Я рассказал очень коротко — не время было сообщать подробности своего несчастья или же пугать праздничную толпу описанием колдовства. Сказал только главное — что пришел жаловаться на сэра Этельреда, обманом и магией завладевшего моей землей. И кроме того, заколдовавшего моего друга, Роланда, которого колдун обманом вынудил тоже принять в этом участие. Я говорил коротко и горячо, и только собрался добавить, что меня против всякого права держали в плену, выдавая за мертвого — как вдруг меня перебили.

— Я протестую, — сказал за спиной очень ясный, очень знакомый голос.

Не веря своим ушам, я обернулся. Робин стоял в своих блестящих поножах, широко расставив ноги — как у себя в лесу, перед тем, как отдать разбойникам очередной приказ. Бледен он был, однако, и с лицом, сведенным тревогой. И слова протеста исходили именно из его рта!

— По порядку, сэр, кто бы вы ни были, — нахмурилась леди королева. — Прежде всего не соизволите ли представить себя, чтобы мы знали, из чьих уст исходит обвинение сэра Эрика во лжи.

— Простите, госпожа моя, за неучтивость, — разбойничий атаман отвесил краткий поклон. — Мое имя вряд ли известно в Городе, но я тоже ваш подданный и претендую на долю королевского внимания и милосердия.

— Назовитесь.

— Робин Черного Орла, сын барона Хогарта... незаконный сын, простите, ваше величество.

Не знаю, какие лица стали у людей на трибунах. Мое же вытянулось почти до колен. С тоскливой любовью, поздним узнаванием смотрел я на этого человека, брата Роланда, и понимал, что он не лжет. Я же сразу узнал его. По голосу. По голосу.

— То, что вы в родне северных баронов, сэр Робин, еще не дает вам права обвинять во лжи других достойных людей.

— Мой король, вы понимаете, что это значит, — Робин подался вперед, глядя снизу вверх. — За каждое свое слово я готов присягнуть и ответить кровью. Не приведи Господь, я не называю сэра Эрика — (поклонился в мою сторону — коротко дернулся) — лжецом. Просто он не знает всего. Рыцарь Этельред тут ни при чем. Я перед Богом, Вашим Величеством и всем собранием обвиняю сэра Роланда Черного Орла в колдовстве и предательстве.

У меня в голове что-то щелкнуло. Стало очень горячо, даже жарко. Я сказал — и снова мой голос послышался как-то со стороны, потому что не хотелось этого говорить — но иначе было никак нельзя.

— Вы лжете, Робин. Вы клевещете на моего друга. Сейчас же берите свои слова обратно.

Робин смотрел на меня отчаянными глазами. Они были сейчас почти черными. Мы стояли в шаге друг от друга, и Робин ужасно походил на более темный вариант Роланда. То же удлиненное лицо. И выгнутые брови. И тонкий нос... И голос, когда он ответил:

— Эрик, это правда.

— Берите свои слова обратно.

Я повторял одно и то же, как зубрящий псалом ученик. Я больше никого не видел — ни сэра Райнера с Алисой, которые, по идее, находились где-то поблизости, ни людей на трибунах, ни даже короля. Только лицо человека, которого я любил, похожее на другое любимое лицо — сквозь красную пленку гнева.

— Это правда, дурак!! — заорал Робин так, что слова эхом отдались от каменных стен. — Открой глаза! Роланд — предатель! Он убил своего отца, отправил в изгнание брата! Потом он предал тебя, а ты защищаешь его! Он — колдун! Роланд семь лет учился магии, он едва не выпустил из тебя всю кровь!

...Я сам не помню, как оно так случилось. Это и называется — "меня понесло": как будто ты на гребне волны и уже не можешь остановиться. У меня не было перчатки, чтобы бросить под ноги оскорбителю, и даже меча на поясе не было, вообще ничего. Одно только желание — немедленно прекратить все это любой ценой. Я взмахнул кулаком перед лицом Робина — не ударил, к счастью — и сказал — наверное, на самом деле крикнул:

— Я вызываю тебя на Божий Суд.

Мы думали, раньше была тишина. Нет, оказывается, тишина наступила только теперь. Все не только говорить — кажется, даже дышать перестали. А мы с Робином стояли друг напротив друга на каменном дворе ристалищ, а прямо над нами стоял король.

— Опомнись, Эрик, — тихо выговорил мой враг. — Я не хочу с тобой драться. Черт, да я не могу драться с тобой!

— Тогда возьми обратно лживое обвинение.

— Нет. Никогда. Ты не понимаешь... Я прибыл сюда, чтобы...

Властный голос короля, тяжелый, как свинец, залил горла нам обоим.

— Как бы то ни было, сэры, прозвучало обвинение. За ним последовал вызов на Божий Суд, и это случилось перед лицом короля и королевы. Божий Суд священен, отказом от него вы признаете свою неправоту. Вы признаете свою неправоту, сэр Робин?

Робин молчал. Его зримо трясло. Я никогда не видел, чтобы человека так колотило! Он втянул губы — совершенно по-Роландовски — и наконец сказал:

— Нет, сир.

— Тогда я объявляю Божий Суд. У вас есть право поставить вместо себя другого бойца, тогда сэр Эрик тоже будет вправе выбрать себе замену.

По голосу короля я вдруг понял, что сир Арнольд того хочет. Он не желает, чтобы я дрался сам. И по теплу, пришедшему откуда-то сбоку — со стороны сэра Райнера — я понял, что эту мысль услышал не я один.

Робин побежал по лицам затравленным взглядом. Они все были против него, и он это чувствовал. Роланда здесь многие знали и любили, я тоже выступил весьма благородно и вызвал общее сочувствие, а кто такой для Города — Робин? Неизвестный длинноволосый клеветник. Впрочем, и знай они, кто он такой — разбойничий атаман из Опасного Леса — к нему бы не прибавилось доверия.

Райнер так и обжигал его взглядом. Райнер был его почти на голову выше и в плечах пошире. И я чувствовал его готовность драться за меня, только что вернувшегося из мертвых. Робин, описав взглядом полный круг, вернулся глазами к королю. Солнце жгло немилосердно.

— Я никого здесь не знаю, сир. Мне негде найти замену. Да я и не желал бы того... потому что сказал правду.

— Тогда вам придется биться самолично, — отрезал король. — За сэром Роландом Орла сей же миг будет послано, чтобы он имел возможность оправдаться или же судить вас за клевету. Это зависит от исхода поединка.

Поединка, сказал у меня в голове кто-то маленький. Я что, собрался в самом деле драться на поединке с Робином? Со своим другом? С Робином из Опасного леса, который спас меня и приютил? К тому же ведь он меня убьет. Наверняка он дерется лучше, и он не болен.

Как бы в ответ моим мыслям, сир Арнольд продолжал:

— Сэр Эрик недавно оправился после тяжкой болезни. Возможно, это послужит для него оправданием, если он все же выберет себе замену на поединок. Полагаю, и я, и владыка архиепископ согласятся внести в правила такое изменение...

Я чувствовал на себе их взгляды — сэр Райнер, и брат, мой милый брат из толпы. Он стоял где-то неподалеку, и был готов, считал своим долгом драться за меня. В сердце моем стало на миг тепло и спокойно, потому что Рей имел на бой настоящее право, для него это было — платить за все, для него это было — очиститься перед собой... И я, обернувшись, увидел его взгляд, и сердце мое упало. Потому что Рей не верил мне, не верил в мою правду, но собирался драться за меня. За своего брата.

— Нет, простите, сир, — выдавил я очень тихо, и король сделал знак повторить. — Нет, простите, государь, — сказал я громче, больше всего желая скорее проснуться. — Это... Несправедливо. Я буду сам сражаться. Когда укажете.

И тут рядом я услышал прерывистый вздох. Я обернулся — да, плакала Алиса. Слезы ползли у нее по щекам, и из кубка в дрожащей руке сыпались на посыпанные стружкой плиты золотые монеты приза.

Сзади донесся тяжелый мягкий стук, как от падения тела. Мария, подумал я с болью сердечной, но это была не Мария. Это, уже перекинув ногу за ограду ристалища, упал в обморок мой брат.

Глава 11. Опять поединок.

Сэр Райнер одолжил мне свой доспех. Тот самый, о котором наша компания так долго завистливо мечтала. Он оказался даже не очень тяжелым — легче, чем отцовский, из какого-то особенного металла. Райнер недолго возился, облачая меня сам, и не подпустил оруженосцев.

— Так удобно? Не давит? Ну-ка, подними руку, — хлопотал он вокруг заботливее любой няньки. Я послушно поднимал руку — сквозь ровный постоянный шум в ушах. Мне снова ужасно хотелось проснуться. Где угодно, хоть в постели своего смрадного плена. Но проснуться, чтобы это кончилось.

Со времени моего вызова прошло три дня. Все они были одинаково тяжелы. Брат не переставая что-то говорил мне — то кричал, обзывал идиотом, то клал мне руки на плечи и самозабвенно просил уступить бой ему. То умолял послушать историю Робина. Вдруг тот в самом деле прав? Но я не собирался слушать Робина. Я вообще не хотел с ним разговаривать, понимая, что тогда мне будет еще труднее с ним драться. А в Божьем суде даже и противника быть не должно — только ты и Бог. Узнаешь, с тобой Он или не с тобой.

Сэр Райнер меня тренировал, без конца гоняя в упражнениях. За такого учителя фехтования кто угодно в королевстве отдал бы половину феода — кроме меня. Во-первых, у меня не было феода, а во-вторых, я предпочел бы, чтобы всего этого никогда не случалось.

На третье утро — утро поединка — брат успокоился и перестал на меня кричать. Вместо этого он — я всегда говорил, что он очень хороший — пошел со мною в церковь. Рыцарь Мердок наконец исполнил, что хотел: я просидел в исповедальне не меньше получаса, стараясь не забыть ни одной мелочи. А потом я причастился Святых Таин. Сам архиепископ дал причастие, монсиньор Даимберт. Не то что бы он специально ради меня пришел — просто он и так в то утро мессу служил.

После мессы мы с братом поспешили к сэру Райнеру, в его покои во дворце. Подумать только, куда мы с тобой стали вхожи, сказал я ему по пути, желая Рейнарда развеселить — но он покачал головой, и я понял, что он думает точно как я. А именно — "вот бы сейчас проснуться".

Сестры Белой Башни тоже скоро пришли. Я их очень любил, но в то утро правда предпочел бы остаться один. Райнер на этот раз не стал меня гонять и тренировать, напротив, давал мне словесные советы по тактике. Я слушал и кивал сквозь шум в ушах. "Главное — все время двигайся, — говорил мне добрый друг. — Отступай по кругу и не жди, пока противник истощится — лови его на контратаках и не останавливайся, пока твои удары не начнут проходить... Насколько я видел по его пластике, реакция у него хорошая. Поэтому бери упрямством. Не пытайся его удивить странными ударами..."

Интересно, думал я, кивая и чувствуя себя большой свиньей — человек же для меня старается! Интересно, кто тренирует сэра Робина и дает ему такие же ценные советы? И кто поможет ему надеть доспехи? И вообще, где его на эти дни разместили? Ведь я ни разу его не видел с момента вызова. Даже в церкви.

Потом время приспело, и Рей с сэром Райнером повели меня наружу, поддерживая под локти, чтобы я берег силы. Девушки тоже шли с нами, Мария в синем, Алиса, как и на Троицу, в красном платье с хвостом. Оно ей очень-очень шло, и несмотря на все я был так рад, что она здесь. По пути мы встретили много народа. Наверное, они стерегли у дверей — у всех дверей, которые нам попались по пути. Некоторые из них были мои друзья — Герард, сэр Руперт, еще кто-то. Других я видел в первый раз. И все они стремились ко мне прикоснуться, обнять, перекрестить, сказать, что я прав, благословить, дать совет. Никогда я не был так окружен вниманием людским — и никогда я в этом не нуждался меньше, чем сейчас. Мой брат молча отстранял этих незнакомых мужчин и юношей с пути, и они снова исчезали в небытии, из которого и появлялись.

Вокруг ристалища стояла особая, сдавленная тишина, какая бывает только от присутствия очень многих людей. Не думай, что на тебя кто-то смотрит, напомнил я себе одно из наставлений Райнера. Не думай, как ты выглядишь со стороны. Вообще ни о чем не думай, освободи разум от лишних мыслей, сосредоточься на противнике.

На краю ристалища мне подвели коня. Сэр Райнер надел на меня шлем и навесил на руку щит. Простой белый щит, моего гербового, с алым сердцем, в Городе, конечно, не нашлось. Брат обнял меня. Я неуклюже облапил его одоспешенными руками и хотел поцеловать, но понял, что я уже в шлеме. Тогда я обернулся и увидел своего противника.

К Робину, видно, король приставил оруженосцев — два угрюмых юноши подвели ему коня. Шлем он надел сам, спрятав под него волосы — и мне стало казаться, что я сейчас буду драться с Роландом. Когда не видно цвета волос — Робин ведь темно-русый — они делались очень похожи. Шлем у Робина был не закрытый, как у меня, а конический, с бармицей и наносником. Из-под него виднелись сжатые губы.

Священник благословил нас обоих и произнес традиционную формулу — "Пусть Господь сейчас явит нам Свою святую волю относительно этих поединщиков, мы же будем смиренно молиться, чтобы победа была дарована правой стороне, аминь." Многоголосое эхо откликнулось — аминь, истинно. Надо же, сколько людей смотрят, как я сражаюсь, подумал я невольно; не то что тогда — один сэр Овейн... Сэр Овейн бы этого боя тоже не одобрил. Да ладно, я и сам-то не одобряю. Но я должен. Я знаю, что так надо.

Мы сели в седла. Маршал уже поднес к губам рожок, чтобы дать команду пустить коней. Но Робин опередил его.

— Эрик! — крикнул он через залитое светом ристалище. Странно казалось так перекликаться — как через широкую воду.

— Что?

Мой-то голос гудел из-под шлема, а Робинов звучал ясно. У него губы были открыты.

— Я не хочу тебя убивать. Слышишь? Я постараюсь не убить тебя. Обещаю! Я... этого очень не хочу.

Я ничего не ответил. Только расправил плечи под тяжелой кирасой. Сердце от жары, тяжести и страха уже начало ухать на весь шлем. Я тоже не хотел убивать Робина... но желал победить, как никогда в жизни.

Наконец судья дал сигнал, я опустил копье, сжимая его раскрашенное древко, как... как руку брата. Я надеялся, что сейчас время кончится, как тогда, с Этельредом, и останется только чучело на заднем дворе — то самое, по которому учатся бить копьем, с тяжелым мешком на шесте. И мы с Робином одновременно выслали коней.

Получилась хорошая сшибка. Тупой удар, как мне показалось, отбросил меня к задней стенке доспеха; потом последовал новый тупой удар, по всему телу, даже не успевший стать болью из-за тяжести. Это я ударился спиной о землю. Но я не ошибался, решив, что как копейщик Робину не уступлю! Вроде этого я падал с коня бессчетное множество раз, и потому легко перекатился на бок, чтобы встать — почти сразу. Ко мне, к сожалению, не бежали оруженосцы — Божий Суд дело особое, никто не должен вмешиваться, пока один из двоих не будет побежден. Я разжал руку, по весу определив, что в ладони сжато не копье, а лишь его обломок, и завертел головой, ища сквозь узкую прорезь своего противника. И я его увидел. Робин тоже лежал на земле, но в куда более неудобной позе — с подвернутой вниз рукой. Сердце мое ухнуло от восторга — но я тут же одернул себя: это была щитовая рука, а не мечевая.

Я поднялся быстрее, чем Робин, и направился к нему, обнажая меч. О трех сшибках речь не шла — Божий Суд тем и отличен от турнирного поединка, что в нем не меняют оружие, а оба наши копья разлетелись в щепы. В одно из немногих мгновений в жизни меня охватил блаженный жар, радость, вдохновение боя.