Меченый. (Меченый - 1)

— А затяжная война — это довольно большие расходы... — подал голос граф Комес. — Чтобы война стала выгодной, она должна быть быстрой и победоносной...

— Мы взяли Карс... — напомнил Латирдан. — За одну ночь...

— Взяли... — согласился граф Грасс. — Однако Карс — это еще не весь Алат. И надеяться на то, что нам удастся так же быстро захватить и остальные города, не стоит: не забывайте, сир, что там теперь только половина армии!

Неддар закусил губу и... кивнул:

— Вы... правы. Однако оставить Кортарена неотомщенным я не могу...

Тысячник пожал плечами:

— И не надо, сир: вы просто отложите месть. На некоторое время...

— А кровь за кровь возьмешь тогда, когда тут станет спокойно... — поддакнул ему Вага.

— Раз такое дело, сир, то почему бы нам не потребовать у ал'Арради контрибуции за возврат Карса? — подал голос новоиспеченный казначей. — Думаю, что в ближайшие месяц-два со сбором налогов у нас будет... э-э-э... не очень хорошо. И эти деньги нам пригодятся...

Идея была неплоха. Даже очень. Поэтому Неддар перевел взгляд на графа Грасса:

— А вы как считаете?

Первый министр задумчиво пожевал ус и кивнул:

— Пожалуй, соглашусь: раз мы решили возвращать армию в Вейнар, то надо зарабатывать на этом средства на новую войну!

— Что ж... — ухмыльнулся король. — Тогда определитесь с суммой, за которую мы можем вернуть им их город. И, желательно, побыстрее — чтобы я мог завтра же 'обрадовать' алатского посла...

— Хорошо, сир! — кивнул Упрямец. — Только прежде, чем его радовать, я бы посоветовал вам довести до него слух, что вы собираетесь возвращаться в Алат, дабы лично довести войну до логического завершения...

— Хорошая мысль... — благодарно кивнул Неддар. Потом повернулся к графу Рендаллу и поинтересовался: — Что у нас там дальше?

— Соседи, прослышавшие о нашей слабости... — усмехнулся тысячник.

— Этот вопрос можно не обсуждать... — поморщился монарх. — Как бы они не торопились, собрать свои армии до того, как наши солдаты вернутся в Вейнар, они не успеют. Да и завтра-послезавтра их пыл слегка поугаснет...

— Почему, сир? — удивленно спросил Упрямец.

— Я послал голубей в Шаргайл. Через сутки-двое в моем распоряжении будет порядка двух с половиной тысяч далеко не самых худших воинов Горгота...

— Замечательно... — улыбнулся граф Грасс. — Значит, на севере Вейнара скоро наступит тишь, гладь да благодать...

— Именно!

— Тогда осталось обсудить два вопроса: что делать с родственниками Иора Варлана и...

— ...с Орденом! — закончил за него Неддар.

— Да, сир...

— Брата — отловить и к палачам. Остальных — под наблюдение! — король уставился на подобравшегося Арзая. — Тех, кто начнет шевелиться — за жабры, в пыточные и на плаху. Тем, кто не станет, дайте возможность вспомнить о своем вассальном долге...

— Сделаю, ашер... — кивнул начальник Тайной службы.

— Нисколько не сомневаюсь... — усмехнулся король. Потом покосился на статую Вседержителя, вспомнил презрительную гримасу, игравшую на лице духовника своего отца, и с трудом сдержал рвущийся из груди рык.

...— К чему все это, ваше величество? — встряхнув кандалами, насмешливо поинтересовался брат Униар. — Неужели вы думаете, что моя смерть способна что-то изменить?

— Вы и ваш проклятый Орден превратили половину моих вассалов в бессловесное стадо! — пожирая взглядом окровавленного, но не сломленного монаха, зарычал Неддар. — Они не хотят брать в руки оружие даже для того, чтобы защитить собственную жизнь!!!

— А очень скоро их примеру последуют и все остальные... — не обращая внимания на боль в разбитых губах, улыбнулся духовник. — И тогда вы поймете, что ваша власть — ничто перед властью Вседержителя...

— Ну уж нет!!! — воскликнул король. — Этого я вам не позволю!!!

— Позволите! Ибо истинную Веру можно выкорчевать только вместе с душой...

Ошую негромко кашлянул Вага.

Сообразив, что пауза слишком затянулась, Неддар скрипнул зубами, оглядел молчащий Внутренний круг и нехорошо усмехнулся:

— Орден пророс в души моих вассалов. Поэтому выкорчевывать его мы будем следующим образом...

Глава 22. Кром Меченый.

Второй день второй десятины третьего лиственя.

...Огромная поляна, вырубленная в Барисском лесу егерями Герренов специально для прикорма оленей, косуль и кабанов, заросла кустарником и лебедой. Кормушки с вырезанными на них скрещенными луками , некогда поддерживавшиеся в идеальном порядке, зияли дырами, а две из трех вышек для охоты из засады вообще валялись на земле.

Третья выглядела более-менее ничего: у лестницы, ведущей на верхнюю площадку, не хватало всего одной перекладины, невысокое ограждение, за которым обычно прятались охотники, было хоть и обшарпанным, но целым, а на покатой крыше, защищающей их от дождя, все еще реял вымпел. Правда, уже успевший выцвести и поэтому не желто-зеленый, а серый.

Побродив по поляне и порадовавшись свежим следам кабанов и косуль, я оценил направление ветра и криво усмехнулся: он дул под небольшим углом к третьей вышке. Значит, ее можно было использовать, как место для засидки. Только вот лазить по вертикальным лестницам мне было еще рановато.

Впрочем, пристрелить что-то съедобное не с вышки, а как-то иначе шансов было в несколько раз меньше. Поэтому я вздохнул и поплелся к лестнице, надеясь, что смогу подняться по ней, не потревожив затянувшиеся раны...

Дошел. Вцепился правой рукой в перекладину над головой и попробовал напрячься. Плечо и правый бок тут же прострелило болью. Но не такой сильной, как ожидалось.

'Ничего, тут совсем невысоко...' — 'успокоил' я себя и сделал первое движение...

...Вопреки ожиданиям, подъем по лестнице я перенес без каких-либо последствий — раны не закровили, боль в мышцах постепенно затихала, а слабость и головокружение оказались вполне терпимыми. Поэтому я, быстренько обмазавшись собранным по дороге кабаньим навозом , улегся на стрелковое ложе, некогда служившее исключительно представителям рода Герренов, и уставился на заходящее солнце.

Оно висело над заснеженными вершинами Шаргайльского хребта. Яркое-яркое. Словно пламя в горне Бразза. И невольно напомнило мне день, когда я переступил порог его кузницы...

...— Маланья, ты? — не отрывая взгляда от заготовки, рыкнул кузнец.

Я отрицательно помотал головой. Потом сообразил, что он не видит моего жеста, и буркнул:

— Нет. Это я, Кром...

Широченная спина, покрытая бугрящимися мышцами, едва заметно дрогнула, а потом медленно сместилась в сторону, скрыв от меня освещающий чуть ли не всю кузницу кусок металла.

Звякнуло железо. Скрипнули разжимающиеся клещи. И хозяин кузницы повернулся ко мне. Всем телом:

— Мои соболезнования, парень...

Набившая оскомину фраза в устах Бразза прозвучала как-то иначе — не так, как ее произносили другие. Поэтому я не окрысился, а сглотнул подступивший к горлу комок и выдавил из себя слова благодарности.

Кузнец кивнул, расправил кожаный фартук, присел на корточки и угрюмо уставился на меня:

— Ну, и как ты, жив?

Я криво усмехнулся, поморщился от боли в еще не зажившей щеке и осторожно пожал плечами. Чтобы не разбередить рану на спине:

— И уже почти здоров...

— Хорошо... — буркнул Бразз. Потом уставился на связку заячьих шкурок, которую я ему протянул, и вопросительно приподнял бровь: — Это мне? Зачем?

— Плата за науку. Возьми меня молотобойцем!

— Кем? — удивленно переспросил он.

— Молотобойцем... — твердо сказал я.

— А почему не подмастерьем?

В вопросе кузнеца не было и тени насмешки. Только интерес и желание понять. Поэтому я ответил. Честно:

— Мне нужна не наука, а сила. А еще кров и еда...

Бразз поскреб пальцами коротко стриженую бороду и уточнил:

— Вырастешь — уйдешь?

Я кивнул.

— Мстить?

Спрашивая, кузнец смотрел на меня, как на неразумное дитя. Поэтому я слегка разозлился и зашипел:

— Нет. Сначала учиться убивать мечников. Мстить — потом. Когда пойму, что готов...

— То есть торопиться ты не собираешься... — Бразз встал, прислонился задом к наковальне и снова почесал бороду: — Что ж, разумно... А ты вообще представляешь, что такое месть?

Я пожал плечами:

— Что тут представлять? Мамы и Ларки — нет. А тот, кто их убил — жив... Месть — это его смерть...

Бразз зачем-то поднял взгляд к потолку и тяжело вздохнул:

— Не все так просто. Месть — это, прежде всего, молчание. Ибо, если ты кому-то проговоришься о своих намерениях — то умрешь еще до того, как увидишь цвет крови своего врага. Потом — терпение: если ты окажешься недостаточно терпеливым, то начнешь слишком рано и закончишь тем же. Ну, и...

— Я не болтлив... — перебил его я. — И уже умер. Вместе со своей семьей. Так что смерть меня не страшит...

Кузнец вздрогнул, как от удара, прищурился и... все-таки закончил начатую фразу:

— Ну, и последнее: месть — это одиночество и в жизни, и после нее: если ты все-таки заберешь ЕГО жизнь, то НАВСЕГДА лишишься Посмертия. Значит, уже никогда не увидишь своих родных...

Я закрыл глаза, вспомнил, как выглядела Ларка на погребальном костре, скрипнул зубами и криво усмехнулся:

— Пусть так. Зато я сделаю то, что должен...

Бразз задумчиво оглядел меня с головы до ног, потом выпрямился во весь рост, расправил плечи... и весомо сказал:

— Я, Бразз по прозвищу Борода, беру тебя, Кром, сын Растана, в подмастерья. Твои кости — мое мясо ...

— Мои кости — твое мясо... — эхом повторил я. И поклонился. В пояс: — Спасибо, Бразз!

— Спасибо, Мастер! — проворчал кузнец. Потом вцепился в клещи и мотнул головой куда-то вправо: — Меха видишь? Вперед...

...Вспоминать об этом дне оказалось на удивление приятно. И я, обнаружив в себе давно похороненное чувство, здорово удивился: вроде бы еще совсем недавно, во время последнего погружения в себя , проведенного под руководством брата Арла, я пытался найти в себе хоть какие-то признаки чувств. И не нашел ничего, кроме пустоты с едва заметным привкусом горечи...

— Двуликий пока еще смотрит на тебя своей темной половиной... — мысленно повторил я слова жреца, сказанные мне на прощание. И вздрогнул, сообразив, что тогда не обратил внимания на акцент, сделанный Арлом на слове 'пока'!

— Что значит 'пока'? Он что, может повернуться и светлой? — вслух спросил себя я. И, услышав удаляющийся перестук копыт, мысленно обозвал себя придурком: от меня убегало мясо. То самое, ради которого я сюда и пришел!

...Следующие раз Двуликий посмотрел на меня аж под утро. Когда я основательно продрог и начал подумывать о возвращении, одесную от здоровенного ясеня сгустилось пятно мрака и медленно двинулось вдоль края поляны.

Шаге на десятом оно вышло в свет Дейра, и я облегченно перевел дух: это была косуля, а не кабан . А, значит, у меня появилась возможность вернуться в охотничий домик с добычей.

Конечно, по-хорошему, охотиться на косулю в середине третьего лиственя было неправильно — в это время косули ходят стельными и линяют. Только вот для нас, уже почти забывших, что такое еда, даже пуд мяса должен был стать шансом на жизнь...

...Арбалетный болт вылетел из направляющего паза с легким щелчком. И попал. Косуля пошатнулась, упала на одно колено... и сорвалась с места.

Прыжок... другой... третий... — она неслась к опушке, как выпущенная из лука стрела. И не собиралась останавливаться.

'Интересно, надолго ее хватит?' — проводив ее взглядом, угрюмо подумал я. Потом на всякий случай перезарядил арбалет, спустился с вышки и побрел в лес. Искать подранка...

...Казалось, что тропинка, ведущая от поляны с вышками к охотничьему домику, ложится под ноги сама собой — не успел я вломиться в лес на одной опушке, как передо мной замаячили просветы второй. И почти сразу же донеслось еле слышное журчание родника.

'Все, пришел. Сейчас поедим...' — мечтательно подумал я, поудобнее перехватил сверток с мясом... и замер: со стороны дома раздался крик боли, многоголосый возмущенный рев, а вслед за ними — частый перестук топоров!

'Рубят дверь!!!' — сообразил я, сбросил с плеча сверток с мясом, сорвал с пояса арбалет, вставил ногу в стремя и зацепил тетиву за висящий на поясе крюк.

Разогнулся, аккуратно вложил болт в направляющий желоб и рванул на звуки ударов...

...Половину перестрела до домика я пробежал за два десятка ударов сердца. И все равно чуть не опоздал — за пару мгновений до того, как я увидел знакомые стены, перестук топоров затих, и до меня донесся грохот падающей на землю двери.

— 'Элмао-коити-нарр...' — выдохнул я и разрядил арбалет в спину, затянутую в видавшую виды кольчугу. Первую, попавшуюся мне на глаза.

Граненый наконечник болта, выпущенный практически в упор, с хрустом разорвал кольца и бросил хозяина кольчуги на колени. А через мгновение на его голову опустилось и навершие моего посоха.

На хруст проламываемого черепа повернулся второй — заросший бородой дядька в рваном кожаном нагруднике, баюкавший руку, перевязанную на редкость грязной тряпкой.

Под Благословением Двуликого его движение было медленным-медленным. И я, в мгновение ока сократив дистанцию, вбил посох ему в висок еще до того, как он дотянулся до рукояти прислоненного к стене ржавого двуручника.

В этот момент из дому донесся треск рвущейся ткани и оглушительный рев:

— Ну че, девка, допрыгалась?

Вслушиваться в происходящее в доме мне было некогда — ко уже мне несся совсем молоденький паренек с перекошенным в крике лицом и вскинутым над головой топором.

Замахнулся. Ударил в пустоту. Потерял равновесие — и получил навершием в рот, щерящийся сломанными зубами.

— А-а-а!!! — заревели откуда-то сзади, и я, развернувшись, метнулся к сухонькому мужичку, пытающемуся набросить тетиву на зажатый между ног лук.

Успел. Ударил в горло. Потом добавил в висок и в два прыжка вернулся к дверному проему, в котором возникла донельзя удивленная морда:

— Че это тут тво-... А-а-а!!! Крю-у-ук! Тут Безду-у-у...

Доорать я ему не дал — ударил прямо в раззявленную пасть. И ушел в сторону, чтобы уклониться от брошенного в меня ножа.

Звякнуло. Клинок, прилетевший с опушки, отскочил от стены и упал на землю. А я, оценив расстояние до его хозяина, решил оставить его на потом.

— С-сука!!! Кусаться вздумала?! — вслед за возмущенным ревом из дома донесся звук пощечины и придушенный вскрик леди Мэйнарии. Я похолодел и снова повторил свое 'Элмао-коити-нарр...'

...Несколько одетых во что попало мужиков, сгрудившихся возле ложа леди Мэйнарии, жили тем, что там происходило. Поэтому не слышали ни криков их умирающих товарищей, ни звука моих шагов.

Первые двое умерли, даже не успев меня увидеть. Третий, стоявший рядом с сундуком, увидел. И даже успел схватиться за рукоять меча с витым эфесом и ножнами, украшенными драгоценными камнями. Но пропустил удар в переносицу и мешком свалился на пол.

Потом повернулись сразу трое, и я, вбив посох в висок здоровяку в плаще со споротым гербом и грязными бархатными шоссами, выпустил древко из рук: для любого удара, кроме тычковых, требовалось место. А его у меня уже не было.