Пастырь добрый (Главы 1-16)

— Самый главный вопрос, абориген, — тихо встрял Ланц, — состоит вот в чем: будут ли еще убийства?

— А тебе нужен ли мой ответ? — так же негромко откликнулся Курт, и тот со вздохом опустил голову. — Разумеется, будут. Неизмеримые потоки дерьма лишь только омывают порог Друденхауса и пока еще не захлестывают окна, плеща нам в морды, а им необходимо именно это.

— Доходчиво, — криво ухмыльнулся Ланц. — И что мы будем с этим делать? Если следовать твоей гипотезе, закономерность избрания жертв нехитра: дети обеспеченных родителей, от которых зависит благосостояние и stabilitas Кельна. Ледовщик, бюргермайстер... Кто еще может оказаться под прицелом? Профессора университета? Очередной делец?

— Кстати сказать, у бюргермайстера осталась еще дочь двенадцати лет, — вновь подал голос Бруно, и сослуживец кивнул:

— Тоже нельзя исключать. Вот это был бы удар так удар.

— Еще два момента, — оборвал его Курт, задумчиво глядя на ладонь и разглаживая скрипящую кожу перчатки. — Первое — возраст детей; убитым около одиннадцати. Случайность или закономерность? Обоим детям Хальтера примерно столько же, однако у ледовщика есть семнадцатилетний сын, к коему, кстати сказать, перейдет его дело, когда настанет время. Не логичнее ли было убить именно его? Да, сейчас Шток в некоторой потерянности, отчего торговля его весьма пострадала; однако вскоре оклемается, либо же старший сын возьмет дело в свои руки — и оно вновь пойдет. Почему младший, если цель и в самом деле та, что мы рассматриваем? Двое детей, оба одиннадцати лет... Почему?

— Будь это убийца-одиночка, я бы предположил физическую слабость (или, к примеру, женщина), либо извращение. В нашем же случае — не знаю. Замечу только, что statistica пока невозможна, двое убитых — не показатель. Сейчас я на твой вопрос ответить не готов, тем не менее, абориген, мысль стоит того, чтобы о ней подумать. Что на второе?

— На второе — задача: что нам делать для предотвращения очередной смерти. Наивно было бы полагать, что введение комендантского часа спасет ситуацию; но не можем же мы приставить охрану к каждому ребенку всех более-менее преуспевающих кельнцев.

— А вот на это, — развел руками Ланц, — мне и вовсе ответить нечего. Как быть? Раскрывать дело. Более мне нечего предложить.

— Если ваши высокоинквизиторства соизволят склонить свой слух к недостойным потугам разума подневольного и смиренного смертного, — вновь заговорил подопечный тоном, от которого Курт болезненно поморщился, — я бы озвучил некую пришедшую мне в голову мысль...

— Бруно! — не выдержал он и, прикрыв глаза, перевел дыхание, понизив голос: — Ради Бога, по делу. Что?

— Я вот о чем, — посерьезнел подопечный, нерешительно передернув плечами. — Ты начал об этом говорить, но до конца не дошел — скромность, может, загрызла, не знаю; хотя, по-моему, этого исключить нельзя...

— Хоффмайер! — рявкнул Ланц, и тот покривился, договорив на одном дыхании:

— Вся эта история может оказаться и местью тебе лично; только тебе. Ты знаешь, чьей.

На вопросительный взгляд старшего сослуживца Курт не ответил; минута прошла в тишине, и, не дождавшись на свои слова отклика, Бруно продолжил, осторожно подбирая слова:

— История схожа. Снова дело, в которое тебя втянули и которое должно окончиться для тебя дурно. Замечу — я нисколько не удивлюсь, если в итоге доказательства снова соберутся вокруг этого Финка, и ты будешь тем, кто сознательно отмазал приятеля от казни по старой дружбе, либо же — ты и окажешься убийцей детей. Просто подумай, и ты сам увидишь знакомый почерк. Он на свободе, и убежден, что жив-здоров, а кроме того — не может не знать, что и ты тоже выжил и продолжаешь службу; как думаешь, он так и оставит тебя в покое? Рано или поздно Каспар... или как там его на самом деле... объявится снова, и почему не сейчас? Почему не отомстить тебе за то, что ты имел наглость выжить? А возможно, это и вовсе рука одного из Пап. Крестьянским тайным сообществам столь же выгодно падение германской Инквизиции, как и Авиньону, да даже и Ватикан, я думаю, особенно горевать не станет. И даже та, первая ваша встреча с ним — не была ли и она тоже частью большого сговора между ними и Церковью?

— А вот об этом, — тихо отозвался Курт, наконец, — лучше слишком пространно не рассуждать. Особенно вслух.

— Стало быть — тебе об этом известно?

— Мне известно, что однажды я не напрасно подобрал в глухой деревне некоего студента-недоучку, — безвыразительно улыбнулся Курт, тут же вновь посерьезнев. — Ты сейчас высказал информацию, предназначенную для закрытого обсуждения, Бруно, информацию, которая не существует даже в виде отчетов или записок, даже с пометкой "absolute clam"[45].

— Допустим, — вклинился Ланц негромко, — сам факт того, что все сколь-нибудь влиятельные организации, ломающие бытующий сейчас порядок, связаны с сам знаешь кем — это не секрет для любого мало-мальски внимательного обладателя умственных способностей как таковых; секретом, я так понимаю, являются известные тебе имена и люди. Я верно понял ситуацию?

— Вполне, — вздохнул Курт невесело, глядя мимо сослуживца в стену и вновь ощущая, как ноют ладони позабытой, мнимой болью. — Хотя, с твоей привычкой шарить в чужих бумагах, не представляю, что для тебя может являться тайной; докатишься до того, что однажды тебя уберут от греха подальше.

— Если Конгрегация прикажет, — криво ухмыльнулся Ланц, — готов свою жизнь положить на ее алтарь; а перед смертью хоть будет что вспомнить... А теперь, абориген, нешуточно. То, что сказал Хоффмайер — это имеет право на допущение? Все происходящее впрямь может являться отзвуками твоих прежних дознаний? Подумай хорошенько — никто, кроме тебя, этого вернее сказать не сможет.

— Все возможно. Я не готов утверждать такое с убежденностью, однако... Он прав — почерк знакомый, и вполне возможно, что все это — лишь чтобы скомпрометировать меня и только меня. Это можно иметь в виду, и я, наверное, даже обсужу это со стариком, однако же — больших изменений в наши действия и ожидания это не привнесет: так ли, иначе ли, а мой провал — наш провал, de facto, и в итоге — под ударом Конгрегация в целом. Собственно, это остается так, даже если все мы впали в панику, если ни одна из высказанных версий не верна, и все это — обычные убийства, быть может, даже не имеющие потусторонних причин. В деле мы увязли по самые уши, посему, хоть вывернись, а раскрыть его надо, иначе упомянутые мною реки дерьма хлынут по коридорам Друденхауса потоком полноводным и могучим.

Глава 8

Воскресный день, начавшийся столь полуприятным образом, прошел в полном согласии с заветами Церкви — в совершеннейшем отвлечении от земных дел, ибо, невзирая на последние новости, ничего существенного, что могло бы сдвинуть упомянутые дела с мертвой точки, по-прежнему не виделось. Полагалось отвлечься также и от забот, однако это уже было свыше сил человеческих, посему, проходя за какой-либо надобностью по коридорам Друденхауса, господин следователь имел возможность лицезреть хмурые, глуповато-задумчивые лики сослуживцев, осиянные незримым светом чистого, как белый лист, разума, не замутненного и тенью мысли, осознавая, что и сам сейчас глядится не лучшим образом. К концу дня, когда гулкие каменные стены, мрачные физиономии и притихшая стража стали вызывать откровенное раздражение, Курт, на все плюнув, попросту направился домой; ожидать прибытия запрошенного специалиста либо, что было менее вероятно, дельных мыслей, можно было и там, валяясь на кровати в снимаемой им узкой комнате и от нечего делать жуя крендель, испеченный радушной хозяйкой. Назойливая участливость ее очаровательной племянницы сегодня была непреклонно отвергнута, хотя, конечно, это и был бы не самый худший способ убить время; однако же до темноты оставалось всего ничего, а посему полагалось как следует выспаться — невзирая на брюзжание Керна, в довольно нелестных выражениях отмечавшего всю тщетность его попыток, Курт намеревался этим вечером вновь посетить гостеприимные стены "Кревинкеля".

Прошлой ночью, не дождавшись от Бюшеля даже намека в ответ на свои осторожные вопросы, он между делом, всем своим видом живописуя полнейшее сострадание, вскользь упомянул о том, что бюргермайстер уже готовит людей для набега на свалку у стен Кельна, решив, пусть и не покарав подлинного убийцу, но зато показав, кто в городе хозяин, заодно утешить душу. Разумеется, заметил он с тяжким вздохом, Хальтера можно было бы отвратить от этой идеи, если б от обитателей самовольных поселений обнаружился вдруг хоть какой-то прок — к примеру, полезная информация... Курт надеялся, что его угроза возымеет свое действие, и сегодня Бюшель предоставит ему хоть что-то; в том, что любое событие, совершившееся на свалке у стен города, не могло пройти незамеченным для копошащейся там живности различных полов и занятий, он не сомневался и тихо бесился оттого, что выжидание и пустые разговоры — единственное, что дает призрачную надежду узнать хоть что-то. Для себя Курт решил, что более не переступит порога "Кревинкеля" без крайней необходимости, если этим вечером не услышит от держателя этой конуры чего-либо стоящего — посещения сего злачного заведения были довольно вредоносными как для здоровья телесного, сказываясь головной болью поутру, так и для состояния психического, выливаясь в самобичевание по причине бесплодно истраченного времени.

* * *

Бруно отыскал его в двух улицах от Друденхауса; вид у него был мрачновато-настороженный, всклокоченный и потусторонний, из чего и менее дотошный следователь с уверенностью заключил бы, что подопечный был разбужен недавно и без церемоний. Подрагивая на предутреннем октябрьском ветру, тот сообщил, что Курта требуют в Друденхаус — незамедлительно и без отговорок; причины столь невероятной спешности помощнику названы не были, однако же, навряд ли майстер обер-инквизитор мог призвать своего подчиненного к четырем часам утра лишь ради совместного молебствия о благополучном исходе дознания.

Керн вообще был весьма далек от благочестиво-молитвенного настроения, и отповедь, встретившая Курта на пороге его рабочей комнаты, будучи в чем-то традиционной и привычной, сегодня отличалась большей горячностью и искренностью. Его ночные походы были упомянуты вновь, теперь уж в столь неприкрыто разгромной манере, что Курт невольно поморщился.

— И какого же хрена, — тут же повысил голос Керн, привстав с места, — ты кривишься на меня, точно на мерзлое дерьмо, дозволь узнать? Весь Друденхаус, все магистратские солдаты, видящие тебя каждый вечер на улицах, вскоре будут знать, где и с кем ты увеселяешься по ночам!

— Отчего-то сдается мне, что сей прискорбный факт — не их собачье дело, — заметил он ровно, и начальственный голос перешел в придушенный крик:

— Это мое собачье дело, Гессе! Я рассчитывал, что твои отлучки принесут хоть какие-то плоды, я терпел долго...

— Три дня, — возразил Курт, приподняв руку, и, с интересом взглянув на непристойно чумазые после "Кревинкеля" ногти, покривился снова, ощущая себя без привычных перчаток, как без кожи. — Срок, конечно, в своем роде символический, тем паче для обер-инквизитора, однако же...

— Довольно, — сорвавшись уже на шипение, оборвал его Керн. — Не забывайся, Гессе, или я отстраню тебя от дознания вовсе; осознал мою мысль?

— Мне теперь же передать дела Дитриху? — с невиннейшим смирением в голосе уточнил он, и начальствующий взор вперился в него крепко, остро, словно пыточный крюк, а голос вновь опустился до обыкновенного чуть повышенного тона, слышанного уже не раз прежде.

— Не испугался, — подытожил Керн, глядя на подчиненного сквозь прищур оценивающе. — Стало быть, есть чем отбиваться; так?..

— Есть, — уже серьезно кивнул Курт. — Это не слишком много, добавляет тайн, однако же, вместе с тем и проясняет кое-что в нашем деле. Могу отчитаться теперь же, если вы не желаете вначале завершить с тем, для чего я был вызван.

— Это подождет. Попутно и выясним, сколь основательны мои подозрения... — уже тихо, почти обреченно возразил Керн, снова садясь к столу и указуя на табурет напротив. — Я слушаю, Гессе.

— Как скажете, — пожал плечами Курт, придвинув табурет ногой и усевшись. — Постараюсь кратко... На свалке за стенами, где произошло первое убийство, обитают те, кто и прежде не пребывал в гармонии с законом, но когда-то жил в Кельне, а значит — общался и с посетителями "Кревинкеля" также...

— А теперь то, чего я не знаю, — поторопил его Керн; он недовольно покривился.

— Я лишь хотел напомнить немаловажную деталь, Вальтер... Так вот, исподволь я попытался узнать у хозяина, не сносится ли он с кем-либо из них сейчас, а если да — то не видел ли, не слышал ли кто из них чего-либо странного в ту ночь. Сегодня, наконец, на мой, скажем так, запрос пришел ответ: да, той ночью неподалеку от места преступления был кое-кто из этой среды, и — да, он видел и слышал кое-что.

— Что-то твои приятели подозрительно ревностно взялись за дело, — хмуро заметил тот, и Курт мимолетно усмехнулся.

— Ничего подозрительного. Я сообщил Бюшелю, хозяину этой дыры, что бюргермайстер намерен сравнять свалку с землей в ближайшие дни, и обещал его отговорить, если мне дадут хоть какую-то информацию.

— Что-то я ни о каких планах на этот счет не слышал.

Курт пожал плечами.

— Но сведения я же получил?

— Ясно... И?

— Ergo, — кивнул он, посерьезнев. — Некто рассказал, что ночью на свалке он видел фигуры нескольких людей; не двоих, не троих даже, а — нескольких. Первое мое предположение верно: это не одиночка. Двое из них были — низкорослое нечто, которое мой источник счел за девчонку, и человек, сидящий на земле чуть в сторонке, вперившись в колени лицом, словно пьяный. Девчонку, к слову замечу, никто не удерживал и рук не выламывал. Id est[46], сие были — наша соблазнительница и Финк.

— Иными словами, Гессе, ты нашел прямого свидетеля убийства Кристины Шток, — подытожил Керн тихо, и он вздохнул:

— Не совсем так. Этот человек видел несколько фигур, стоящих кружком подле свечей или светильников, а также слышал кое-что; однако же, близ происходящего там он не задержался более полуминуты, посему...

— Не томи, — поторопил Керн почти угрожающе. — Что он там слышал, твой человек?

— Музыку. — Курт сделал паузу, пытаясь понять, почему в лице начальства не проскользнуло ни тени удивления, лишь раздражение и словно бы обреченность, точно тот услышал новость невеселую, быть может, даже крайне скверную, однако ж, не неожиданную. — О музыке, которая пригрезилась ему в пьяном бреде той ночью, мне говорил и Финк, когда я пытался заставить его припомнить хоть что-то. "Как пастушья дудка" — сказал он; человек же со свалки, в прошлом уличный музыкант, выразился однозначно: флейта... Смотрю, Вальтер, вы не удивлены, — завершил он даже не вопрошающе; Керн поморщился, мотнув головой:

— Дальше.

Спорить Курт не стал; что бы ни было известно майстеру обер-инквизитору, это будет высказано рано или поздно — за Керном не водилось дурного обыкновения таить от подчиненных сведения и выводы.