Инквизитор и нимфа

— Слушайте меня внимательно, Салливан, повторять не буду. Вы биолог, так что должны понять меня быстро. От этого многое зависит, в частности, ваша жизнь.

Жесткие пальцы на подбородке... слушай, как говорит секен, смотри, как бьется в кулаке белый зигзаг молнии... с кем это было?

— Тварь, живущая в вас и в той цепочке ваших гэльских предков, о которых вы так красочно размышляли — это узкоспециализированный паразит. Его цикл размножения проходит в существах, подобных секенам, или цветкам, как выражался ваш наставник. В них паразит откладывает яйца, из которых вылупляется первая личиночная стадия. Это убивает секен. Земной, насколько я понимаю, издох около пятидесяти тысяч лет назад. А вылупившиеся личинки выбирают животное с наиболее развитой нервной системой на планете — к примеру, людей — и, поселяясь в них, впадают в спячку. Личинки не могут самостоятельно перемещаться в космосе и ждут, ждут тысячелетиями, оставляя свой оттиск в генах и проявляясь у носителей как слабая способность к эмпатии. Они ждут, пока их промежуточный хозяин разовьется настолько, что начнет расселяться по галактике. И вот тогда наступает их звездный час. Личинки вместе с хозяевами распространяются по планетам, часть из которых облюбовали секены...

Горячий ветер хлестнул по кресту, швырнул в лицо лже-священнику горсть пыли и травяного сора. Но голос геодца, негромкий и четкий, не потерялся в ветре.

— ...Секены тоже проходят две стадии развития. Первая, стадия роста, еще не подходит для размножения паразитов, но вызывает переход личинок во второй возраст. Это резко увеличивает способность к телепатии у носителей, как правильно догадался Франческо. Все ваши вундеркинды с рано проявившимися способностями побывали на планетах с молодыми секенами. Что касается личинок, то они снова ждут, пока секен не созреет и не начнется цветение. Почуяв цветущий секен, личинка проходит третий метаморфоз. Затем перелинявшая нимфа покидает промежуточного хозяина и заражает секен, парализуя его нервную систему и направляя метаболизм на свои нужды. В секене она растет, жиреет, и, наконец, из нее вылупляется взрослый паразит, который откладывает яйца. Цикл завершен.

Геодец мог бы с тем же успехом заткнуться. Марк все уже знал и сам. Мозгом, расширившимся, казалось, до пределов этого мира, он впитывал и обрабатывал пикабайты информации ежесекундно — от писка полевой мыши до коловращения ветров над полюсом и пульса магмы в огненном сердце планеты. Он видел не зрением, как в ответ на призыв мальчишки над горизонтом вспухают медленные электромагнитные дуги, лепестки огромного цветка. Он чувствовал биение всеобщего ритма, музыку цветения, несколько нот из которой случайно досталось викторианцам. Это магнитная пульсация, непрерывная, поднимающаяся на ионосферную высоту и опадающая до самого железного ядра, завораживала. Он знал все о полевой природе секенов, о том, что маленькая людская колония вступила в симбиоз с невероятным планетарным организмом — и, может быть, через тысячу лет потомки Нарайи и вправду научились бы говорить с секенами на их языке. Им просто чуть-чуть не хватило времени — ведь биология всегда отстает, эволюция вида измеряется не столетиями. А у Салливана времени не было вовсе. Ему хотелось грызть и кусать, вгрызаться и впитываться, расти, расширяться, контролировать и подавлять.

— Зачем?.. — прохрипел он.

Единственным центром спокойствия, зрачком бешеного планетарного смерча, закрутившего птиц, скалы, ветры и облака, оставался голос Ван Драавена.

— О, конечно, не затем, чтобы вы сожрали секен. Я хочу, чтобы вы взяли контроль над этой тварью. По крайней мере, попытались. Вы сможете контролировать паразита, а паразит будет контролировать секен. Видите, как все просто. А если вам не удастся, я успею вас остановить.

На пальцах священника вновь тускло блеснул металл. Он просто проломит мне череп, понял Салливан, но мысль его ничуть не взволновала. Ему казалось, что с него живьем сдирают кожу, что тонкие нити просачиваются сквозь поры, сквозь роговицу глаз, пробивают дорогу, тянутся, тянутся, чтобы впиться и не пускать.

Он закричал, завыл, как умирающая собака.

— Возьмите себя в руки. Вы можете это контролировать.

Голос Ван Драавена перекрывал и песню секена, и рев урагана.

— Если бы не могли, я бы давно выпроводил вас с планеты. Сконцентрируйтесь.

— Помогите! — провыл Салливан.

— А я чем, по-вашему, занимаюсь? Но вы сами должны его удержать.

— Что?!

— Сами, Марк, сами. Я видел — у вас достаточно силы воли и упрямства. Это существо — часть вас. Оно жило в ваших генах, в генах ваших предков, может быть, тысячу поколений. Теперь предстоит решить, кто из вас хозяин — вы или оно. Поверьте, наконец, в себя. Я же в вас верю.

Он говорил так спокойно, словно читал лекцию в университете. Так, как говорил у доски отец Франческо, там, в просвеченном солнцем классе. Пыль секла лицо Марка, срывая остатки человеческого, в клочки раздирая память. Крест шатался. Салливан знал, что у лезущей на волю личинки нет ни хитина, ни жвал, что это переплетение сложных разночастотных полей — но ему все казалось, что из груди высовываются блестящие черные сяжки в пятнах крови и в сизой пленке внутренностей.

— Это первый секен из кластера. Скоро созреют его братишки и сестренки, потомство старой секеньей матки. Мне нужен способ контроля над цветением.

— Я не могу его удержать!

— Вы и не пытаетесь.

Холодные слова, холодный блеск металла.

Геодец врал. Марк пытался, он изо всех сил пытался удержать то, что рвалось изнутри — но тварь была в тысячи, в миллионы раз сильнее. Она тысячелетиями наблюдала за дедами и прадедами Марка, лениво поджидала, поводя усиками, она всегда была с ними, от кровавых судорог рождения до шелеста сыплющейся на гроб земли — и сейчас тварь намеревалась для начала потребить то, что было Марком, чтобы собраться для последнего рывка. Марк швырял в эту прорву все, что нашлось под рукой: страх, ненависть, боль, рассветы, закаты, улицы, дома, лица, лица, лица... тварь глотала и требовала еще.

Наконец, у Марка осталось последнее.

Россыпь огней над рождественским катком.

Девочка танцует под музыку из "Щелкунчика".

Картинка полоскалась на ветру, лопалась, расползалась под пальцами, но Марк держался за этот клочок памяти из последних сил.

Девочка на льду.

Светлые волосы разлетаются.

Из простуженного динамика льется "Вальс цветов".

Лепестки планетарного цветка распускаются, приоткрывая беззащитную мякоть.

Ритм становится все лихорадочней.

Впиться и грызть.

Рвать и кусать.

Истошное биение пульса.

Это поет секен или надрывается его собственное сердце?

Спасения нет.

Спасения не было никогда.

Светлые глаза, сощурившись, приблизились.

— М-да, — констатировал голос, все такой же спокойный, но уже несущий нотку разочарования. — Похоже, я в вас ошибся. Что ж, я тоже иногда ошибаюсь. Вы намного слабее, чем мне показалось... а жаль. Считаем этот проект закрытым.

Лицо геодца было так близко, что Марку захотелось вцепиться в него зубами. Вместо этого он поймал взгляд чужака и швырнул вперед все то, что было им, Марком, и все, что было тварью, тысячи, миллионы нитей, самые крепкие в этой галактике "узы". Прозрачные глаза расширились, в них мелькнуло изумление... и Марк провалился.

На пустоши горел костер — синеватое негреющее пламя. Луна закатилась, исчезла и церковь — ведь нельзя же было считать церковью поросшие мхом развалины? У костра перед развалившейся церковью сидел человек. Сидел, чертил в пыли лезвием ржавой катаны.

Когда Марк подошел, человек поднял голову.

— Я вижу, ты обдумал мое предложение?

— Обдумал, — сказал Марк, и тоже присел на корточки у костра.

Со времени их последней встречи человек нисколько не изменился, но Марк сейчас видел — или просто знал — что обладатель ржавого меча намного старше геодца. Возможно, он старше и самой этой безвидной равнины с тенями холмов у горизонта.

— Что же ты решил?

— Я согласен, — медленно ответил Марк. — Но сначала я хочу знать, кто ты такой.

Человек пожал плечами.

— А я своего имени и не скрываю. Ты можешь звать меня Эрлик Владыка Мертвых.

— Значит, я уже умер?

Эрлик Владыка Мертвых усмехнулся.

— Еще нет, но мой сынок тебя основательно потрепал. Смотри, у тебя даже тени не осталось.

Марк оглянулся. Тени он, действительно, не отбрасывал. Зато тень сидящего у костра была черной, густой, чернее лишенного звезд и луны неба. Тень подрагивала — то ли от неспокойного пламени, то ли была в ней и собственная жизнь.

— Это не он. Не твой сын. Это другое.

Эрлик поднял на собеседника отливающие белизной глаза.

— Ты уверен?

— Я ни в чем уже не уверен.

Человек с катаной поднялся и встал у костра.

— Итак. О чем ты хочешь меня попросить?

О чем может попросить умирающий?

— Дай мне силу. Не дай мне погибнуть от этой твари, и я убью его.

Эрлик покачал головой.

— Больно ты скор. Не так-то просто это сделать. Оборотня можно убить лишь серебряным мечом, а меч у лисы.

— У какой еще лисы?

— У девятихвостой. В мире, который вы называете Новой Ямато.

— Я достану меч.

— Как бы тебя самого сперва не достали. Жидок ты, братец.

Владыка Мертвых склонил голову к плечу и окинул Марка критическим взглядом. Неужели и здесь не дождаться помощи?

— Я бы отдал тебе свой меч, — после минутного раздумья произнес Эрлик, — только ты его не удержишь. Вот разве что тень меча. Так ведь у тебя и тени нет, кому же ее держать?

В насмешке явственней проступило семейное сходство, и Марк обозлился.

— Не издевайся. Я же вижу, что ты что-то придумал.

Не отвечая, Эрлик вытянулся и резко чиркнул у себя под ногами лезвием ржавого меча. Марку послышался отдаленный крик. Крикнуло — и замолчало. Тень черным комком скрючилась у ног Владыки Мертвого Царства.

— Позови ее.

— Что? — оторопел Марк.

— Позови ее любым приятным тебе именем — и она станет твоей.

Марк смотрел на тень. Она походила на карлика, маленького черного карлика под черным зонтом. Оле Лукойе из сказок Миррен. Когда-то, трехлетним малышом, Марк заболел скарлатиной. Об этой болезни давно забыли, но бациллы, как выяснилось, еще таились по дальним деревням. Марк подхватил скарлатину во время поездки к дедушке. Миррен примчала его в город, и Марка вылечили на следующий же день — но он помнил ночь в дедушкином доме, когда к постели подбиралось жгучее, красное. Марк метался и звал. Приходил добрый черный карлик, укрывал его прохладным зонтом — и красное отступало, пряталось в щель за потолочными балками.

— Оле, — позвал Марк. — Оле, иди ко мне.

Тень радостным щенком метнулась к его ногам и улеглась там, словно от века не знала другого хозяина. Что-то изменилась, хотя Марк пока не понял — что.

Он взглянул на стоящего у костра.

— Как же ты теперь без тени?

Владыка Мертвых усмехнулся усмешкой своего сына и ответил:

— Я сам себе, Салливан, самая черная тень. И, кстати, забыл предупредить... Оле придется кормить.

— Чем?

Усмешка Эрлика стала шире. Сверкнули мелкие белые зубы.

— Он сам тебе об этом расскажет.

Развернувшись, Владыка Мертвых закинул катану на плечо и тяжело и мерно пошагал вглубь своего непроглядного царства. Салливан остался сидеть у костра. Откуда-то он знал, что должен дождаться, пока прогорит огонь.

Интерлюдия. Допросная

Лучше всего ему почему-то удавался кровосток. Нет, были здесь и железные скобы для факелов, и мокнущий от вечной сырости камень, и уродливый скелет дыбы. Но кровосток — узкий, заполненный бурой и густой жижей желоб — получался особенно реальным. Можно пощупать его склизкие стены, ощутить запах, сладковатую вонь падали и кислый привкус железа, можно окунуть пальцы в густую и липкую гниль на его дне. В буром канальце отражалась луна, до половины скрытая земной тенью. Или даже две луны, две лунные половинки. Будем щедрыми.

Одновременно, не зрением, он видел, как ежится за стенкой — которая и не стенка вовсе, а металлопластовое окно — секретарь, и как ухмыляется ко всему привычный Висконти.

Марк открыл глаза. Конечно, не было никакого кровостока. Была серая комната в одном из многих подвальных помещений Замка. Было кресло с высокой спинкой, в котором сидел следователь, и два стула для арестованных. Следователь — он, Марк. Допрашиваемые — две личных "заглушки" лемурийского посла.

Старший действительно выглядел старым: первый старый геодец, встреченный Марком. На костистый лоб свешивались седые пряди, и вся его длинная фигура казалась какой-то пыльной, словно геодец целый век просидел под камнем. Лишь прозрачные глаза смотрели ясно. Второй, значительно младше, таращился испуганно и походил на первого, как сын походит на отца. Они и были отец с сыном. Вышли они из-под камня, щурясь на белый свет... Можно ли использовать их родство, Марк пока не знал.

— Вы хотели меня видеть?

В глухой подвальной комнатке и голос прозвучал глуховато.

Марк два с половиной года не вел допросов. После первых трех или четырех сеансов он с помощью ментоскопа записал для Висконти мультичастотный сигнал, взламывающий "заглушки", и устранился от следствия. Слишком уж притягателен становился всплывающий из подсознания образ пыточной камеры — до того, что выступал из плотного сумрака под веками и заполнял серую комнату, и тогда геодцы начинали кричать... это не я, твердил Марк. Не я, а Оле. Хорошо, когда все дурное можно списать на собственную тень.

Висконти хвастался, что с помощью "дудочки Салливана" взломал около двухсот "заглушек", накрыв обширную сеть лемурийских агентов. Лемурийцы доверяли своим "заглушкам". Геодцы молчаливыми и верными тенями следовали за хозяевами, спасая от вечного, невидимого присутствия викторианских психиков, а еще доставляли послания — те, что не доверишь почте и ИНК-граммам. Обычные методы допроса на "заглушек" не действовали, и до появления Марка в стане Висконти викторианские контрразведчики оставались бессильными. С помощью "дудочки" Висконти обнаружил, что лемурийская сеть частично перекрывается с агентами магистра Вачински, и последнее немало позабавило генерала. Но с этими двумя геодцами что-то было не то.

"Мы их вывернули, — сообщил генерал по дороге в допросную, — и — ничего. Только какие-то облака, красные, как мясо". Живописный образ. Геодцы не поддавались взлому и требовали Марка Салливана. Марк Салливан явился, хотя и без малейшей охоты.

— ...Вы хотели меня видеть?

Без слова, оба геодца вскочили с отведенных им стульев и распростерлись на полу. В лицо Марку дохнуло неприятным призрачным ветерком. "Аура", предвестник припадка. Нехорошая сегодня ночь, а ведь он обещал навестить старого сенатора и Лаури. Совсем нехорошо...

Секретарь за фальшивой стенкой качнулся к окну. Он ни разу не видел падающих ниц геодцев.

— Мы шли долго, — проскрипел старший из допрашиваемых. — Мы пришли, чтобы разделить твою ношу и облегчить ее бремя. Мы твои верные слуги, Либератор.