Дом на краю

Все расселись по интересам и дружеским предпочтениям, сохранившимся с ученических времен. Я очутилась между Петровой и Петькой Самойловым. Нужно сказать, стараниями Любки. Сама бы выбрала иную компанию. К примеру, Наташку с Иркой — те бы удерживать не стали, соберись я уходить. Наталья слишком мягкая и воспитанная, а Ира зацикленная на себе — любит быть в центре внимания. Когда-то она соперничала с Любкой по этому поводу, но перещеголять не смогла. В ту пору Петрова блистала.

Вскоре выяснилось, что для сопровождения встречи приглашен тамада. Именно его вдохновенная речь о лучших годах жизни положила начало застолью. Первый тост за выпустивших нас в жизнь учителей, и кто-то на другом конце стола выкрикнул:

— За Галину Васильевну! — Все поддержали. Я пригубила вина, любезно налитого Петром, и время понеслось, обратив меня к мысли — с возрастом ничего не меняется.

Чем сильнее разбавлена кровь, тем ниже барьеры, выше самомнение и жарче страсти. Разговоры становятся громче, жесты откровенней, поведение вызывающим. И вот уже кто-то, забыв о существующих связях, воскрешает в памяти чувство первой любви, украдкой целуясь во время танца. Владимир точно в воду глядел! Я и сама невольно вспоминаю, как млела от знаков внимания Лешки Пахомова, как гордилась, когда он провожал меня до дома, с какой тревогой ждала заветного клевка в щеку на прощание.

Сложно сказать, когда именно я окончательно расслабилась и стала наслаждаться происходящим. Просто в какой-то миг поняла — хорошо здесь, среди этих людей, которые несмотря ни на что продолжают восприниматься мною, как ребята из нашего класса. Пусть повзрослевшие, пусть изменившиеся — все это неважно!

Как истинный джентльмен Петр ухаживал за мной, наполнял бокал, подавал закуски, развлекал беседой. Он слыл интеллигентом в школьные годы, и оставался таким по сей день. Приглашая на танец, смущался, точно мальчишка, а о работе и науке говорил столь же вдохновенно, сколь Вовка. Они бы, несомненно, нашли общий язык.

Как и многие я несколько раз обошла вокруг стола: с кем-то посидела поговорила, с кем-то выпила, за кого-то порадовалась, кому-то посочувствовала — у каждого жизнь сложилась по своему. Много и с удовольствием танцевала, особенно под песни нашей юности. И вместе с девочками попыталась воспроизвести танец, поставленный совместными усилиями для школьного праздника, и долго хохотала, за компанию, когда пришло время Любке делать колесо — естественно, она не рискнула.

А потом аренда помещения подошла к концу. Без десяти одиннадцать тамада объявил о завершении вечеринки и предложил поднять по последней — за удачный вечер! Все собрались за столом, одни для прощальных слов, другие договориться о новой встрече, но тут в расстановку точек вмешалась Ирка, вышедшая в центр зала пряча что-то за спиной.

— Вы же не думаете, что на этом все закончится? — поинтересовалась она в микрофон, стреляя в нас заговорщическими взглядами.

— А разве еще что-то осталось? — выкрикнул кто-то с правого конца стола, и его поддержали заливистым хохотом.

— О чем это она? — спросил у меня Петр.

— Понятия не имею, — я пожала плечами, как и все остальные ожидая продолжения.

И оно последовало.

— Помните, наш выпускной? Как загадывали желание на полную луну?

— Я не загадывал! — Это вновь был Сашка Иванов.

— Оно и видно! — отреагировала на его реплику Петрова и погрозила кулаком, призывая к молчанию.

Александр из всех из нас вроде как наибольший неудачник. На втором курсе вылетел из института. В итоге вышку не получил, закончил как-то техникум и ныне трудился разнорабочим. Со слов Любки, руки золотые, и все бы ничего, если не пьянка.

— Хочу вас обрадовать, как и тогда, сегодня полнолуние! И потому предлагаю повторить! — между тем продолжала Ирка, продемонстрировав нам керамическую копилку в виде хрюшки. — Мы тут подсуетились, и для каждого из вас нашли по рублевой монетке девяносто седьмого года выпуска. Что скажете?

Народ одобрительно загалдел, не в пример прошлому разу проявив поразительное единодушие. Я не смогла вспомнить, кто выдвинул это предложение в вечер выпускного, то точно знала, что тогда многие отнеслись к нему скептически, особенно мальчишки.

— Раз так — собираемся! — обрадовано рассмеялась Медунова и кивнула официантам, которые по ее приглашению устремились к столу, собирать недопитое.

После душного кафе на улице хорошо, свежо. Веселой гурьбой мы шли по дремлющим улицам, сопровождаемые лаем растревоженных собак. Любка затянула "Огней так много золотых...", некоторые подпевали. У меня от выпитого слегка кружилась голова, но в целом и настроение, и самочувствие были отменными. Сейчас не жалела, что позволила уговорить себя остаться.

На городском пляже Ирка вручала каждому по монетке. Сашка принялся балагурить и призывать всех, поделиться сокровенным. Девчонки зашикали на него, мол, не сбудется, но на самом деле протест был скорее шуточным, нежели основательным. Никто не воспринимал предстоящее всерьез. Я тоже. И, тем не менее, некоторое время погрела рубль в ладонях, посмотрела на луну, определяясь с желанием, и, замахнувшись, отправила монету в воду. А когда повернулась к остальным, из рук в руки уже кочевали стаканчики.

— Без меня не пить! — на бегу выкрикнул Иванов, устремившись к ближайшим кустам. Ему посоветовали поторапливаться, не то не достанется, и услышали в ответ: — Я мигом!

Кто-то рассмеялся, а кто-то из женщин — я не разобрала, кто именно, с сожалением констатировал, что нет одеяла и нельзя присесть.

— Кто же знал, что ты созреешь рассвет встречать, — развела руками Ирка, обращаясь к нашей школьной тихоне — Ларисе, сегодня открывшейся совсем с другой стороны.

К продолжению диалога я не прислушивалась. Ко мне подошел Петр.

— Взял на себя смелость, принести тебе вина, — признался Самойлов, протягивая до краев наполненный стаканчик.

— Спасибо. — Я аккуратно приняла, чтобы не выплеснулось.

— Не за что.

Он улыбнулся с поистине гусарским задором, и я не смогла не ответить тем же — широкой улыбкой.

— Что?

— Не думала, что увижу тебя таким, — сорвалось с хмельного языка.

— Каким?

— Взрослым и усатым, — засмущавшись.

— Не идет?

— Что?

— Усы.

— Почему? Хорошо, — с еще большей неловкостью. Кто за язык тянул, спрашивается?

— А ты совсем не изменилась.

— Неправда, — не зная, куда деть себя. — Что-то Сашка долго, — бросив взгляд на веселящуюся компанию.

Наверное, стоит присоединиться, чтобы избежать недопонимания. Петр, правда, весь вечер вел себя предельно корректно, но Любка заставляла меня нервничать, периодически толкая в бок и шепча на ухо — "все еще не забыл, бедолага", либо "коварная ты, Ярка", либо что-то иное, но в том же духе, с одной стороны помогая не терять голову, с другой мешая наслаждаться. Что ни говори, а приятно знать, что даже спустя много лет ты не утратила привлекательности в глазах когда-то влюбленного парня.

— Перепил, видимо, — Петр развернулся к реке, и некоторое время хранил молчание. — А я и забыл, какая бывает ночь...

— Тихая? — обрадованная сменой темы. Винные пары постепенно выветривались из моей головы, хотя до абсолютной трезвости было еще достаточно далеко.

Самойлов кивнул.

— И это тоже. Но я хотел сказать настоящая.

— Издержки жизни в больших городах, — отозвалась я, вспомнив собственные ощущения по приезду. — А здесь просто здорово, особенного когда понимаешь, что теперь так будет всегда, — имея ввиду тишину и размеренный ритм жизни.

— Так ты серьезно решила не возвращаться. Я, признаться, не поверил — там, в классе.

— Да, решила.

— Отчаянно.

— Почему?

— Ну... В Петербурге много возможностей, а...

Он не договорил. Словно лесной зверь, прокладывающий себе дорогу через бурелом, из кустов, сопровождаемый громким хрустом, вывалился Сашка. Упал, споткнувшись обо что-то, и, вскочив на ноги, бегом устремился к остальным.

Увидев его, кто-то подначил:

— Опоздал! Мы уже все выпили! — но Иванов не прореагировал, и только очутившись в непосредственной близости от одноклассников, выдавил осипшим голосом, положив тем самым конец всеобщему веселью.

— Ребята, там, кажется, труп...

Глава 19

После прибытия полиции на место, всю нашу компанию препроводили в участок и теперь вызывали по одному — давать показания. По совершенно непонятной причине, тех, кто отправился смотреть, что же именно с пьяных глаз Ивановым принято за труп, оставили напоследок. По логике вещей, должно быть наоборот, но моего мнения никто не спрашивал.

Я позвонила Вовке, когда стало понятно — о скором возвращении домой можно забыть. И попыталась объяснить все в двух словах, хотя у самой голова шла кругом. А потом убеждала, что в порядке, что не стоит беспокоиться, не нужно приходить, что меня проводят, чтобы на последнем слове онеметь, когда на пороге отделения появился он — запыхавшийся, сосредоточенный, со сведенными в линию бровями.

Увидев меня, все еще прижимающую к уху сотовый, произнес:

— Яра! Как ты? — И не заботясь об окружающих, порывисто обнял. — В порядке? — отстранившись.

— Более или менее, — отозвалась я, поверив, наконец, что он не плод моего взбудораженного воображения. — Ты откуда здесь? Так быстро...

— Блин, я идиот! Прости! Не нужно было настаивать! Где была голова, спрашивается?! Что случилось? — горячим шепотом.

— Вов... — останавливая.

Вместо продолжения вновь прильнула к мужской груди: не смогла противостоять желанию ощущать его тепло. Закоченела вся.

— Яр, я серьезно! Из всего сказанного по телефону, внятным было только одно — сиди дома и жди. И еще про участок, — когда я, все же оторвавшись, в сомнении нахмурилась.

Вроде бы нормально изъяснялась! Или все же не очень? Сейчас сложно оценить. В голове полнейший сумбур — мысли, мысли, мысли...

Оглянувшись на любопытствующих одноклассников, я тяжело вздохнула — уши греют. А еще разглядывают с неприкрытым интересом — Владимир сейчас точно после уличных боев или чего-то вроде: половина лица ободрана, припухла, глаз заплыл — головорез и только!

Но Вовка ждал моего ответа, и я зажмурилась на мгновенье, ибо стоило воскресить в памяти увиденное на пляже, в глазах начиналась резь от накатывающих слез.

— Мы нашли его — парня из моих снов, — как и он полушепотом.

— Парня? Серьезно? Ты уверена?

— Конечно уверена. Как иначе? — громче, чем намеревалась. — Вов, это точно он. Ошибиться невозможно, — зацепившись взглядом за пуговицу на его поло, но то, что отпечаталось намертво, такой безделицей не вытравишь.

Я судорожно сглотнула.

— Что мне делать? Рассказать обо всем?

— С ума сошла? В психушку загреметь захотелось? — покосившись на дежурного. Тот беззастенчиво прислушивался.

Мы отступили на несколько шагов. Владимир вновь обнял меня.

— Молчи, поняла. Видела и знаешь не больше остальных, — зачастил в макушку. — А еще лучше расплачься, если сможешь. Меньше вопросов задавать будут.

— Это я хоть сейчас, — ненамеренно всхлипнув.

— Яра, я не шучу.

— Я тоже, — теперь уже сознательно шмыгнув носом.

— Вот и хорошо... — погладив по спине.

Я приникла к нему, позволяя успокаивать себя, но спокойствие не приходило.

— Вов, мне страшно... Ведь следующая будет девочка. А я... я не переживу, если...

Закончить фразу мне было не суждено. В конце коридора, выпуская Самойлова, отворилась и осталась открытой фанерная дверь. Петр на ходу нашел меня взглядом, предварительно оглядев остальных одноклассников, и сообщил, приближаясь:

— Тебя.

Я кивнула, мол, поняла, и, ответив на ободряющее Вовкино рукопожатие, отправилась на встречу со следователем, воскрешать в памяти события сегодняшнего вечера. И не только их. И не только воскрешать. Кое-что мне пришлось пережить заново.

Словно вопреки внушительной дозе успокоительного, которую Владимир заставил меня проглотить по возвращении домой, я долго не могла уснуть. Все думала об убитой Полине, о безымянном пока парне, последние мгновенья жизни которого пропустила через себя, о том, что еще лишь только предстоит. И именно последнее рождало в моей душе не страх — боль. Мне не довелось испытать радость материнства в супружестве, но сейчас — в жизни, где иного рода кошмары превращаются в реальность, я ощущала себя матерью. Матерью неизвестной мне девочки. Той женщиной, что родив, взяла на себя обязательство оберегать во что бы то ни стало. И понимала, если не спасу ее, если позволю случиться беде, мне незачем станет жить.

Я отключилась, когда за окнами забрезжил рассвет. И то, что пугало всего сильнее, вдруг обрело плоть. Из постепенно светлеющей комнаты я переместилась в абсолютную темноту. Вновь где-то рядом капала вода, переговаривались крысы. Сырой, гнилостный воздух бил в ноздри. И вроде бы все знакомо, привычно для меня спящей, но то, что творится внутри меня бодрствующей — никакими словами не передать! И не пережить!

* * *

На этот раз я не могла справиться с кошмаром дольше обычного. Уже точно знала кто я, где, что вижу, но продолжала биться в истерике. Не потому что чужой страх все еще сжигал душу, а из-за того что намерено удерживала, не желая оставлять несчастного ребенка один на один с терзающим ее ужасом, словно мои метания здесь способны поддержать ей там — где бы она не находилась.

Вовка всеми силами старался успокоить. Пытался обнимать, говорить, встряхивал, предлагал воды, но его попытки отскакивали от меня, точно мяч от стены. Я не слушала, не хотела слышать! Я стремилась обратно в темноту, к ней!

В конце концов, Владимир не выдержал и прибег к крайнему методу отрезвления. Кожу обожгла пощечина, к душевной боли присовокупляя физическую. От неожиданности я затихла и уставилась на него исполненного осуждения взглядом.

— Все? — Вовка хмур и строг. — Успокоилась?

Я кивнула, прижав руку к пульсирующей щеке. Обиды не было, но и благодарности тоже.

— Зачем ты так? — хрипло.

— А как по-другому, если ты буквально с цепи сорвалась! — без капли сожаления. — Уже все перепробовал! — отняв мою руку от лица, чтобы посмотреть на пострадавший участок и погладить.

— Прости, — я подалась ему навстречу. Прижалась к груди, все еще дрожа и нет-нет вздрагивая.

Владимир пересадил меня к себе на колени, прежде чем спросить:

— Очередной сон?

— Началось. Она у них, — судорожно сглотнув, выдавила я, а произнеся вслух, вдруг почувствовала острейшую необходимость что-то делать. — Мы должны идти к бабе Дусе! Немедленно! — предприняв попытку подняться.

Вовка удержал:

— Подожди, не пори горячку! Расскажи, что ты видела?

Я зажмурилась — это стало входить в привычку. Когда предстояло воскресить в памяти нечто негативное, я, собираясь с силами, прикрывала глаза.

— Ничего. Ничего не видела. Только чувствовала... Чувствовала и слышала. Она там же, где держали остальных. Не знаю, может быть в подвале. Там очень темно — глаз выколи. И еще вода постоянно капает. И воняет. Вов... ей бесконечно страшно. Очень-очень! Не представляю, как она выдерживает! — смахнув с глаз вновь выступившие слезы. — Зачем они так, Господи? Это же ребенок! — обращаясь именно к тому, кого упомянула всуе.