Кратко скажу: меня обвинили в краже кошелька с большой по тем временам суммой в триста рублей у друга семьи. Ну, сами подумайте, если бы я их украла, разве пробыла бы я после этого хоть пять минут дома? И хрен бы меня отыскали. В те времена, когда крупа стоила от девяти до сорока копеек, на триста рублей можно было прожить как минимум год где-нибудь в заброшенной после хрущевских укрупнений деревне. Но я не то, что не крала, у меня до того треклятого дня о таком и мысли не возникало. И вот — обвинение, скандал, привод в детскую комнату милиции... мама плачет... отец приносит кошелек, говорит, что нашел у меня под матрасом. Я что, дура — если бы и украла, то вряд ли бы стала прятать в своих вещах. Сказала, но это здравое замечание вызвало совершенно неадекватную реакцию: "Так ты, оказывается, не в первый раз крадешь!"
Это сейчас я понимаю, что вряд ли в том возрасте меня посадили бы даже за настоящую, доказанную кражу, но тогда, не зная реального положения вещей, я представляла себе дальнейшую свою судьбу чем-то вроде четвертака на лесоповале или ежедневного избиения в карцере, где нельзя ни сесть, ни, тем более, лечь, потому что клетуха метр на метр на полтора и с водой по колено. Надо ли говорить, с каким наслаждением отец это мне расписывал?
Спас меня Гашек, точнее, его бравый солдат Швейк. Когда-то его "Похождения" были моей первой книгой, потом этот образ стал моим вторым я и перекрыл дорогу всем ужасам, которыми стращал меня отец. Широко открытые глаза дурака, дурацкие вопросы, от которых отцова ложь рассыпалась, как пшено из дырявого мешка, а, главное — незамыленный страхом и страданием взгляд, заново открывший мне мир — широкий, разнообразный, с огромным количеством лазеек и люфтов, в которые может ускользнуть не забитый страхом и ненавистью человек. В образе "дурака" я прожила, помнится, месяца четыре подряд, и напугала не только учителей, но и отца: все-таки он расчитывал получить абсолютно послушную, но умную марионетку, а не своевольного идиота. Потом я вернулась в свое обычное замкнуто-недоверчивое состояние, только ехидства в нем прибавилось. С этого момента переключения были полностью в моей власти, и уже не отец опускал меня, а я опускала его в кругу сослуживцев, не изображая — становясь на всю голову ушибленной идиоткой.
Так что сейчас я перехожу в состояние "дурака", временно забывая все знания, которые получили я или Хюльда, весь мой арсенал — природно-инстинктивная магия и "три класса сельской школы". Я даже не помню, как меня звали, ну, вот так по башке ударило... в черном буфере. Это объясняет и мою полувоенную амуницию, и определенные автоматизмы. А что нет пластинки, удостоверяющей личность мага... вряд ли в деревне ее спросят, а города и крупные селения буду огибать по широкой дуге. Да и беспамятность дурака вполне объяснит утерю документов. Ну, что ж, сейчас присяду в овес, сосредоточусь, перенесу внимание внутрь себя... "Брейк!". Вот и все. Метки — великое дело. И куда теперь мне идти? А, вон деревня... ну, что ж, добрые люди помереть не дадут.
Естественно, не дали. Только вот когда чистишь третий ящеречник за сутки, то начинаешь сомневаться в доброте этих добрых людей. Дело даже не в тяжести, липкости и плотности дерьма, смешанного с подстилкой, а в невероятной вонючести ящериного навоза, в этом смысле далеко оставляющего за собой и свиной, и гусиный. "Даже если духами обдать, все равно продолжает вонять", — всплыла в памяти строчка из блатняка, ну, да, личность "тупки" только его и воспринимает в качестве музыки. Была бы умной — знала бы: одной вонью другую не замаскируешь, разве что добьешься удвоенного поражающего действия. А если облегчить себе работу магией, то для этого нужно выходить из образа ушибленной на голову магуйки, забывшей, и как ее зовут, не то, что какие-то энергетические конструкции и руноскрипты. Вот и пришлось на третьем сарае уже потихоньку заливать силу в ноги, руки и спину, надеясь их не сорвать. Когда показались первые звезды, я закончила с ним, а физических сил хватило ровно на то, чтобы поставить лопату и разогнуться, держась за плетень.
Нет, я понимаю, что даже после того, как вымылась из прозеленевшего бочажка, я совсем не ландышами пахла, и сама бы себя я в дом и на порог не пустила, но гнать за частокол на ночь глядя... это воняет не только дерьмом, но и подставой. Есть же, в конце концов, и сараи, и сеновалы, можно просто на улице устроиться — но внутри поселения. Хорошо хоть, расплатились сполна — шмат копченой ящерятины, четыре серых мягких лепешки, мешочек чего-то вроде недробленого овса и — о, счастье! — сухофрукты, по вкусу напоминающие ягоды белой шелковицы, то есть сладкие до безумия. Вышла из деревни, забралась на пологий то ли холм, то ли курган. Ну, вот сейчас самое время мертвякам на меня полезть, как там в фэнтези пишут.
Интересно, насколько быстро я смогу поставить щит... ах, да, я этого сейчас "даже не помню", а уж серьезные манипуляции с энергией просто проорут всем менталистам Конторы — "вот она, ату ее!" Значит, будем защищаться как-нибудь иначе... Смерть — распад и разделение, немертвые — те, кто остановлен на этом пути магией: плетениями или вязью. Зомби и костяки — элементарными, которые реально разрушить энергетическим ударом в слабое место. А если я его не увижу? А если будут некроконструкты или модификанты? Нееет, сваливать надо. Пускай внизу гнус, туман и сырость, но намного безопаснее. Чем безопаснее, интересно? Если из кургана какая-то дрянь вылезет, ничто не помешает ей спуститься вниз и поиграть со мной в догонялки в тумане. Интересно, что это за странная интуиция меня с холма спуститься подталкивает? Маскирующаяся под мой страх. Я свою чуйку знаю, она по-другому ощущается. От нежити не спрячешься и внизу, зато наверху у меня будет хороший обзор и комфортная обстановка. Именно сухость и удобство сидения в ложбинке, густо заросшей сорняками еще в начале лета, а сейчас покрытой высохшим на корню сеном, убедила меня в том, что трогаться отсюда не стоит.
Я достала из сидора припрятанную фляжку с тей-фре. Руна ис на ее боку почти начисто испарилась, выработав весь ресурс в полуденную жару, но сама жидкость была холоднющей, с тонкими льдинками, шелестящими по металлическим стенкам. Подержала в ладонях, поприкладывала к предплечьям, избавляясь от боли и жжения в мышцах, прислонила вогнутой стороной к щеке, потом ко второй, хотела прижать и к груди, но передумала: не хватало мне еще простудиться. Хотя — вон сколько уже мерзла, то в воде, то на каменном полу, то просто в мокрой одежде на ветру — и ничего, орочья кровь хоть и не альвийская, но от болезней меня бережет. Интересно было бы еще в зеркало посмотреться — как я с лица выгляжу? Судя по тому, что видела в неясном водяном отражении, вполне заурядная рожица, напоминающая башкирские или бурятские лица. Ну, разве что челюсть тяжеловата, и загар не золотистый, а почти серый за счет свойственного оркоидам зеленоватого цвета кожи, видимо, липохромы какие-то в подкожной клетчатке скапливаются. Хюльде в детстве говорили, что если почаще на солнце бывать, зелень уходит совсем, и загар становится нормальным, но пока мне до этого далеко. Зато проведи пару суток под пологом леса или просто в помещении — и получи "зеленую рожу". Все равно в зеркало не помешает глянуть, жаль, они тут совсем не распространены, даже в крепости ни одного нет. Что странно.
Впрочем, хрен с ними, со странностями, пожрать надо и спать устроиться. Оторвала волокнистый кусок ящерятины, завернула в лепешку и стала откусывать мелкими кусочками, растягивая удовольствие от еды, такими же мелкими глотками запивая ледяным настоем из фляжки. Одновременно растворила границы чувствования, чтобы не только приглядываться к раскинувшейся подо мной сумрачной равнине, но и ощущать все, что делается там, куда взгляд не достает. Туман заполнил до краев ночное поле и язычками стал подниматься на холм, кстати, настоящий туман, водяной, мокрый и холодный, оставляющий бисерную влагу на листьях — не то, что в том странном месте, где бродят назгулотаджики. Тихонько потрыкал и умолк припозднившийся кузнечик, вдалеке мерно и заунывно уже с полчаса стонала какая-то птица. Внизу, в тумане, задвигались неясные тени, то ли сутулые люди, то ли вставшие на задние лапы местные хищники. Расширившиеся границы эфирного тела воспринимали их как нечто не вполне живое, но и не совсем мертвое. Стараясь не шуметь, отложила в сторону еду и питье, вытащила кинжал.
— Поздно, — услышала слева от себя, из-за спины.
— Не думаю, — ответила я, как-то не очень и удивившись. — За меня, против?
— Это зависит от тебя, — произнес незнакомец. — С кем ты? Со мной?
— Внизу твои твари?
— Если ты спрашиваешь, кто их сотворил — то не мои. А вот если хочешь узнать, кому они подчиняются — то мои... ратники.
— Судя по тому, что я вижу и чувствую, мне не очень-то хочется становиться твоим соратником.
— Но ты и так ийель. Ничего не потеряешь.
— Кто бы мне еще объяснил, что такое — "ийель".
— Не знаешь? Но почему? Как?
— Так. То ли никогда не знала, то ли память подчищена.
— Ага, — странный собеседник ненадолго умолк. — Ага, подчищена... Маг, канал к стихиям закрыт, память вычищена... Без колодок и не мертва. Работа на Контору, задание, смерть, с того света быстро вернули, но тонкие структуры повреждены, перекрыли связь со стихиями, подчистили память и бросили посреди дороги — живи, как знаешь. Справедливо, а?
— Так это и значит — "ийель"?
— Нет. Ийель — это тот, кто несет печать смерти. Она бывает на тех, кто туда собрался, да не дошел. Она же бывает на тех, кого оттуда вернули.
— Ты — тоже?
— Я — нет. Я вернулся сам — отомстить.
— Мне мстить некому и не за что. Я знала, на что шла, и получила даже больше, чем рассчитывала.
Беседа — хороший способ протянуть время, но тянуть надо с толком, то есть, делать то, для чего его тянешь. Я, и так объединившая эфирку с окружающим пространством, добралась, наконец-то, до собеседника. Ощутила его как нечто холодное и плотностью едва превышающее окружающий воздух. Нежно, имитируя туман, обволокла эту фигуру и ощутила волны гнева, сотрясающие непрочную оболочку. Нехило дядьку колбасит! Как бы не лопнул от злости.
— Неужели не хочешь отомстить во-он тем селянам, что выкинули тебя на верную смерть?
— А смысл? Хочешь, сказку расскажу?
— Сказку? Зачем? Я не ребенок, а ты не моя мать.
— Ничего, послушай, она как раз о мести, — я поудобней устроилась и отхлебнула из фляжки. — Шел солдат со службы домой. Не один день идти. Идет, смотрит — небо темнеет, скоро ночь. Видит, у дороги стоит селенье. Стал он стучаться в дома, а его никто не пускает, потом и за ворота выгнали. Повернулся он, вышел оттуда, и проклял то место: говорит, раз вы, как дикие звери, только родных за своих считаете, а кто за вас кровь проливал — тот чужой и ату его, словно зверя — так и будьте же вы зверями отныне и навсегда. И стали все люди в том селении зверями, передрались да по лесам разбежались. Но смысл-то в этом какой был?
— А солдат был орком-шаманом, — прокомментировал собеседник. — Только орки могли такое придумать. Надо же — людей в зверей... идея, конечно, хороша... Но очень уж трудно ее исполнить.
— Да кем бы ни был. А идея — дерьмо. Человека можно убедить, что он неправ. Иногда, правда, кулаком в рожу, а чаще — просто демонстрацией превосходящей силы, но можно. И он запомнит, а его дети, так и вовсе сочтут это должным и справедливым. А со зверя что взять? Или на шкуру его, или на мясо, или отогнать. Да и то, сейчас он боится, а через пару-тройку дней уже забудет, редкие звери запоминают на годы, а уж детям своим точно не передадут. Так что, в перспективе, глупость этот солдат сделал.
— Ну, а другим в назидание?
— Какое назидание, даже если кто-то и поверит? А ведь ты не особенно поверил. Ну, и остальные так же.
— А ты бы как сделала?
— Думаю, пугнуть надо, чтоб у всей деревни штаны промокли, и в следующий раз они странников будут встречать пирогами от самой околицы. Поможешь?
— Помогу, но не даром. Давай так: я их пугаю, а ты идешь под мои знамена.
— Зачем я тебе, призрак? — что-то у меня голос сел, наверно, из-за эфирного контакта, силы он тянет, как любой призрак, изрядно. — У тебя хватает соратников. И зачем мне твои знамена? Мне хватит имперских.
— Ратники... Почти все дошли до состояния то ли полузверей, то ли беспамятных духов. Пятеро еще держатся, но они и пришли позже.
— Это сколько же лет прошло? Или такими они и раньше были?
— Не считал... Сделай это сама. Мы погибли, защищая родину от Узурпатора и Одноглазого Бастарда.
— Э... Альфара и Дерека? — только при упоминании об одноглазом я поняла, откуда ветер дует. — И чем они вам не угодили?
— Они — захватчики.
— Они уничтожили твой народ или поработили его? — нет, я знаю, что рабство в Империи законодательно запрещено, но с какого времени — вот вопрос.
— Нет, они даже наш язык сделали обязательным для всех, — призрак снова погрузился в давнее горе. — Но они вырезали мою семью, и даже слуг, а народ... он молчал... ополчение разбежалось по домам, наемники переходили на их сторону... скоты продажные!
— Сколько лет тебе было? — догадка мелькнула на грани сознания, но я угасила ее раньше, чем она оформилась в мысль.
— Восемнадцать! — ох, как мы вспыхнули! — И я хорошо понимал, какую требовал клятву.
— Так вот где савга порылась... Клятва не дает вам покинуть мир живых.
— Я не жалею! — уже менее уверенно, тем более, что вместе с энергией, которую он беззастенчиво высасывает из меня, я ему плотным потоком транслирую свои сомнения и этакое раздумчивое состояние. Надеюсь, он еще не потерял способности мыслить...
— И не надо. Сожаление — бесполезная трата времени и сил. Ты мне лучше скажи, какой была клятва дословно.
— Мы поклялись отомстить захватчикам и убийцам.
— Полностью, юноша!
— Поклялись посмертием своим, что отомстим грабителям, убийцам и разорителям нашей земли, семьи и рода.
— А чем вы тогда думали? — сомнения, сомнения побольше и в голосе, и в энерго-информационной подпитке. — Вряд ли Одноглазый собственноручно убивал твоих родных... А те, кто их убил — давно мертвы. Сам же Одноглазый и его брат... да, признай, они ведь не разоряли и не грабили захваченные королевства и княжества, так что к грабителям и разорителям их тоже не отнесешь. Нет, не "чисты, как альвийская дева", но подумай и скажи — почему народ не сопротивлялся завоеванию? Да, вы именно сглупили. Мягко говоря. И что теперь делать будешь? Между прочим, ты за своих воинов отвечаешь и по сию пору — клятва-то у вас общая. Да, думай. Вон, скоро вам уходить — уже светает, а мне надо поспать. Так что не мешай мне и не пытайся выпить досуха, очень неприятный подарок подсуну, а у тебя и так существование не медовое. Нет, до завтрашнего вечера я никуда не денусь, даю слово.
