, еще при первом визите Марьи Сергеевны ко мне, "нарисовать" мне болезнь "позабористее". Может, даже, что "похуже" воспаления легких. Зачем и что "похуже", — я не поняла. Спрашивать не стала. Решила позже у отчима спросить, — мы с ним в последнее время почти подружились. Правда, он по-прежнему казался мне человеком-загадкой, но он меня не пугал, просто все его странности и необычное порой поведение удивляло.

Маруська немного подросла: глаза открылись, шерсть распушилась, научилась смешно ходить, переваливая толстое брюшко, есть самостоятельно и пить молочко из блюдечка. Когда она шла, Мотька бежал за нею следом и играл её пушистым хвостиком. Основное направление неуклюжих походов кошечки было одно — её величество "кухня", хранившая много вкусного и прекрасного. Хорошо быть маленьким: ничего в жизни не понимаешь, живешь одной заботой, — поесть-попить... Неужели все мы когда-то были такими беззаботными, как Маруська?

Наконец, в начале декабря дядя Семён объявил о необходимости ему в следующий понедельник съездить в Ростов-на-Дону, на "комиссию". А перед Ростовом он планирует еще посетить Тихорецк, там живёт его лучший друг фронтовой, — лучший из тех, кто жив, — мы с мамой при тех словах подумали про покойного шурина отчима. Если мы хотим с ним поехать, то он будет только рад нас взять. Изменился отчим, или мы просто ему ближе стали? Пришлось нам с мамой написать на работе заявления с просьбой предоставить нам один день без содержания. Конечно, никто из руководства не захотел фиксировать эти "однодневные отгулы", — рукой махнули, разрешили денек отсутствовать, — мол, потом отработаете. Интересно, а как в странах "гнилого капитализма" относятся к возможности предоставления сотрудникам неоплачиваемых отгулов?

Ехать решили на рассвете, поездом. Шины на машине у отчима — "не зимние", нужно какие-то специальные, а ему их никак не поставят почему-то.

Вечером в пятницу отнесли обоих наших котят к бабушке, — она только порадовалась, сказала, что ей с ними будет радостно и не скучно. Чудесная у меня бабушка! Вполне понимаю того пожилого немецкого офицера, который в бабушку влюбился после "отповеди", которой бабушка выругала "герра-доктора" за неправильное поведение солдат в нашем курятнике. Так как бабушка немецкий хорошо знает, то разговаривала с ним грамотно, еще, наверно, цитатами из классиков сыпала, так что офицер пришел в восторг, нисколько не оскорбился тем, что представительница "низшей расы" учит его, арийца, уму-разуму. Потом у того доктора вся семья почему-то погибла, и бабушка его утешала, даже ему кролика зажарила как-то необыкновенно... А когда фашисты отступали, он предлагал нас всех, — бабушку, маму и даже меня, — с собой забрать, даже обещал документы немецкие выбить. Только бабушка очень удивилась и отказалась, конечно, — сказала: "Я к нему как к Человеку, а он всё неправильно понял...Глупые мужчины: не могут любовь от жалости отличить. Я же его, как котёнка бездомного, пожалела, а он..." Вообще, бабушка фашистов, как "общность", ненавидела, но говорила, что "в каждом стаде попадаются приличные овцы"...И еще постоянно меня отучала от слова "фашизм" как ошибочного: в школе нас учили "фашистов" ненавидеть, а бабушка внушала, что правильнее говорить: "нацизм", потому что — "наци"...