Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
...Антонин упал на глазах Кольки — в самых воротах, сбитый ударом щита огромного чернокожего с наголо бритой головой. Негр замахнулся коротким широколезвийным копьем, и повалился на спину, схватившись за лоб, в который Колька засветил ему почти в упор схваченный из-под ног булыжником:
— Н-на, Тайсон!
Колька помог Антонину подняться и закрыл подобранным тяжелым щитом, хотя обмирал, ощущая, как по щиту бьют, отдавая в ладони, вражеские копья. Антонин, еще не совсем пришедший в себя, отмахивался из-за щита дротиком. Мальчишки уже карабкались на склон, по пятам преследуемые осатаневшими мидянами, стремившимися хоть как-то вознаградить себя за ускользнувшую добычу. Антонин метнул дротик, приколов одного вражеского воина к другому, выхватил нож, махнул им...
— Эгой, эгой! Сюда, сюда! Антонин, Николай!
Обернувшись, Колька увидел на гребне холма, на который они карабкались, всадника, державшего в поводу двух лошадей. И, узнав его, взвизгнул девчоночьим голосом:
— Филипп! — швырнул в мидян щит и со всех ног рядом с Антонином бросился к спартанцу. Тот держал в руках по дротику, метнул их разом, уложив двух самых рьяных преследователей и, выбросив руку, буквально вбросил в седло замешкавшегося Кольку, крикнув:
— Гоните за мной, как ветер! Гоните, во имя Зевса Громовержца!..
...Мальчишки ехали шагом между деревьев. Филипп по обыкновению с молчаливым и угрюмым видом подталкивал своего коня пятками. Свое появление
он вообще никак не объяснил, сказал лишь, что добыл трех коней, а это на двух больше, чем ему надо, вот он и решил одолжить лишних своим знакомым. Антонин со смехом хлопнул спартанца по спине и заметил, что кони мидийские. Филипп ответил, что он спросил хозяев, можно ли взять: те не возражали.
— Потому что не могли, — добавил Антонин и подмигнул Кольке. Наш рыцарь, ерзая на неудобном седле — стремян не было, упереться не во что — кисло улыбнулся. Навалились усталость и запоздалый страх. — Прости, — вдруг сказал Антонин: — Я смеюсь и радуюсь, что жив, а тебя забыл поблагодарить. Если бы не ты, понадобился только бы один конь.
Колька смутился. Глупо махнул рукой, протянув: "Да ла-ана..." — и соскочил с коня. Обнаружилось, что у него слева над коленом джинсы распороты и присохли к довольно глубокой ране. Рану тупо замозжило. Еще не столь давно Колька, как умирающий лебедь, и ступить не смог бы на "покалеченную" ногу. Сейчас — плевать...
— Надо спешить, — забеспокоился Филипп, но Антонин, сведя брови, удержал спартанца:
— Постой... Николай, ты уходишь?
— Теперь можно, — вздохнул Колька. — Бывайте здоровы и ничему не удивляйтесь.
— Не забывай, — Антонин поднял ладонь. — Не забывай нас, друг!
— Хотел бы — не забуду, — вздохнул Колька. И сдвинув пятки, подумав о зеркале — интересно, какое оно?
ЧАСТЬ 4 .
В ЧЕРНЫХ ГОРАХ
1.
Стоя среди деревьев, Колька недоуменно моргал. Он мог бы поклясться, что никуда не переносился! Нет, конечно место было немного иное, и Антонин с Филиппом остались где-то во времени. Но так же зеленел лес на склоне холма, таким же обжигающим было утреннее солнце, так же прозрачно смотрелись и приятные запахи приносил легкий ветерок.
Тоже Греция, только в другом времени? А что, вполне может быть. Правда, до этого шпоры не повторялись, но тут никаких выводов сделать нельзя. Интересно даже, в какую новую историю втравил его Кащей. Может, появится и объяснит?
Как следовало ожидать, Кащей появился почти тут же, словно ждал. Колька снизошел до разговора первым — он вообще слегка подзабыл, что перед ним крупномасштабный злодей и даже позволял себе иронизировать:
— А-а, здравствуйте, здравствуйте, доброе утро! Собираетесь снова меня отговаривать? Не поздновато ли? Шестой день едва глазки продрал, а три вещи из пяти уже у меня...
— Николай, — суховато прервал мальчишку злодей, — ведите себя повежливей, я все-таки старше вас.
— Извините, — раскланялся Колька, вспомнив, как это делали рыцари в средневековой Шотландии. — Но уж тогда отыскали бы себе Бабу-Ягу, что ли! Нет вас кинуло на подростков женского пола! Что, молчите?! Вот идите к себе в замок и ждите. Я скоро буду.
— Николай, — спокойно ответил Кащей, — смею напомнить, что ваш поиск еще далеко не закончен. Да и когда — если — вы его закончите, это вовсе не будет означать вашей победы. Скорее наоборот — меня перестанут связывать обычаи, и вам придется иметь дело со мной лично. Уверяю вас, это весьма неприятно... — Кащей начал было таять, но словно передумал, сгустился вновь и добавил: — И еще, Николай. Неужели вы думаете, что станете ПЕРВЫМ, кому удастся собрать ВСЕ вещи? Отнюдь... Были и до вас. Но я — вот он. А они — в моем саду... Так я позже к вам зайду, а вы все-таки подумайте.
Колька не нашел ничего лучше, как уже закричать в пустоту "сам дурак!" и усесться со спущенными штанами — обследовать рану, которая снова дала о себе знать. Колька послюнил палец и, морщась, стер подсохшую кровь. Порез снова закровенил, и Колька с остервенением прилепил к нему сорванный тут же лист подорожника, после чего осторожно натянул джинсы и улегся на траву — подумать.
Думать мешал голод. При таком активном образе жизни есть надо много и сытно. А он в последний раз жевал полсуток назад — мелочь разную. А плотно ел вовсе в Шотландии. Но размышления о происходящем с ним все-таки отвлекло мальчишку от мыслей о еде.
Пока что ему везет. То ли "по жизни", то ли по какому-то волшебному закону, да это и не важно. Зато здорово интересно. Страшно, опасно и... интересно, с удивлением осмыслил это до конца Колька. Правда интересно! Ощущаешь, что делаешь какие-то важные дела, а не просто ходулями по существованию перепрыгиваешь. Во-первых, конечная цель — помочь красивой девчонке. Благородная цель, настоящая рыцарская. Да и потом — скольким он уже помог! Алесю и партизанам. Алесдейру. Антонину, и даже целому городу! Вот интересно: а в этом времени, что получится сделать?
Наверное, вдруг подумал Колька, закидывая руки под голову, так было с настоящими странствующими рыцарями. Они отправлялись в поход ради дамы, совершали подвиги, убивали людоедов, великанов, брали крепости, ехали по пескам и лесам, страдали от голода и жажды — и постепенно забывали, что, собственно, делают в своем походе? Дама превращалась в символ, а целью становилось само путешествие, приключения и подвиги. Потом рыцарь возвращался — и вдруг понимал, что вырос в походах и перерос свою даму, не вылезавшую из замка...
— Расхвастался, — вслух сказал Колька. И сел. Не потому что устал лежать.
Просто услышал выстрелы. Один. Другой. Третий.
Колька, сидя на корточках, озирался, как волк — поворачиваясь всем телом и напрягшись для драки или бегства. Кругом было пусто, только ветерок раскачивал кроны деревьев, названий которых мальчишка не знал. Он уже было успокоился, когда услышал под ряд еще два выстрела — откуда-то снизу, из-за деревьев.
Распластавшись на животе, Колька пополз вниз по склону, прячась за кусты и высокую траву. Оказалось, что растительность скрывает обрыв — невысокий, но крутой — за которым лежала песчаная коса, а уж море — дальше.
Не песке вертелись на тонконогих конях несколько ярко, резко-кричаще одетых всадников в расшитых злотом куртках и белых чалмах, вооруженные длинными ружьями и саблями. Еще двое на песке лежали неподвижно. Как раз когда Колька выглянул, один из всадников приложился и выстрелил куда-то левее места, где прятался мальчишка.
Всадники что-то кричали, но ветер дул от берега, разобрать было невозможно. Потом они подобрали на седла коней их убитых хозяев и рысью поскакали по пляжу прочь, быстро скрывшись за скалами.
— Так, — пробормотал Колька, откатываясь в сторону и плавно отпуская ветви кустов, — опять ты в армии... стальные птицы над головой и какие-то турки под самым носом... А в кого они стреляли? Определенно — в хорошего парня...
Он поднялся на ноги и, стараясь шуметь минимально, двинулся берегом в ту сторону, куда стрелял всадник.
Почти сразу дорогу пересекла узкая лощина с обрывистыми краями — достаточно широкая, чтобы перепрыгнуть и достаточно длинная, чтобы и не пытаться ее обойти. Пыхтя от жары, Колька полез вниз и уже карабкался на противоположный склон, когда в лоб ему попал небольшой камешек, брошенный сверху. Тихо ойкнув, мальчишка вскинул голову и увидел направленный прямо в переносицу ствол старинного ружья. Ствол выглядывал из кустов. Кто держит его в руках — разглядеть не представлялось возможным.
— Стой, предупредил из кустов приглушенный, но явно мальчишеский голос.
— Стою, — так же шепотом отозвался Колька, примериваясь, нельзя ли вырвать этот самопал. Нет, не получится, далековато.
— Турок? — спросили сверху.
— Не, — отперся Колька.
— Христианин? — продолжался допрос.
— Угу, — кивнул Колька.
— Православный или католик? — допытывался невидимка, держа руку на прицеле.
Вместо ответа Колька перекрестился, от души надеясь, что тут не получится повторения белорусской истории.
— Зовут как? — уже не так напряженно спросили сверху.
— Колька... Николай.
Ствол ружья дрогнул, а из кустов — значительно правее — соскочил на дно лощины тот, кто допрашивал Кольку. Соскочил и ловко поймал начавший тот, кто допрашивал Кольку. Соскочил и ловко поймал начавший падать "ствол" — оказалось, он не лежал за ним, а держал за привязанную к прикладу веревку, сам устроившись в стороне.
— А меня — Мирко, Мирослав.
Колька с интересом рассматривал своего ровесника. У Мирослава было дочерна загорелое лицо, на котором синие глаза казались совсем прозрачными. Черные волосы — убраны под круглую шапочку с вышивкой. Поверх белой свободной рубашки был надет синий жилет, узкий, перепоясанный широким красным поясом, за которым торчали два пистолета и прямой кинжал до колен, ниже начинались то ли сапоги, то ли чулки, туго перетянутые ремнями.
Мирослав тоже рассматривал Кольку, опираясь на ружье. Потом сказал немного недоверчиво:
— Ты не наш... Ты серб? Нет, не похож... и на грека не похож.
— Я русский, — сказал Колька и наугад добавил: — Я...я убежал. С корабля.
— С каторги!?(1.) — глаза Мирослава уважительно округлились. — Ты русс?! Ого! — и он сдвинул шапочку на затылок.
— А где я? — осмелился спросить Колька. Мирослав выпрямился и гордо повел вокруг рукой:
— Это Черногория! Не надо бояться, русский брат. Тебя никто не выдаст турецким псам. Это — земля вольная.
2.
Жареные куропатки и черствый хлеб показались Кольке поразительно вкусными. Мирослав съел меньше гостя, и когда Колька заметил это и смутился, черногорский мальчишка махнул рукой:
— Э, оставь... Я благодарю тебя за то, что ты разделил со мной пищу, это честь для меня. Мы все ждем руссов. С тех пор, как ваш царь Петро прислал деньги и оружие — ждем. Жаль, что его побили турки (2.) мы были готовы ударить навстречу на этих кровожадных собак... Видно, не судьба, ну да еще будет наш час! — и Мирослав погрозил куда-то кулаком.
— А ты что, охотишься в этих местах? — полюбопытствовал Колька, стаскивая пропотевшую рубашку и с наслаждением поводя плечами — на них падала тень от куста, у которого они сидели.
— Охочусь, — подтвердил Мирослав. И криво улыбнулся. вот и сегодня двух зверей завалил. Да ты видел, небось...
— Ты про турок? — тихо спросил Колька. Мирослав кивнул, отвернувшись в сторону. Так же не глядя на Кольку сказал:
— Вот послушай, что я расскажу.
Он немного помолчал и к удивлению Колька нараспев заговорил, по-прежнему глядя в море:
1. Турецкое слово "каторга" означает многовесельную галеру, на которой гребли рабы. 2. В 1711 г. Петр I Великий выступил в поход против турок на помощь восставшим молдаванам, черногорцам и сербам. Но русская армия была окружена врагами в безводных степях и с трудом вырвалась из окружения. Над восставшими турки учинили зверскую расправу.
У старого Марко Стояновича
Было пять сынов и дочь младшая.
Жена стара, внуки малые
На руках у седого Марко оставлены.
Первый сын Марко сгинул в Боснии,
А второй в плен был угнан турками,
Третий сын Марко срублен в Далмации,
Пал четвертый в родной Черногории.
Младший сын остался, Мирослав Маркович,
Дочь осталась — Мирьяна Марковна.
Старый Марко на них не нарадуется!
Мирослав да Мирьяна с внуками —
Вот и рода его продолжение!
Как-то раз Мирослав охотился,
Пропадал по горам-лесам, вернулся с добычею.
Да вернулся на пожарище остылое.
Мать-отец лежали неприбраны.
У них головы были отсечены,
у них руки были отрублены.
А племянники и племянницы малые
Костью все лежали обгорелою
Там, где дом был родной Мирослава Марковича,
Где он рос, где ему было счастливо...
От сестры Мирослав следа не сыскал.
Поднял он тогда голову отцовскую,
Он прижал ее к груди, рыдал горестно,
Бился с криком о бревна обгорелые.
"Храбр, могуч был Марко Стоянович,
Пока старость волосы не выбелила.
Тут как раз и беда нагрянула,
а старик и рук поднять не сумел,
а спасти его было некому!
Ой, зачем ты остался жить, Мирко Маркович?!
Почему не умер ты с ближними?!
Тебе было бы сейчас легче легкого..."
Открывает тут глаза мертвые
Голова отцовская на его руках.
Размыкаются уста окровавленные,
Слышит Мирослав голос Марко старого:
"Мирослав, сын мой младший, ты слез не лей.
Знай: сгубил нас бей Исмаил-Паша.
Он увел сестру твою красавицу,
Он угнал Мирьяну в бесчестие!
Заряжай ружье русское, Мирослав Маркович,
Заряжай пистоли немецкие,
Отточи ты кинжал и саблю польскую.
Ты пойди и найди Исмаил-Пашу
Как он мне — сруби ему голову,
Отомсти за родных погубленных,
Вызволи сестру Мирьяну Марковну —
Тогда спать мне спокойно в сырой земле..."
С той поры я ищу Исмаил-бей-Пашу,
Плачу туркам, что ими заслужено...
Колька слушал, чуть приоткрыв рот. Когда Мирослав умолк, то и рот Колька захлопнул, но лишь за тем, чтобы тут же снова открыть и спросить:
— Ты ищешь свою сестру?
— Я ее нашел, — вздохнул Мирослав. — Она там, внизу, — он махнул рукой, — в деревне на берегу... И Исмаил там. Не сегодня-завтра отплывет его каторга, и как мне быть тогда, где сестру искать — за морями? Вот и я решил: сегодня ночью попробую сестру выручить. И будь, что будет.
— Что-то ты как-то без оптимизма говоришь, — заметил Колька и, видя, что Мирослав не понял, объяснил: — Ну, уныло.
— Чему радоваться, — отмахнулся Мирослав, — Исмаил-то знает, что я тут и чего я хочу. Я ему за эти две недели немало крови испортил, да и отряд его поубавил. Глупо я поступил. Надо было идти по селам в горы и собирать людей — желающие схватиться с турками всегда нашлись бы. Да я турецкой крови пролить побольше спешил. Вот и попался. Пойду за подмогой сейчас — время упущу. Пойду сестру выручать — так Исмаил начеку. И ее не выручу, и сам погибну.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |