"Днем казак,ночью-волк" Роман.Приключения.

Как депутаты от реестрового казачьего войска, прибывшие на сейм, Караимович с товарищами были размещены на одном из отведенных для приезжих постоялом дворе. В тот же день они были извещены о начале работы сейма и о том, когда они могут выступить на нем со своим прошением.

От сейма Хмельницкий не ждал ничего хорошего. Еще в 30-х годах, пребывая в должности войскового писаря, ему приходилось тесно сотрудничать с комиссией подкомория черниговского Адама Киселя, специально созданной занявшим польский трон Владиславом 1V для рассмотрения казацких жалоб. За три года ее работы ни одно из предложений комиссии в сейме не прошло. Закончилось все это грандиозными восстаниями Павлюка, Скидана, Острянина и Гуни, а затем и лишением казаков их привилегий. В 1638 году Богдан, сниженный в должности до чигиринского сотника, ездил с делегацией от реестрового войска на сейм в Варшаву с просьбой отменить Ординацию, но также безуспешно. И сейчас он понимал, что ни на какие уступки казакам сейм не пойдет.

Предвидение Хмельницкого полностью сбылось. Едва Караимович начал свое выступление, как его прервали крики из зала: "Долой схизматов! О восстановлении в каких правах он смеет просить? Пся крев! На раны Иезуса! Давно пора это схизматское быдло разогнать плетьми!". Караимович сбился, его лицо в следах перенесенной в детские годы оспы, покрылось краской. Уже торопливо, комкая фразы, прерываемый доносившимися из зала выкриками, он с трудом дочитал послание сейму от войска. Когда он умолк и установилась относительная тишина, председательствовавший в сейме маршал посольской Избы со снисходительной усмешкой произнес, обращаясь к залу: "Панове депутаты, я понимаю и разделяю чувства, которые всех нас обуревают, но не случайно же мы именуемся шляхетской демократией. Предлагаю проявить выдержку, а прошение казаков передать на рассмотрение комиссии по жалобам".

-Вот, тебе и шляхетская демократия, — с досадой подумал Богдан о нижней палате законодательного собрания Речи Посполитой, — все вернулось на круги своя. Прошение передадут Киселю, от него через полгода приедет комиссар в Черкассы, начнутся проверки и согласования, это затянется года на два, а потом все об этом прошении забудут.

Он сокрушенно покачал головой и, дождавшись перерыва, покинул заседание сейма вместе с остальными членами казацкой делегации.

Позднее, когда, в отведенной им квартире, Караимович, Барабаш, Нестеренко и Хмельницкий сидели в мрачном молчании, прибыл гонец от короля. Он передал, что Владислав 1V назначил им аудиенцию во дворце князя Священной римской империи канцлера Оссолинского за час до полуночи. Услышав о времени аудиенции, казаки понимающе переглянулись друг с другом. По-видимому, она действительно носила очень секретный характер, если король назначает ее не у себя, а у Оссолинского, да еще в столь позднее время.

К назначенному часу все четверо прибыли в указанное место и тотчас были проведены в кабинет князя. Там, помимо самого Оссолинского, находился коронный подканцлер Радзеевский. С обоими Богдан был знаком еще в прежние годы при осаде Смоленска и во время приездов в Варшаву. Едва казаки успели обменяться приветствиями с канцлером и его заместителем, как дверь в кабинет распахнулась и в нее вошел король Владислав 1У. Был он в черном, прекрасно уложенном парике, в дорогом бархатном камзоле, тканным золотой и серебряной нитью, но лицо его выглядело усталым и даже болезненным.

Все преклонили колени, но Владислав нетерпеливым жестом велел казакам подняться и в знак особой милости подал руку для поцелуя. Когда все по очереди приложились к королевской руке, он остановил свой потеплевший взгляд на Хмельницком.

-Вижу, пан войсковой писарь, ты не расстаешься с моим подарком, — он кивнул на саблю Богдана, подаренную ему за храбрость при обороне Смоленска.

-Жизнь готов отдать за вашу королевскую милость,— склонил голову Хмельницкий, — только, прошу прощения у ясноосвецонного величества, король ошибается— я не войсковой писарь, а чигиринский сотник.

-Король никогда не ошибается, пан Хмельницкий,— добродушно улыбнулся тот,— в чем ты можешь убедиться уже вторично.С сегодняшнего дня ты вновь войсковой писарь, а паны Барабаш и Нестеренко — полковники. Что же касается пана Караимовича, — он перевел взгляд на вытянувшегося по стойке "смирно" казацкого старшего,— то перед вами новый гетман реестрового казацкого войска.

Взволнованные казаки рассыпались в благодарностях, но король остановил их и твердо, но с грустью в голосе произнес:

-Известно нам уже, какому осмеянию подверглись вы сегодня на сейме. Но не у всех в Речи Посполитой столь же короткая память, как у наших вельможных депутатов. Помним мы, панове казаки, и давние ваши заслуги перед нашими предшественниками, наияснейшими королями польскими, и перед Короной. Помним и те услуги, которые оказаны были вами в недавней хотинской войне, когда верно послужили нам против султана турецкого Османа. Как и отец наш, король Сигизмунд III, так и мы благодарны Запорожскому Войску, как и всему народу Украйны, и обещаем, что будем оказывать вам ту признательность и уважение, которые вправе от нас ожидать. И мы подтверждаем, что так оно и есть и будет впредь.

Король внимательным взглядом окинул замерших в глубоком молчании казаков, а затем негромким, суровым голосом произнес

-А поскольку польские паны, что живут и властвуют на Украйне, не желают прислушаться к нашему королевскому наказу, чинят вам, казакам, и всем малороссиянам насилия и обиды, то хочу напомнить, что вы люди военные и можете, имея саблю на боку, а в руках самопалы, постоять за себя. Добивайтесь своих стародавних вольностей своей вооруженной рукой!

Эти королевские слова были столь неожиданны, что в первый момент Хмельницкий подумал, что он ослышался. Но, взглянув на стоявших с таким же ошарашенным видом Караимовича, Барабаша и Нестеренко, понял, что, что король именно так и сказал. Слушавшие Владислава с непроницаемыми лицами Оссолинский и Радзеевский согласно кивнули головами — видимо для них королевские слова не явились неожиданностью.

Тем временем, король подошел к столу канцлера и, взяв с него пергаментный свиток, скрепленный королевской подписью и печатью, протянул его Караимовичу.

-Вот мое обращение к Запорожскому войску и ко всем казакам о возврате привилегий, вольностей и прав, дарованных вам еще блаженной памяти королем Стефаном Баторием, подтвержденных моим отцом гетману запорожскому Сагайдачному и теперь мною.

Он испытующе посмотрел в глаза всем четверым:

-Только до поры все это следует сохранить в тайне. Вы получите от меня шесть тысяч талеров прямо сейчас на постройку челнов с тем, чтобы уже к следующей весне запорожцы смогли бы выйти в морской поход против турок. Когда запылают Синоп, Трапезунд и Константинополь, султан непременно объявит войну Речи Посполитой и тогда, я, король, встану во главе вооруженных сил государства. Вот тогда с вашей помощью мы прекратим панское своеволие и заставим наших вельможных панов уважать законы Речи Посполитой.

Голос короля окреп, а в глазах вспыхнул яростный огонь. Только сейчас Хмельницкий до конца осознал, сколько настрадался от панского произвола сам венценосный монарх, и сколько унижений от магнатов ему пришлось испытать в этой стране, формальным властелином которой он является.

После этой официальной части перешли к обсуждению мер, которые необходимо предпринять для реализации задуманного. Король обещал осенью дополнительно выделить на постройку чаек еще двадцать тысяч злотых, но настаивал на том, чтобы работа по строительству казацких челнов была начата немедленно. Хмельницкий пожаловался, что из-за сокращения реестра много профессиональных воинов, обладающих заслугами перед Речью Посполитой, Сечью и Войском, превратились в обыкновенных бродяг, без средств к существованию, которым нечем заняться. Услышав об этом, король оживился:

-Еще гетман Сагайдачный предлагал моему отцу разрешить отправлять казаков на службу волонтерами за границу, но в то время этот вопрос остался открытым. Но вот совсем недавно французский посол просил меня от имени кардинала Мазарини помочь, по возможности, волонтерами для принца Конде, ведущего войну с Испанией. Поручаю тебе, пан писарь,— обратился он к Хмельницкому,— встретиться с ним и обсудить вопрос об отправке во Францию, ну скажем, двух-двух с половиной тысяч казаков-охотников. Заодно, они пройдут там и хорошую военную подготовку. Только все это следует решать в приватном порядке, никого из реестровых казаков туда посылать нельзя, осложнения с испанским правительством нам не нужны.

Аудиенция закончилась глубоко за полночь. В завершение ее король обещал в случае реализации намеченных планов новые привилегии казакам, в том числе установить реестр в количестве двадцать тысяч человек.

Возвратившись к себе на квартиру, Хмельницкий долго не мог заснуть. Предприятие, затеянное королем, попахивало государственной изменой. Богдан понимал, что в случае обнаружения королевских планов пострадают в первую очередь именно они — простые исполнители, но эта авантюра находила отклик в его душе. Ведь в случае успеха роль и значение казаков усилится, как при Сагайдачном, а панскому произволу на Украйне будет положен конец.

Осторожный Караимович осознавал все это не хуже Хмельницкого, поэтому утром передал полученные от короля документы Барабашу, сказав:

-Храни их, пан полковник, пуще глаз своих и пусть пока об этом никто не знает, незачем раньше времени шум поднимать.

Хмельницкому он велел решить все вопросы, связанные с получением обещанных денег и доставкой их на Запорожье, а также с отправкой охотников во Францию. Сам же он, вместе с Барабашем и Нестеренко, в тот же день покинул Варшаву.

Встреча с французским посланником де Брежи прошла успешно. Тот откровенно обрадовался, узнав о поручении, которое Хмельницкий получил от короля. Договорились, что уже к осени Хмельницкий должен доставить в Париж две с половиной тысячи казаков-охотников. Необходимую экипировку и оружие они получат во Франции, а в качестве аванса за предстоящую службу и на дорогу Хмельницкому для казаков были выданы деньги.

Возвратясь к концу лета в Чигирин, Богдан развил кипучую деятельность по выполнению возложенного на него поручения. Прежде всего, он занялся поиском охотников для отправки во Францию, так как понимал, что с одной стороны тем самым материально поддержит казаков, не вошедших в реестр, а с другой— приобретет еще большую популярность в казацкой среде. Но задача эта оказалась сложнее, чем он думал вначале. На Сечь после неудачного восстания Линчая был введен польский гарнизон. Запорожцы переселились на соседний остров Бучки, где их теперь больше трехсот человек вместе не собиралось. Остальные разбрелись, кто куда по волости и городам. Собрать их становилось непростой задачей.

Трудно передать словами радость Богдана, когда в начале сентября к нему в Субботов наведались Кривонос и Серко. Хмельницкий, не видевшийся с приятелями лет восемь, не знал, куда усадить и чем угостить дорогих гостей. "Сама судьба послала мне вас! — обрадовано говорил гостеприимный хозяин, когда гости уже были изрядно навеселе. Затем он посвятил их в план подготовки к отправке казацкого корпуса во Францию. -Лучших полковников, чем вы для этого дела не найти в целом свете."

С предложением Хмельницкого оба согласились, не раздумывая. Серко последние два года провел у себя дома в Мурафе, и жизнь добропорядочного эсквайра ему надоела до чертиков. Не лучше чувствовал себя в своей Ольшанке и Кривонос, никогда прежде не занимавшийся хлеборобством. Третьим полковником Хмельницкий предложил стать Ивану Золотаренко, своему давнему приятелю. Все трое с энтузиазмом включились в работу и уже к концу года две с половиной тысячи отборных запорожцев-товарищей, были готовы к отправке во Францию.

Глава шестая. Жан де Люпугрис.

Осада Дюнкерка стала первым, но далеко не последним сражением запорожских казаков под знаменами принца де Конде. Постепенно победитель при Рокруа привык поручать казацким полковникам проведение самых рискованных предприятий и они никогда его не подводили. Особенно пришелся по душе принцу Иван Серко, которого с его легкой руки французы стали называть Жан де Люпугрис. Когда срок контракта запорожцев истек, они под командой Кривоноса и Золотаренко возвратились домой, а Ивану он предложил продолжить службу при своем дворе. Тот согласился при условии, что вместе с ним на службу к принцу перейдет и Верныдуб, бывший при нем есаулом. Конде не возражал, так как более могучего великана, чем этот запорожский казак, не найти было во всем его войске.

Особых обязанностей при дворе принца де Конде у Серко не было. Формально они с Верныдубом числились в его охране, но фактически еще полгода назад он поручил им охрану своей сестры герцогини деЛонгвиль. Она сейчас отсутствовала в Париже и большую часть времени казаки оказались предоставленными самим себе. Любознательный от природы Иван свободное время посвящал ознакомлению с парижскими достопримечательностями, которых, сказать по правде, во французской столице было немного. Несколько раз он в эскорте принца побывал в Лувре; заглянул в Нотр-Дам, где свободно размещалось девять тысяч человек— все население Парижа ко времени окончания постройки собора; осмотрел все пять городских ворот и посетил знаменитый парижский рынок, получивших впоследствии название "Чрево Парижа". Увеселительные заведения на улице Сен-Дени его интересовали мало, но однажды поздним вечером, возвращаясь к себе на квартиру, которую они снимали с Верныдубом, он пересекая эту улицу, услышал в одном из темных переулков лязг шпаг, шум и мужские голоса. Ускорив шаг, Иван заглянул в переулок и увидел пятерых мужчин, которые с обнаженными шпагами в руках атаковали одного, на вид совсем еще молодого человека. Юноша защищался вполне успешно, показывая настоящие чудеса ловкости и владения шпагой, но против пятерых ему явно было не устоять. " Если пятеро нападают на одного, то они всегда не правы",— мелькнула мысль в его мозгу и Серко, не долго раздумывая, по привычке, уже ставшей в таких случаях условным рефлексом, ускорил обмен веществ в своем организме. В следующую секунду он словно растворился в воздухе, а его сабля, с мягким шорохом покинув ножны, плашмя обрушилась на голову одного из нападавших.

Следующий, кто оказался на его пути, получил сильный удар эфесом по голове, а третьего он просто пнул ногой в зад. Все трое стали падать, но с таким замедлением, что Иван успел еще выбить шпагу из рук четвертого. В следующее мгновение субъективное время Серко стало течь, как обычно, и он увидел, что двое нападавших, схватившись за головы, падают на землю, третий, получивший пинок, врезался в стену дома, а четвертый с удивлением смотрит на свою руку, не понимая, куда делась шпага. Оборонявшийся юноша, сохранявший полное самообладание, воспользовался возникшей паузой и изящным движением проткнул шпагой плечо пятого из нападавших.

Затем он поднял шпагу вверх и с нескрываемым восхищением посмотрел на Ивана. Тот, небрежно бросив саблю в ножны, повернулся к человеку, у которого он секунду назад выбил шпагу из рук. Мгновение помедлив, тот бросился бежать со всех ног, вызвав громкий хохот Ивана и сдержанную улыбку на лице юноши, который взяв шпагу под правую руку, левой рукой снял с головы шляпу и изящно поклонился своему спасителю.