— Господин подполковник, а к чему еще ведут потери среди офицеров? — Довольно ехидно спросил сидевший за столом первого ряда поручик, даже не сочтя нужным встать.
— Потрудитесь представиться при обращении к старшему по чину. — Сухо сказал подполковник, под гул голосов офицеров обсуждавших сказанное ранее Ремезовым.
— Простите господин подполковник! Командир второй роты Азовского пехотного полка поручик Станкевич.
— Вопрос Ваш поручик нарочит, но я отвечу на него. Судя по реакции присутствующих господ офицеров, столь недвусмысленно выражаемой гулом неодобрения к моим словам, попробую осветить проблему с другой стороны. Есть в военном деле такие знания и навыки, которые невозможно написать в учебниках, и которые возможно передавать лишь изустно и личным показом. Должна быть преемственность в воспитании и обучении будущих офицеров. Готовить их к будущей войне, начиная с кадетских лет, должны опытные люди. Потери среди офицеров фронтовиков, ведут к прерыванию этого немаловажного процесса. В заключение преамбулы я хочу сказать, никто не сомневается в вашей личной храбрости господа. Вопрос в том, чтобы использовать вашу храбрость и ваши знания с наибольшей пользой.
Глубокое молчание было ответом на последние слова. Ремезов продолжил:
— Но к делу. Сейчас, мы с вами рассмотрим несколько глав наставления. Во-первых — разведывание пехотой, во-вторых — движение пехоты, в-третьих — огонь пехоты.
Глава 16. Худой мир лучше доброй ссоры.
К Павлу Матвеевичу, после завтрака, принесенного денщиком Ларионова, снова переместившемуся в Северное укрепление, пришел капитан Степанов. Инженер находился в довольно просторной комнате, служившей кабинетом для капитана первого ранга Бартеньева и любезно уступленную им инженеру.
— Доброе утро Павел Матвеевич, простите, что осмелился прервать Ваши занятия.
— Здравствуйте господин капитан, — оторвавшись от своей записей в своем 'реестре великих людей', ответил инженер, — простите, не знаю, как вас величать.
— Позвольте представиться, капитан Степанов Леонид Михайлович.
— Очень приятно. Но я не совсем понимаю, ... чем обязан?
— Павел Матвеевич, вы ведь инженер?
— Имею честь, окончил московское техническое училище в тысяча восемьсот девяносто девятом году.
— А почему Вы не в армии?
— Я был призван в четырнадцатом году, служил в двести шестьдесят четвертом Георгиевском полку, шестьдесят шестой дивизии. Звание имел прапорщика, в пятнадцатом году был демобилизован. Знаете, наверное, всех инженеров и квалифицированных рабочих, кто уцелел, из армии вернули на производство. А собственно, почему такой расспрос?
— Вы не удивляйтесь, пожалуйста, Павел Матвеевич.
— Я не удивляюсь, я возмущаюсь!
— И возмущаться не надо.
— Послушайте, господин капитан, Вы ведете себя как самый обыкновенный жандарм! Я не возмущаюсь, просто не совсем понимаю, зачем весь этот разговор? — немного не последовательно выпалил инженер.
— Павел Матвеевич, Вы действительно недовольны. И моим посещением, и моими расспросами. Простите, пожалуйста, никоим образом не собирался Вас обидеть. Расспросы мои, это чисто профессиональное. Действительно до недавнего времени служил в отдельном корпусе.
— А вы знаете анекдот о беременных женщинах и жандармах?
— Нет.
Извольте. Некая дама, загадала в обществе загадку, чем отличается беременная женщина от жандарма.
— И что же?
— Ответ очень прост, если дама при известных условиях может и не доносить, то жандарм, непременно донесет.
— Очень глупый этот Ваш анекдот. Кому донесет жандарм? Самому себе? Но мысль я Вашу понял.
— Очень хорошо! Доносчиком я не буду!— Почти выкрикнул инженер запальчиво.
— Я не собираюсь вербовать Вас в секретные сотрудники Павел Матвеевич. Цель моих расспросов, лежит в сфере Вашей профессии, а не в ваших убеждениях, — Слова 'жандарма' прозвучали убедительно, вызвав некоторый интерес.
Капитан продолжил:
— Мне не нужны Ваши сообщения о господах эсерах, социал-демократах, анархистах. О господах из 'Народной воли', Вы тоже ничего мне сообщить не можете, тем более что её, этой самой 'Воли' ещё нет. Дело, по которому я к Вам пришел, совсем другого толка. Да и сам я сыском не занимался.
— Какое дело? — колюче спросил Павел Матвеевич.
— Хотелось бы, чтобы Вы, Павел Матвеевич подумали над тем, как приспособить двигатель с одной из наших радиостанций для установки на лодку.
— Зачем?
— Необходимо иметь средство для доставки мин заграждения в Казачью бухту.
— Поставьте парус и плавайте себе на здоровье. — Возразил инженер.
— Лодка должна быть быстроходной и малозаметной.
— А мины Вы, где возьмете? — продолжал сопротивляться Павел Матвеевич.
— А это вторая часть дела, с которым я к Вам пришел. Мины надо сделать.
— Из чего?
— Вы же инженер!
— Я инженер, а не господь Бог!
— Иными словами Вы не хотите помочь в обороне города?
— Это нечестный прием! Я, конечно, хочу помочь, но не имею возможностей. Здесь нет промышленных предприятий, соответственно нет станков, металла, хотя ...
— Севастополь-главная база флота. Не может быть, чтобы здесь не было мастерских.
— Я тоже подумал над этим, — начал сдаваться инженер, — А сколько мин нужно? На какую глубину их будут ставить?
— Мин нужно немного, дюжину. Это скорее будет психологическое оружие. Даже если не потопим никого, а только повредим, уже будет хорошо. Они побоятся выходить в море. Заблокируем французов в бухте, а там что-нибудь еще придумаем. Ну как, возьметесь?
— Уговорили. А что вы говорили про сыск? — Было видно, что инженер не избавился от чувства ожидания подвоха.
— Я служил на КВЖД, занимался противодействием хунхузам. Числился по отдельному корпусу, а занимался контрразведкой. Во время японской войны возложили на корпус такие функции, да так потом и оставили.
Чувствовалось, капитан хочет если не отмежеваться от подозрений, то хотя бы дать понять собеседнику, что задачи выполняемые служащими ОКЖ, были достаточно разнообразны.
— Почему контрразведкой занимаются жандармы?
— Потому, что когда началась несчастная Японская война, никто в России контрразведкой не занимался. Не думали о яичке, которое бывает дорого к Христову дню. Вот и стал корпус заниматься этим. Хоть какое-то представление о методах контрразведки, тогда только у жандармов и было. А когда я перешел служит в корпус, то и стал заниматься те, чем занимался.
— А Вы, почему в жандармы перешли?
— Посмотрел, какие безобразия творятся со снабжением армии во время японской войны, захотелось иметь возможность реально принять участие в искоренении злоупотреблений. Ну а поскольку я за время службы на дороге выучил китайский язык, то и задержался на Востоке.
— А почему же Вы перевелись на Запад?
— А я еще и немецкий язык знаю, вот мой рапорт и удовлетворили. Вы Павел Матвеевич, мне форменный допрос учинили.
— Виноват, хотелось понять с кем имею дело.
Почувствовав, что в голосе инженера уже нет прежней враждебности, Степанов задал вопрос в свою очередь:
— Простите, а почему Вы так были настроены в начале разговора?
— Я после демобилизации, работал на Обуховском заводе, ну попалась мне в руки литература запрещенная, прочитал, стал обсуждать с товарищем, а он донес. Пришлось после беседы в здании у Цепного моста, уволится и перейти на железную дорогу.
— Так Вы, значит, знаете, как пушки делать?
— И пушки тоже.
— Прекрасно! Прекрасно! Надо обязательно нам еще поговорить! Мир?
— Мир! Леонид Михайлович, еще поговорим, обязательно. Вы куда сейчас?
— К Ларионову, доложу о своих планах. Да и с флотскими надо насчет лодки договориться, потом буду команду подбирать. А вы?
— Пойду искать мастерские, потом буду думать. Раз уж взялся за гуж ...
* * *
Из дневника капитана Гребнева.
27 мая. В церквях Севастополя и на бастионах был отслужен благодарственный молебен, причем на бастионах налой заменяли несколько туров, составленных вместе и покрытых парчой.
Еще накануне вечером, перед вторым бастионом, на плато и в Доковом овраге были слышны стоны раненных. Французы, во множестве лежавшие на земле, звали на помощь. Это подвигло некоторых наших солдат, перебравшись через бруствер, напоить страдальцев и перевязать их раны.
Несколько легкораненых французов привели во второй бастион. Здесь была очень неприятная сцена, в ранце одного капрала, когда он вытряхнул его чтобы доказать отсутствие патронов, были обнаружены в развязавшемся тряпичном узелке ордена св.Станислава и св. Анны третьей степени. Кроме орденов, там же были несколько нательных православных крестов.
Назначено перемирие для уборки тел убитых и раненых, которыми покрыто пространство впереди левого фланга Корабельной. В первом часу пополудни, с обеих сторон были подняты белые флаги. Цепи без оружия расположились одна против другой между укреплениями оборонительной линии и осадными батареями.
Множество офицеров вышли вместе с солдатами, я тоже не удержался и, отпросившись у Андрея, переодевшись в форму, любезно уступленную капитаном Роговцевым, вышел в поле. Французы, огорченные неудачею штурма, были не столь приветливы и разговорчивы, как в прочитанных мною описаниях Восточной войны.
Со стороны французов, несмотря на все мои усилия, не удалось добыть данных о потерях. Да они, кажется и сами точно еще не знают точного числа погибших и раненых. Но можно безошибочно принять, что у них было убито до трех тысяч и ранено не меньше. В числе убитых оказался и сам командующий Пелисье. Вместе с ним под раздачу попал и французский штаб. Сейчас французские войска возглавил ген. Канробер.
Французы, мило улыбаясь, заводили разговоры о 'нахимовских картечницах', невиданных по разрушительной силе бомбах, о дальнобойных картечных гранатах. Я сослался на то, что являюсь пехотным офицером, любопытства их не удовлетворил, другие офицеры тоже благоразумно помалкивали. Этакий заговор незнаек.
Англичане собрали своих гораздо быстрее французов. Тем пришлось заниматься этой скорбной работой до самого вечера. Я заметил, что убитых и раненых французов носили в основном турки.
Перемирие было прекращено с наступлением сумерек.
* * *
Капрал первого полка Алжирских стрелков Роже Сантен, стоял перед галдящими варварами, тыкающими ему в нос узелок и понимал из их воплей только одно слово 'maraudeur'.
Беспомощно оглядываясь, держа левую руку у перевязанной раны, он ожидал худшего. Вдруг все затихли. Подошел русский генерал, Роже понял, что это генерал по пышным золотым эполетам.
Генерал задал несколько вопросов, на французском языке, переговорил с русским офицером. Потом офицер, что-то писал на бумажном листе. Лист положили в конверт и запечатали сургучом. Конверт дали Роже в правую руку, повернули его лицом к французским позициям и дали хорошего пинка, причем генерал прокричал ему, чтобы он отдал конверт первому же французскому офицеру. Капрала сопровождали двое русских: офицер и солдат, поэтому он не имел возможности прочитать, что написано в письме.
На середине между позициями стояли цепи безоружных солдат. Местами были видны группы мирно беседующих офицеров. К одной такой группе, подвели Роже и он отдал конверт лейтенанту зуавов.
Лейтенант де Фош, распечатал конверт и прочитал:
'Monsieur l'officier français!
Ce caporal — le maraudeur. Chez lui étaient trouvés les ordres russes et les croix portées sur le corps, qu'il a retiré sans doute des morts.
Pour ne pas tenter les soldats, voulant cela arranger la justice sommaire, j'ai pris la décision de le rendre pour la cour à la partie française.
Le général Urusov.'*
Французский офицер крикнул команду, подошли два зуава и, взяв Роже под локти повели его в лагерь. Там его втолкнули в землянку, а перед ней поставили вооруженного штуцером часового.
* * *
Дивизионные генералы Франсуа Сертен Канробер и Пьер Франсуа Жозеф Боске, два ветерана войн в Африке, сидели за столом. Стол, был застелен ослепительно белой скатертью. А вот на скатерти были разложены довольно странные предметы. Три цилиндрических стальных стакана с разорванным верхом, осколки, по-видимому, еще более крупных снарядов, круглые свинцовые пули, подобранные с земли и вынутые из ран хирургами. Были здесь и непривычные продолговатые, заостренные пули, состоящие из мельхиоровой оболочки с залитым в нее свинцом. Их тоже вынули из ран.
И мельхиоровые оболочки пуль, и медные кольца обхватывавшие стаканы от картечных гранат, имели явные следы того, что им пришлось прогуляться по нарезам. Осколки бомб были подобраны на месте гибели главнокомандующего со штабом. С разнесенных в пыль батарей, принесли не только осколки, но и медное кольцо, подобное тем которые были на стаканах, тоже со следами прохода по нарезам, но более крупное, примерно пятнадцать сантиметров в диаметре.
_______________________________________________________________________
* — ' Господин французский офицер!
Этот капрал — мародер. У него были найдены русские ордена и нательные кресты, которые он без сомнения снял с мертвых. Чтобы не искушать солдат, хотевших устроить самосуд, я принял решение вернуть его для суда французской стороне.
Генерал Урусов'.
— Что ты думаешь об этом Пьер?
— Мой генерал!
— Брось Пьер, сейчас не до чинопочитания.
— Франсуа, не знаю что сказать, но чувствую, мы вляпались в дерьмо. Русские, это ясно, имеют нарезные орудия. Эти остатки явно свидетельствуют о наличии, по крайней мере, двух типов орудий.
— Еще они имеют штуцера. И имеют их в большом количестве. Мне не дают покоя эти 'нахимовские картечницы'. Они перебили кучу народа, за какие-то пять минут. Откуда все это взялось?
— Давай подумаем вместе Франсуа. Россия — отсталая страна, у которой промышленность находится в зачаточном состоянии. Могли сами русские наладить производство таких пушек, снарядов, щтуцеров, картечниц и пуль, ведь все пули совершенно одинаковые и видно, что делали их не в деревенской кузнице?
— Нет! Но кто-то ведь все это сделал?
— Сделал, на нашу голову. Вот только кто сделал, кто продал это русским, черт возьми!?
— Рассуждая логически Пьер, можно понять, что это не Австрия. Это или Пруссия или Америка. У Пруссии ничего такого нет, если бы было, мы знали бы об этом. Остается Америка.
— Франсуа, Америка не могла бы доставить все это в Россию. Ни одно американское судно не заходило в порты России. На Востоке у русских нет дорог. Они везли бы это год через пространства своей Сибири!
— Кто знает, может быть, они и везли год? А врачи, ведь американцы отправили врачей в Россию?
— Я знаю, что американские врачи в Крыму. И они не на нашей стороне. Но люди могут проехать окольным путем.
Спор генералов прервал осторожный стук в дверь.
— Что?
В двери показалась фигура капитана спаги Мишеля Гранье, адъютанта Канробера.
— Мой генерал! Вас хочет видеть хирург Маршан, он говорит, что это важно.
