Десять шагов... девять...
Я чувствовал, что начинаю нервничать, но вид неподвижно покоящегося тела зверя успокаивает меня. Он мертв. Он точно мертв.
Семь... шесть...
Ноги слегка подкашиваются, но желание дотронуться до шерсти мертвого медведя пересиливает неуместный страх.
Три... два...
Медведь по-прежнему неподвижен. Я же взволнован столь сильно, что будь он жив, то наверняка слышал бы мое громко бьющееся сердце. Горло пересохло, глаза буквально прикипели к туше зверя. Сглотнув, чудом образовавшуюся слюну, я протянул руку...
— АКИО! — громкий, столь знакомый крик Манабу, раздавшийся сзади, буквально потонул в том, что я не хотел бы сейчас слышать...
Я не почувствовал удара лапой, не ощущал льющейся по лицу крови, не видел ничего кроме кроваво-красной темени перед глазами... лишь громогласный рев, ожившего медведя стоял у меня в ушах.
"Глаза за глаз", — успело подтрунить надо мной мое же сознание, прежде чем отойти от дел.
Автор ждет от вас позитива и негатива.
Вот так мы и живем.
И да, автор знает, что он злой.
Кошмары во сне и наяву.
*Осторожно, говорят, что в главе замечен мат*
Кто бы, что ни говорил, но он гордился своим сыном. Возможно, использовать такую формулировку по отношению к ребёнку, которого знал немногим более двух лет, и показалось бы кому-нибудь опрометчивым, но не ему.
Акио действительно стал его сыном. И говоря это, он не врал. Манабу мог часами наблюдать за ним, отмечая как бешеный рост, так и великолепные навыки, мог непрерывно и без остановки рассказывать ему истории свой жизни, делится опытом и хитростью, с некоторой завистью видя в нем не детскую смекалку и чудовищную жажду знаний. Акио был его гордостью, его ставкой на будущее, его наследником воли, дома и фамилии.
Но даже так, не смотря на всю свою необычность, идеальным сыном он не был. Да, Акио был странным, да, отличным от других, но, тем не менее, этот среброглазый малыш оставался лишь обыкновенным ребёнком. Он шёл на поводу собственных эмоций, не думал о будущем, не ставил перед собой далёких целей. Его жизнь, как и жизнь любого ребенка, заключалась лишь в сиюминутном удовлетворении собственных прихотей, дорога к которым лежала сквозь лес нерациональных поступков.
Тот случай с лисой, столь тщательно оберегаемой Акио от смерти, был в своём роде очень показательным. В той ситуации он повел себя не так, как ожидал Манабу, а как обычный ребенок — глупо, эгоистично, без оглядки на нужды семьи. Охотник, признаться, ожидал от него большего и, разочаровавшись, сгоряча, ляпнул то, что совсем не собирался.
Манабу решил немного сбавить темп, желая успокоить как себя, так и непривыкшего к реальной охоте сына. Какого же было его удивление, когда одной из ночей, он застал Акио, тихо крадущегося из дома! Мальчик, как оказалось, едва ли не ежедневно в тайне от него бегал под покровом тьмы в лес, натаскивая себя в реальных условиях.
Первым порывом Манабу, было желание немедленно намылить шею зарвавшемуся, самоуверенному юнцу, что не заботясь о своей жизни каждую ночь подвергал её опасности, но он смог сам себя остановить, прекрасно понимая, что даже одно необдуманное резкое слово могло навсегда закрыть для впечатлительного ребенка дверь в мир охоты.
И Манабу промолчал..., но не пустил все на самотек. С того дня он, заслышав тихую поступь сына по коридору, выскальзывал след за ним и незримо приглядывал. Приходилось не сладко — Акио, хоть и не обладал навыками взрослого охотника, но всегда умудрялся поражать Манабу своей наблюдательностью. И именно потому Мори приходилось постоянно держаться на достаточно большой дистанции от сына, что только усложняло каждодневную слежку.
То, что Манабу видел в такие ночи, ему, несомненно, нравилось. А что может быть приятней наблюдения за тем, как твой подопечный с должным уважением обращается с полученными от тебя знаниями? ..
... Эта ночь мало отличалась от всех прочих — замерший, будто в ожидании лес, привычный, пусть и далеко не безопасный маршрут и пара подстреленных зайцев, которых Акио спрячет и принесет на обеде под видом свежей добычи. Манабу довольно улыбался — мальчик с каждым днем становился все способней.
Росла достойная смена.
Неожиданно Акио остановился, и будто испугавшись чего-то, резко нырнул за дерево. Его лица Манабу не видел — расстояние не позволяло, — , но вот его движения, общее положение тела, лук в защитном жесте выставленный перед ним и прижатый к груди, явно говорили, что мальчик боялся.
В тот же миг Манабу оставил свой пост наблюдения, бросившись к своему сыну. Чтобы его не испугало — безобидным оно быть не могло. Даже мысль о том, что Акио мог испытывать страх перед чем-то меньшим, чем какой-нибудь медведь, казалась ему смешной.
Медведь... Черт!
Одна лишь мысль об этом звере вновь пробудила воспоминания почти четырехлетней давности. Хотя нет, не воспоминания — образы, эмоции, переживания. Он помнил детский радостный, триумфальный смех, помнил свист разрезаемого лапой воздуха, помнил ощущение горячих капель на своем лице, помнил громкий рев, уже казалось поверженного зверя... Этот звук так впал ему в память, что даже сейчас, после столь долгого срока, он до сих пор стоял у него в ушах...
Стоп. Нет... Этот был настоящим!
Столь знакомый рев буквально выдрал Манабу из поглотивших его депрессивных мыслей, вгоняя под ногти стальные иглы страха. Акио пропал...
За то короткое мгновение растерянности, за этот миг слабости перед прошлым, из поля зрения пропало его настоящее.
Манабу, взревев не хуже раненого медведя, полностью забыв про осторожность и скрытность, бросился на рык самого грозного хищника этих лесов. Бросился туда, где в последний раз он видел своего сына.
Кусты с яростью били Манабу по лицу своими хлесткими ветвями, выступающие из-под земли корни лесных исполинов едва ли не бросались ему под ноги, но охотник не замечал этих пустых усилий. Он, сломя голову мчался к своему сыну, молясь всем известным богам о его сохранности. Очередная ветка смогла-таки нащупать слабое место Манабу и, с силой засадив ему по глазам, заставила охотника зажмуриться от острой рези в глазах. Но Манабу не остановился. Даже на мгновение ослепнув, он продолжал бежать вперед...
Лес закончился неожиданно быстро — очередной густой куст высотой почти с человеческий рост умело скрывал за собой небольшую поляну. Манабу на всём ходу выскочил из колючего расстения и... осматриваться не пришлось.
Почти по центру поляны большая туша медведя, с двумя стрелами в горле и одной в глазнице лежала у ног юного охотника. Лежал уж в слишком естественной для трупа позе...
— АКИО! — вскричал Манабу, видя как мальчик тянулся рукой к поверженному зверю...
Но он не успел.
Быстрый, резкий удар наотмашь по лицу незадачливого юнца, буквально отбросил его от того, что еще минуту назад казалось мертвой тушей. Медведь взревел, бросаясь на своего обидчика...
Кровавый след, тянущийся от отлетевшего из-за удара мальчика... наполненные яростью глаза зверя, загнанного в угол... бросок медведя навстречу своему обидчику... Манабу видел это все. Эта картина, до боли напоминающая ту, давно забытую, плетью хлестнула вялое тело и подточенное трагическим прошлым сознание, заставляя их действовать.
Оказавшись у тела своего сына за два самых больших и быстрых прыжка в его жизни, Манабу успел лишь обхватить окровавленного мальчика, прежде чем мощный удар, призванный добить обидчика не резанул его по спине, отбрасывая прочь.
Но он не чувствовал ни боли, ни разорванной спины — только тяжелое дыхание прижатого к груди Акио. Мальчик был жив... пока что. И Манабу должен был его спасти. Во второй раз.
Тяжелые полушаги-полупрыжки медведя легко ощущались благодаря земле, дрожащей под его мощными лапами. Зверь приближался вновь. Не отпуская сына, Манабу резко бросился вправо, боковым зрением замечая пронесшийся около уха набор внушительных, окровавленных когтей. Медведь промахнулся..., а значит это был его шанс.
Он больше не раздумывал своими действиями, не выбирал стрелы, не думал об отсутствующем на пальце металлическом кольце — Манабу, почти бросив сына на землю, просто вскочил на ноги и выпустил снаряд. Охотник стрелял быстро, замечая, но не обращая внимания на лишь наполовину натягивающуюся тетиву, не чувствуя крови бегущей по пальцам. Он еще ни разу в своей жизни не валил медведя и потому не щадил ни стрел, ни себя.
Две в горло, одна от раскрытую от рева пасть и только тогда зверь наконец-то пошатнулся. Он больше не бросался в сторону охотника, больше не смотрел на него своим единственным целым глазом, а лишь понуро склонив голову медленно издыхал.
Но нет, этого недостаточно...
На этот раз у него была капля времени, на этот раз он мог выбирать, чем одарить медведя. Окровавленная рука Манабу придирчиво бежала по оперенью стрел в поисках той самой. Той стрелы, которую охотник смастерил специально для этого случая — для мести.
Нашел.
Столь долго носимый снаряд, уже не раз и не два починенный и восстановленный, лег на металлическую тетиву. Изрезанный тетивой палец, взорвавшись от боли, вновь начал взвод оружия. Одно мгновение и Манабу растерянно отвел взгляд от умирающего медведя — взведенная лишь на половину тетива, ни в какую не желала идти дальше.
"Нет! Так не пойдет! — взъярился на себя Манабу. — Он должен прочувствовать это!"
Гнев хлынул в вены, отключая боль и основные инстинкты, спина и так напряженная до предела и вовсе стала каменной, кровь, каплями просачивающаяся из порезанного тетивой пальца, полилась тонким ручейком. Но лук не подавался.
И тогда Манабу сделал то, отчего всегда себя отучивал — не расслабляя спины, дотянул тетиву исключительно рукой.
— Умри, — тихий шепот охотника потонул в звонком выстреле.
Манабу испытывал ни с чем несравнимое удовольствие: раздавшийся громкий хруст ласкал слух охотника, а запрокинутая от тяжелого удара голова медведя была усладой для глаз. Стрела, пробив черепную кость, не оставила медведю и тени шанса на жизнь.
Его месть была исполнена. Теперь его смысл жизни был лишь в нем — в маленьком мальчике с окровавленным лицом, лежавшим у самых его ног. Ему надо было помочь. Эта охота не должна была стать для него последней.
И как два года назад закинув мальчика на себя, охотник поспешил домой, старательно запоминая дорогу к туше убитого животного.
* * *
Я ощущал, я знал...
Я был не один. В темноте, окружившей меня со всех сторон, был кто-то еще. Я слышал его шепот, дразнящий, почти неуловимо летающий на самом пороге слышимости, чувствовал его дыхание, легкое, невесомое, отличное от легчайшего ветерка лишь своей повторяющейся частотой.
Но я не видел его. Куда только не бросался мой взгляд, но натыкался он лишь на кромешную и такую одинокую тьму. И это пугало.
Я боялся, действительно боялся того, что сейчас было перед моими глазами — слишком уж это было не естественно. Это не ночь со своими мрачными тенями, не темный подвал с еле видными, но вполне различимыми силуэтами, не опущенные веки, со своими причудливыми плясками цвета, нет. Кромешная без малейшей примеси чего-либо тьма предстала передо мной. Я не видел абсолютно ничего помимо неё — поглощающей свет завесы.
-...кио, — настойчивый шепот звучал все громче, все различимей, все реалистичней. — Акио!
— Кто это? — перепугано кричал я, бешено вертя головой. — Где ты? Где я?!
Страшный мир никак мне не ответил: ни словом, ни делом, ни даже изменением. Я будто кричал в пустоту, в которой любые мои слова исчезали подобно тому же свету. По моему телу невольно пробежали мурашки — это место пугало до чертиков.
— Акио! — шепот перерос в полноценный громкий голос... и только тогда я его узнал.
Но этого попросту не могло быть.
Она не могла быть тут.
Она должна была быть мертва.
— Ок... ока-сан? — мой надломленный голос звучал уж совсем не естественно. — Ока-сан!
Даже не веря, даже виня во всем собственное воображение, я все равно тянулся в ту сторону, где слышал голос Эйко. Слабой искрой вспыхнула, казалось бы, уже упущенная надежда.
Тьма расступилась, почти озарив мутный силуэт, медленно приближающийся ко мне, одновременно очертив границы незнакомого мне обрыва, возле которого я и сидел. Мои глаза буквально прикипели к столь знакомой, но позабытой фигуре. Я знал, что уже видел её, но не помнил где. Неужели за все время, что я провел не с ней, я успел ее позабыть?
Нет, такого никогда не случится. Я буду помнить её всегда.
— Акио... — вновь ласковым голосом позвала меня мутная фигура.
— Ока-сан... ты жива, — мое сердце предательски дернулось, стоило лишь её голосу достигнуть моего слуха. Она действительно жива! ..
Рябь на смутно знакомом силуэте пошатнулась и, в тот же миг, лицо в черной маске и с двумя белесыми, горящими бледным огнем глазами, оказалось вплотную к моему носу.
— Купился?
Холодная издевка, кинутая прямо в лицо, казалось, проморозила меня до основания. Я застыл, прекрасно понимая, кого я сейчас перед собой вижу, понимая, как же грубо я ошибся.
Безымянный главарь того отряда, что имел наглость и смелость разрушить мою мирную жизнь.
— Ты! — я с трудом выдохнул это короткое слово. Мое тело, наконец-то столкнувшись с главным страхом лицом к лицу, внезапно отказывалось мне подчиняться. Каменным истуканом я смотрел на ненавистный образ, не в силах отвести от него взгляд.
— Я! — кивнул нисколько не смутившийся шиноби. — И признаться, я удивлён, что ты меня не забыл.
Глубокий вздох никак не помог мне обуздать поднимающийся гнев. Те сцены, что так желали быть погребенными в глубинах памяти, восставали у меня перед глазами. Три лица, что так давно не появлялись в моих кошмарах, вновь висели перед мои взором.
— Как будто я мог, — глядя прямо в лицо убийце, прорычал я. — Как такое вообще можно забыть?!
Ехидный огонёк в глазах хладнокровного шиноби пропал, уступив место еле заметному презрению. Мужчина выпрямился и, горделиво подняв голову, взглянул на меня со всей высоты своего роста, буквально приковывая к полу полным холода взглядом.
— Это нужно спросить у тебя! — тихо прошелестел его голос. — Не ты ли променял свою цель на побегушки по лесу?
Что... что он сказал? Нет, конечно, нет!
Его негромкие слова колоколами звенели у меня в голове, вызывая легкий приступ тошноты. Он врет, он точно врет. Я бы никогда так не сделал, я бы никогда не отпустил воспоминания о том самом дне, я бы никогда...
— Нет! Ничего не поменялось! — восстал я против его лживых фраз. — Я здесь лишь ради силы, только рад неё!
Темная повязка на лице шиноби натянулась, будто при широкой улыбке. Казалось, для него все происходящее было не более, чем очередным способом повеселиться. В его бесноватых белесых глазах мелькнул лукавый огонек.
— Лжец! — прошипел мужчина, вновь приблизившись к моему лицу. — Обыкновенный лжец, довольствующийся жалкими оправданиями! Ты забыл нас, ты забылся в своем жалком, но уютном мирке! Понравилась твоя новая жизнь? Понравилось новое занятие? Привык к новой семье? ..
