Джиневра вздрогнула и потеряла равновесие. Артуру пришлось ее подхватить. Некоторое время ушло на то, чтоб он поставил ее на место. Мирддин повторил фразу. Джиневра уставилась на Мирддина так, будто с ней заговорила вешалка.

Артур откровенно забавлялся ситуацией.

— Знакомься — Мерлин, — пояснил он. — С соблюдением человеческих обычаев у него по-прежнему не очень, но делать комплименты он уже наловчился.

— Это не комплимент, — ровно пояснил Мирддин. — Это вопрос. Да или нет?

Джиневра недоумевающе оглянулась на Артура. Артур нахмурился. Мирддин начал объяснять.

— Ты подходишь, садишься, следя за тем, чтобы твои глаза находились на одном уровне с собеседником. Расспрашиваешь. В ключевой момент разговора подаешься вперед и касаешься. Запечатлеваешь на себя. Ты специально это делаешь?

— Я разговариваю с людьми так, чтобы они поняли, что они важны! — Она помолчала, накручивая на палец белокурый локон. — Но да, меня так учили.

Она нашарила туфлю, наклонилась, поправляя задник, и бросила на Мирддина раздраженный взгляд исподлобья.

— Кто учил?

Джиневра выпрямилась и скрестила руки на груди.

— Мама. Она всегда так делала.

— Как ты выбираешь тех, к кому подходишь?

— Это что, допрос?

Артур погладил ее по плечу:

— Ответь, пожалуйста.

Джиневра потеребила нитку жемчуга на шее.

— Когда люди уязвимы, они... более открытые. Более настоящие. Это меня трогает.

Потрясающе, кисло подумал Мирддин. Он повернулся к Артуру.

— У всех, к кому она подходила сегодня, были атрибуты культа Помоны в личных вещах. Изображения, лампады. Символика. Это и есть наиболее целевой для таких культов сегмент — уязвимые люди, которым нужно утешение.

Артур подобрался.

— Стоит ждать Помону опять?

— Ее саму — нет, — сказал Мирддин. — Но кто-нибудь может попытаться занять ее место. — Он прикусил губу. Ему пришла в голову мысль. — Собственно, то, что вы делаете, может быть важнее, чем кажется. Нужно взять символику Помоны и наполнить ее новым содержанием. Это стандартный прием, который всегда использовался при борьбе за паству и при поглощении одного культа другим. Ключевой образ культа Помоны — женщина, которая является больным и приносит утешение. Если поставить ассоциацию с Джиневрой — этой лакуной больше не сможет никто воспользоваться. У образа появится реальное, а не иллюзорное содержание. Им нельзя будет злоупотребить.

Артур и Джиневра переглянулись.

— Тогда продолжаем по графику, — подытожил Артур. — Мерлин, еще предложения?

— В городе есть другие госпитали? В них, скорее всего, творится то же самое.

Артур чуть нахмурился:

— Есть хоспис. Мы туда не планировали, но... — он повернулся к Джиневре. — Ты как?

— Хоспис так хоспис, — сказала Джиневра. — Но, — она принялась поправлять платок, художественно торчащий у Артура из нагрудного кармана, — с тебя день. Полностью. Никакого Пеллинора, никаких военных, никакой прессы, никаких, — Джиневра слегка потрясла Артура за галстук, — выскакивающих из углов советников.

Артур ухмыльнулся:

— Только ты и я. Честное королевское!

Мирддин едва успел отдернуть ногу от артуровского ботинка. Определенно, в присутствии Джиневры у Артура с координацией творилось что-то странное.

В балконную дверь деликатно постучали. Артур оглянулся — за стеклом маячил адъютант, показывая на часы.

Артур одернул пиджак и расправил плечи.

— Труба зовет! — заявил он. Джиневра поправила ему лацкан.

— Погодите, — сказал Мирддин. — Какой-то маркер все-таки необходим.

Он перегнулся через перила и сорвал тонкую ветку. Яблони давно отцвели, но Мирддин сжал ее в кулаке — листья пожелтели — опали — появились почки — распустились — яблоня зацвела. По балкону разлился запах. Мирддин протянул Джиневре ветку:

— Для пущей божественности.

Джиневра двумя пальцами отщипнула яблоневый цветок, вставила в волосы и повернулась к Артуру:

— По-моему, он притворяется, что не понимает наших обычаев.

— По-моему, тоже, — Артур подмигнул Мирддину и распахнул перед Джиневрой дверь.

Мирддин проводил их взглядом. По всей видимости, у людей слово "бог" не находилось по своим коннотациям где-то между "ассенизатор" и "мошенник на доверии".

Он притворил дверь, подумал и наскоро очертил вокруг себя границу. Вокруг возник крохотный пузырь тишины, плывущий над городом людей, как батискаф под водой. В глубине, в темноте, среди неведомых тварей, привыкших жить под невыносимым давлением в тысячи атмосфер.

Он лег, вытянул ноги и запрокинул руки за голову. Яблоневые ветви почти смыкались над балконом. Не волшебные и не символические. Какими им здесь и следовало быть, по-хорошему.

Что-то царапало Мирддина в выбранной тактике. Если бы Джиневра была дану, использовать ее таким образом было бы однозначно неправильно и опасно для нее и окружающих. Но она была человек; то, что она делала, было, по ее словам, частью человеческой традиции; Артур не видел в происходящем ничего плохого; судя по данным с комма, пациентам после общения с ней не становилось хуже. Он сообщил ей и Артуру о том, что они собираются делать и к каким последствиям это может привести. Они, кажется, не очень хорошо поняли, но в любом случае, нельзя было сказать, что Мирддин использует их вслепую.

Тогда где ошибка?

Ошибка в том, что это разовая мера. Джиневра не может сидеть с этими людьми каждый день. И она не может утешить их раз и навсегда. Нужно сделать так, чтобы они перестали нуждаться в забытьи, устранить саму причину, по которой они были готовы взывать к Помоне или кому-нибудь еще. А как?

Он крутил в голове этот вопрос, когда сквозь границу пробился крик о помощи.

Звала Нимуэ.

Река была широкой, глубокой, судоходной. Течение шло ровно, спокойно и стремительно. Огромные тела кораблей проходили, то и дело заслоняя солнце. От реки исходило чувство спокойствия и мощи, как от всех рек. Но все-таки это была человеческая река, в ней было много лишнего. Ржавые детали на дне, резиновые покрышки, что-то еще, названия чему Нимуэ не знала. Ботинки и туфли. Под Золотым мостом их оказалось неожиданно много — наверное, потому, что тонущие пытались сбросить обувь.

Но это было не главное. Главное было то, что пространство под мостом опять стало цельным, "кротовая нора", ведущая в локус Помоны, исчезла. Такие искусственно созданные проходы требовали ухода. Их следовало поддерживать. Как только стало некому это делать — дыра сомкнулась. Нимуэ проверила еще раз. Да, все верно. Даже следа не осталось.

Она медленно пошла вверх со дна, вдоль бетонных и металлических опор моста, к поверхности. Коснулась ее — и тут же опять скользнула под воду, прячась. Над ней на мосту были люди, и напряжение от них стекало в реку, как электричество.

Их было двое. Один — за перилами, на металлическом парапете, и второй — с другой стороны. Небо над ними было серое, как одеяние одного и как лицо другого.

— Вернись, — говорил тот, кто был одет в серое. — Ты должен вернуться. Ты должен жить. Ты не можешь вот так выкинуть все, что тебе даровано. Не имеешь права. Потому что это черная неблагодарность. По отношению к Тому, Кто дал тебе жизнь. К тем, кто тебя вырастил. К тем, кому ты дорог. Ты подумал, каково будет им? Как эгоистично ты поступаешь? Дай мне руку. Позволь мне тебя спасти.

— А пошел ты, — сказал тот, кто стоял на парапете, и шагнул вниз.

Человек ударился о поверхность плашмя, со всей силы, и, оглушенный, пошел ко дну. Вода снаружи него, та, которая прозрачная, заливалась к нему внутрь — так, как не надо, и вода внутри него, та, которая красная, выливалась наружу, тоже, как не надо. Нимуэ выставила руки, выталкивая его на поверхность, выплескивая из человека наружу воду, которой было там не место. Он хотел жить, он пытался оставаться единым целым — но он был совсем не как дану, не отливался сразу же в единственно возможную форму, он напоминал головоломку из тысячи кусочков, которую с размаха бросили на пол. Нимуэ из всех сил пыталась сопоставить детали, но они расходились и расходились. Надо было позвать на помощь, но все внимание уходило только на то, чтобы пытаться удержать искру огня в ладонях.

Вдруг держать стало легче. Она ощутила присутствие Мирддина — как он оглядывается сразу во всех слоях, пытаясь понять, что происходит.

"Мост. Человек. Разбился".

"Не отпускай".

"Долго не удержу".

"Держи. Остальное на мне".

Человека подхватили и увезли другие люди — и только тогда она поняла, что на суше. В каком-то здании. Ноги горели. Шершавый воздух напирал углами, сквозь него приходилось протискиваться с усилием. Она беспомощно огляделась, зашарила вокруг себя и ухватилась за нить, ведущую из лабиринта. Вдоль стен текла вода — ее нельзя было вобрать, нельзя было коснуться, она была запаяна в металлическую скорлупу, но она была.

Она шла по коридору, держась рукой за трубу. Переступать было тяжело, но в узком металлическом русле текла вода, которая соединялась со всей остальной водой. Нужно было только выбраться наружу, а там позвать келпи.

Она свернула еще раз, еще и замерла. Нить свернула и ушла в потолок. Хода дальше не было. Нимуэ застыла, пытаясь понять, что дальше.

— Ааа, — раздался вдруг голос. — Ты пришла.

Нимуэ вздрогнула. Это был человек, лежавший на постели и пытавшийся поднять голову. Возглас исчерпал его силы, и он откинулся на подушку обратно.

— Я звал, и ты пришла, — повторил человек. — Я знаю, как звать. Праматерь сна, приди ко мне. Утешительница боли, приди ко мне. Дарительница яблок, приди ко мне.

Он перечислял и перечислял бессмысленные цветистые титулы. Слова наползали друг на друга, смешивались, сбивались. Человек запинался и начинал снова. Это было невыносимо. Он звал и звал Помону, но той Помоны, которую он звал, не было. Никогда не было.

— Ты поможешь мне? — наконец, спросил человек. — Поможешь мне уйти?

— Да, — сказала Нимуэ. — Помогу.

Он тоже был похож на головоломку изнутри. У которой не хватает трети деталей, и еще треть — от совсем другой. Разомкнуть его контур было нетрудно.

Рыжее, апельсиновое сияние пошло вверх. Человек не хотел не быть. Человек хотел сохранить себя. Убрать себя из того места, где от него постепенно становилось все меньше и меньше, которое уже почти поглотило его память о чем-то еще, кроме тяжести, тоски и четырех стен. Это тоже была воля к жизни; если ее собрать, можно было бы осветить город. Или привести лето в зиму. Или оживить пустошь. Вот как оно работало у Помоны. Надо было только протянуть руку.

Нимуэ этого не сделала. Просто сидела и смотрела, как сияние уходит вверх, верх, вверх, сквозь слои и перекрытия.

Такой ее нашел Мирддин — сжавшейся с подобранными ногами на батарее и глядящей в одну точку.

— Нимье!

Дану подняла голову. Глаза у нее были сухие и блестящие.

"Я не могла отказать ему. Не могла"

Губы у нее задрожали, и она уткнулась лбом в колени.

"Забери меня отсюда"

— Да. Да, конечно, — пробормотал Мирддин.

Когда он взял ее на руки, она заплакала.

Шел уже второй час кивания, улыбок и очень вежливого армрестлинга по поводу распределения фондов, когда из больничного сада раздался визг и топот. Артур рванул к окну, и увидел во дворе страшно недовольный гибрид коня с ящерицей. Из ноздрей у него шел пар.Артур немедленно сиганул через подоконник в сад. Ящерконь недовольно заржал. Артур примерился и вскочил к нему на спину. Ящерконь встал на дыбы и забил по воздуху четырьмя копытами из шести. Артур покрепче стиснул колени и ухватил зверюгу за шею.

Из дверей выбежал Мерлин и что-то гаркнул. Ящерконь упал на колени, Артур едва не потерял равновесие и вдруг обнаружил, что сидит за рулем какой-то машины вроде "Ланции". Мерлин кинулся к машине. Был он какой-то зеленый. Дану у него на руках, и так обычно бледная, была как студень. Мерлин стремительно нырнул на заднее сиденье, хлопнул дверцей и бросил "Давай к реке, быстро!" таким тоном, что Артур даже не стал спрашивать, почему вид у них такой, будто они уносят ноги из горящего дома, а не из больницы.

Но встревожило Артура не это, а реплики с заднего сиденья, пока они неслись по городу. Мерлин говорил, очень четко артикулируя:

— Посмотри на меня. Нет, глазами. Глазами посмотри. Как тебя зовут? Скажи. Скажи голосом. Что это? Да, рука, верно. Моя или твоя?..

Все-таки это ненормально, подумал Артур, выворачивая руль и вдавливая педаль в пол.

Он затормозил у "Неустрашимого", и тут дану впервые стало слышно.

— Вво. Да.

— Нет-нет-нет, — заторопился Мерлин. — Не сейчас.

"Ланция" вдруг начала оплывать, растекаться — и Артур обнаружил, что сидит прямо на земле в большой луже. Рядом сидел Мерлин в обнимку с дану. Дану слабо трепыхалась.

Артур выругался сквозь зубы, поднялся и начал отряхиваться.

Мерлин поднялся сам, поднял дану, огляделся, топнул, обдав всех брызгами, и цыкнул:

— Кыш отсюда!

Лужа подобралась и скользнула в реку. Артур был готов поклясться, что она одарила всех презрительным взглядом напоследок.

Дану извернулась так, будто в ней совсем нет костей, и потянулась следом. Мерлин сгреб ее в охапку, прижимая к себе:

— Нет-нет-нет, оставайся тут, пожалуйста!

Артур вдруг вспомнил, как в детстве ловил медуз на пляже купальной шапочкой. Ничем хорошим это не заканчивалось.

— Э... аквариум? — неуверенно предложил он.

Мерлин недобро зыркнул исподлобья, но, убедившись, что Артур не издевается, пропыхтел:

— Давай на корабль, там посмотрим.

Часовой на "Неустрашимом" отсалютовал, не дрогнув мускулом. (Пункт первый Устава: если вокруг короля творится черт знает что — это штатная ситуация. Пункт второй: если происходит нештатная ситуация — смотри пункт первый). Артур сделал мысленную пометку вынести Пелли благодарность за правильное понимание дисциплины.

В каюте Мерлин сгрузил дану на диван и начал лихорадочно озираться.

— Материя, — бормотал он, оглядываясь. — Материя — это важно. А!

Он наткнулся взглядом на вазу с фруктами, схватил первый попавшийся и сел рядом с дану.

— Нимье. Нинева. Ты меня слышишь?

Дану медленно кивнула.

— Ты понимаешь, что тебе надо сейчас закрепиться? В человеческой форме?

— В чело... веческой. Быть. Да.

— Самый простой способ — это съесть или выпить что-нибудь. Ты понимаешь?

Она опять медленно кивнула.

Мерлин протянул ей яблоко из вазы.

Дану рассеянно сжала его. Под тонкими пальцами плод мгновенно пожух и сжался, будто его сунули в печку. Щеки у дану чуть порозовели.

— Нет, — взмолился Мерлин. — Не так. Еда. Еду едят ртом, помнишь?

Дану наморщила лоб с добросовестным выражением глухого, который пытается читать по губам.

Мерлин зажмурился и несколько раз глубоко вздохнул. Коснулся ее виска и еще раз протянул ей фрукт.

Лицо у дану посветлело. Она задумчиво откусила кусочек и проглотила.

Будто на фотографию брызнули проявителем — Артур не успел заметить, что произошло, но дану стала выглядеть по-человечески. Девица и девица, только бледная. А не что-то непонятно-студенистое, так что руки-ноги от платья не отличишь. Артур мысленно поежился.